Предательство интеллектуалов, ver.2.0

Предательство интеллектуалов, вчера и сегодня

В 1926 и 1940 г. вышло два издания книги французского философа Жюльена Бенда «Предательство интеллектуалов». Наиболее важно второе, написанное с опытом поражения и оккупации, когда автор из гражданина великой страны вдруг обратился в мишень — и расовых законов, и истребительной политики, а его «консервативные» и «патриотические» коллеги, любящие порассуждать о себе как «мозге нации», «культурной элите», предали интеллект и культуру (разум и гуманизм), служа «новому порядку» кто за страх, кто за совесть — вместо сопротивления. Это отличная иллюстрация к «Партийной организации и партийной литературе» В.И.Ленина, про несвободу писателя и, шире, непартийного интеллектуала, от господствующих настроений в капиталистическом обществе вообще и, уже, в его окружении («образованный слой», «приличное общество» и т. д.). Будучи непризнаной и неотрефлексированной, она вредна для науки и, шире, культуры, чему «мы тьму примеров слышим¹». Настроения же определяются требованиями и предпочтениями денежного мешка: грамшианской гегемонии² никто не отменял.

В этой зависимости — партийность всякой рефлексии, которую мы, интеллигенты, производим над природой, мiром и человеком. Я писал, что она состоятельна в научном плане и честна в интеллектуальном лишь если зависимость, о которой речь выше, признаётся и рассматривается как отправная точка анализа, наряду с прочими относящимися к делу данными и обстоятельствами, в которых они проявляются (это — одно из обстоятельств, определяющих сильные и слабые стороны твоего подхода). В «награду» за это, объяснения, выдвинутые таким образом, раз за разом оказываются лучше (полней в смысле объяснения старых данных и перспективней для в смысле развития теорий, более способных усваивать новые данные, а не перечёркиваться ими), чем выдвинутые с противоположных позиций — отрицания партийности науки, декларирования «академической беспристрастности», интереса «только к науке».

Во втором случае, наоборот, мы всё время сталкиваемся с тем, что риторика сциентизма, «неидеологичности» и пр. попросту а) прикрывает плохую науку, разного рода жульничества, натяжки, недопустимую односторонность и пр. «погрешности» в эмпирии и/или в собственно интеллектуальной части работы; б) маскирует худшего рода ангажированность, когда наука из цели превращается в средство — защиты и укрепления бытующих в обществе предрассудков (классовых, половых, национальных и пр.), ненаучных и отживших своё, примерно как книги используют не для чтения, а чтобы подпереть стол, падающий из-за гнилой ножки. Это худшее из возможных использований науки, в т.ч. потому что её пачкает и ставит под подозрение усилиями подобных «популяризаторов³». Ну и выступает компенсацией того и другого, чтобы больше верили, несмотря на а)-б).

В общем, времена меняются; эволюционируют, защищая себя, предрассудки, а с ними — конкретные формы предательства интеллектуалов, на которое в классовом обществе всегда спрос, как в гоголевском «Портрете». В 1920-30-х гг. предпочтительно было упоение «жизненной силой» с «инстинктивным порывом» в человеке, романтика «национального величия», амальгамированного с мифами «расы», «крови и почвы» либо «культуры», делящих людей на высших и низших по принадлежности и (что, может быть, ещё хуже) считавшего любого из нас навечно прикованным к «своей» культуре, когда принадлежность задаёт человеческие качества. Это и есть расизм, даже когда без враждебности: тогда он был базовым компонентом «западной цивилизации», отрицаемым лишь диссидентами — левыми и коммунистами.

С ним сопрягался антиинтеллектуализм: враждебное отношение к трезвым мыслям, научному подходу, разуму, обуздывающему чувства и направляющего их на общее благо, преклонение перед иррационализмом и мистикой (что сейчас иронически зовут мифоложеством — а тогда было всерьёз и считалось верхом культуры). Славилась «личность» (на деле индивид), независимая от общества или (ещё лучше) стоящая над ним, презирающая и использующая «серую массу», интуитивизм, субъективизм и иррационализм. Эти настроения выражали модные тогда философские течения («философия жизни», бергсонианство), питавшие общий стиль культуры и жизни Запада — модернизм.

Понятно, что всё это стало питательной базой «белой» реакции, мобилизовавшейся в ответ на победу большевиков в России и её отголоски в Мюнхене, Будапеште, Вене: от «старого» консерватизма до «новых» фашистов с посредником в виде фёлькише в Германии, Элиаде, Чорана, Ионеску и пр. в Румынии, их французских однодумцев, предающих науку, разум и поиск истины, ради «порядка», «величия нации», преклонения перед Историей (обязательно с большой буквы) и т.д.⁴

Т.е. универсальные ценности (или обязанности) интеллектуала⁵ перед «слушающим» его обществом — понимать происходящее и «производить» объективное знание на волне иррационализма, патриотизма и спаянной с ним национальной и расовой ненависти вдруг были вытеснены защитой и распространением сугубо частных интересов и предрассудков, истина заместилась личными хотелками и групповым эгоизмом. В силу чего вся буржуазная интеллигенция 1920-х-1930-х стала источником настроений, ведущих к фашизму (при котором иррационализм и мистика из слова становятся делом, заставляют науку и технику служить фантазму, губительному для данного общества), почему так легко примирилась с ним или  служила ему.

Сегодня наследники этих самых гг., о которых писал Бенда, изменили стиль: культивируют сциентизм, предстают «беспристрастными исследователями», рассматривающими проблемы, волнующие всех нас (свобода, равенство, лучшее будущее, счастье людей, смысл жизни и пр.) «с точки зрения чистой науки». Сдвинулось и господствующее мировоззрение, в рамках которого господствующий класс осуществляет свою гегемонию, от консерваторов к либералам (иногда даже левым, как Трайверс, хотя не всегда). Увы, в новых мехах прежнее вино: «предательство интеллектуалов», недолжным образом распорядившихся своим умом, авторитетом и знаниями, т. е. всё то, о чём писал Бенда в своей великой книге. Это показывается на примерах известных философов, политологов и социальных теоретиков, Карле Поппе и Ханне Арендт.

№1. Карл Поппер

Я писал про плюсы партийности — если, работая в науке и/или философии, ты честно указываешь политическую позицию или мировоззренческие основания, на основе которых тебе одно объяснение обсуждаемой ныне проблемы предпочтительней чем другое, то это не только честно, это делает твои собственные чисто научные аргументы сложней, интересней, труднее парируемы, а отстаиваемое объяснение — выше качеством. Назвав основания своего выбора, ты задумываешься над ними, понимаешь их слабости/слепые места, и можешь в отстаиваемом тобой объяснении учесть и исправить, оно будет полнее и состоятельней.

А вот если твердишь urbi et orbi, что тебя «интересует лишь истина», которая к тому же «этически и политически нейтральна», то это не только обман других но и самообман — поверив в это всерьёз, чел вовсю поддаётся confirmation bias, а учёные и так слишком склонны любить собственные теории даже когда они плохо соответствуют фактам, и отвергать по этой причине новое знание (о философах и вообще помолчим…).

См. пример споров вокруг расового деления, или о «женском» и «мужском» мозге — объяснение, что расы есть, отрицать вопреки очевидности их не надо, но они значимы только в плане морфологии, а не человеческих качеств и даже не эволюции. Или объяснение, что мозг на самом деле индивидуальный, состоятельней по критерию Уэвелла (единое объяснение большего числа разнородных — тут важно — фактов) именно потому что его сторонники честно обозначают свою позицию, почему склонны искать «трудное поле» для её защиты.

Как писал великий Л.С. Выготский:

«Легко в физиологии быть материалистом — попробуйте в психологии быть им».

И если бы нежно любимая мой — но с открытыми глазами — советская власть была бы на деле «марксистским режимом», то образцом материалистического исследования психики и сознания были бы не условные рефлексы Павлова, но культурно-историческая теория Выготского-Лурии-Леонтьева, проработанная от общих суждений до предельно практических приложений, развиваемая и сегодня и пр..

Напротив, подход Ивана Петровича чистейший воды научный позитивизм, оборотной стороной которого всегда оказывался фидеизм (конкретно почитаемого Павловым Челпанова). Фактически научный потенциал «павловской школы» оказался исчерпан уже к 50-м гг. именно из-за тупиковости её философской подосновы: без понятия идеального и постановки во главу угла активности организмов вместо реактивности ответа на стимулы в психике с поведением ничего объяснить не удастся.

Обо всём этом лучше всего почитать (или посмотреть лекцию) нейрофизиолога беспозвоночных Д.А.Сахарова. Причём отмеченное им на данной группе оказывается общим принципом организации поведения (и эмоциональной жизни и/или рассудочной деятельности “внутри” индивидов) и животных в сообществах, и людей в обществе, понятным именно с т.з. противоположной картезианству традиции Спинозы:

“В последние годы наблюдается грандиозный спинозистский ренессанс в телесно-ориентированных общественных науках, литературоведении и искусствоведении… Эта конъюнктура заметна даже по заглавиям научно-популярных книг Антонио Дамазио [известный нейробиолог и популяризатор науки] от критической работы “Ошибка Декарта: эмоции, разум и человеческий мозг” до апологетической “В поисках Спинозы: радость, печаль и чувствующий мозг”. Можно было бы утверждать, что Спиноза так хорошо согласуется с нейронауками вследствие многозначности и неряшливости своих мыслей, а можно объяснть возродившийся к нему интерес тем, что он отказался от дуализмов… и потому рассматривал чувства и душу как аспекты одной и той же единой реальности.

Спиноза считал, что разум, а, значит, и чувства – часть природы. Следовательно, они подчиняются её всеобщим законам и, как и всё остальное, включая Бога, “могут быть изображены также, как если бы речь шла о линиях, поверхностях и телах”. Кроме того, он делил чувства на “действия” и “страсти”: причина первых – внутри нас самих, а причина вторых находится вне нас, однако при этом внешняя и внутренняя сферы не различаются категориально – то и другое суть природа. Нынешний бум спинозизма характеризуется тем, что прежде всего подчёркивается его монизм...Литературоведы и социологи ссылаются на него, когда хотят повысить ценность материального – будь то бытовые предметы, деревья или арктические льды [скажем как предмет нашей заботы и опасений, побуждающих к определённой экологической политике или, наоборот, наплевизму. Прим.публикатора]. За материей в таких случаях признаётся наличие чувств и способность к сознательному действию, причём не меньше, чем у человека, а это делает подобные идеи привлекательными для экологов и ряда других постмарксистских политических проектов. Литературоведы и социологи ценят в монизме то, что он позволяет рассматривать мыслительные процессы как телесные.

См., например J.Bennett. Vibrant Matter. A Politically Theology of Things. Durham NC., 2010. P.X-XI.:

”Я стараюсь свидетельствовать о жизненных материальностях, которые протекают через нас и вокруг нас. Хотя движения и действенность стволовых клеток, электричества, продуктов питания, мусора и металлов имеют решающее значение для политической жизни (и жизни человека как таковой), эти действия и силы, как только они появляются на публике (а их появление часто начинается с того, что они нарушают планы или ожидания людей) репрезентируются в виде человеческого настроения, деятельности, значения, повестки дня или идеологии. Эта быстрая подмена поддерживает фантазию, будто “мы” в самом деле отвечаем за все эти “оно”, оказывающиеся – в соответствии с традицией материализма (немеханистического, нетелеологического), на которую я опираюсь – потенциально мощными агентами. Спиноза для меня в этой книге выступает в качестве пробного камня, хотя он был не совсем материалист. Я использую его идею волевых тел, которые стремятся повысить свою деятельную силу путём формирования альянсов с другими телами и я разделяю его веру в то, что всё сделано из одной и той же субстанции… Это утверждение, что всё состоит из одного и того же материала, этот намёк, что в глубине всё взаимосвязано и несводимо к простому субстрату, резонирует с экологической чувствительностью, а это тоже очень важно для меня” [курсив автора]”

Или, например, см. Connolly W.E. “Neuropolitics: Thinking, Culture, Speed”. Minneapolis, 2002. P.7-8.

“Люди, как мыслящие существа, наделённые плотью, вырабатывают два несопоставимых взгляда на себя. Первым об этом сказал Спиноза, который рассматривал мысль и протяжённость как два аспекта одной и той же субстранции, а не как два разных материала, из которых состоит Вселенная. Я принимаю модифицированную версию параллелизма Спинозы. По моему мнению, ни этот тезис, ни те, что были выдвинуты против него, не были доказаны. Но модифиыцированный спинозизм может добавить себе очков. Во-первых, он выражает понимание тех, кто утверждает, что человеческая жизнь развивалась из низших форм без божественного вмешательства, причём делает он это, не сводя человеческий опыт к рассказам о нём в третьем лице. Во-вторых, он побуждает теоретиков культуры изучать доказательства накапливающихся значимых корреляций между наблюдением процессов, протекающих в теле/мозге, и живым опытом мышления.

В третьих, он побуждает нас активно осваиваться с различными техниками (многие из которых уже работают в повседневной жизни), способными стимулировать изменения в мышлении, причём делающими это без перехода к редукционистскому представлению о мысли. В четвёртых, он позволяет нам заняться выяснением того, как само мышление может изменять микрокомпозицию процессов в теле/мозге, когда новая модель мышления встраивается в эти процессы. Ведь, как точно отмечают Джеральд Эдельман и Джулио Тонино, два ведущих нейробиолога,

“нейроны, которые действуют вместе, существуют вместе”.

Версия параллелизма, на которой основано это суждение, побуждает к исследованию неясных, вездесущих связей между техникой и мышлением, не сводящего сам опыт мышления к серии наблюдаемых состояний. Оно воздаёт должное мышлению и побуждает нас использовать технику, чтобы стать более вдумчивыми. Техника является частью культуры, а мышление является нейрокультурным”. [курсив авт.]

Кроме того, в нейронауках ссылаются на монизм Спинозы, потому что он [и наследовавший ему Маркс] предвосхитил выводыц этих дисциплин – например, высказав мысль, что “разум и тело представляют собой параллельные и взаимосвязанные процессы, которые постоянно подражают один другому и подобны взаимосвязанным сторонам одной медали” и что “глубоко внутри этих параллельных феноменов существует механизм репрезентации телесных явлений в разуме”.

Спиноза, как утверждают, совместим даже с теорией эволюции и идеей гомеостаза, согласно которой все живое стремится к самосохранению, и более того: его теория добродетели подтверждается нейронаукой “формирование и совершенствование способности к суждению – тяжёлый труд, но до определённой степени само устройство нашего мозга предрасполагает нас к тому, чтобы людям сотрудничать для обеспечения этой способности”. В общем, Спиноза — “протобиолог” (Damasio A.R. Looking for Spinosa. P.217. Перечисление других авторов, работающих в области наук о жизни и ссылающихся на Спинозу, см. Там же с.300, примечание 8).

Всё цит.по: Ян Плампер. История эмоций. М.: НЛО, 2014. C.34-37.

Поэтому современным этологам и зоопсихологам важны концепция идеального Ильенкова и следующая из неё теория деятельности Леонтьева, см. Е.Ю.Федорович, Е.Е.Соколова “От “башни молчания” к “движению по форме предметов”: идейное наследие Э.В.Ильенкова в современной зоопсихологии” (2016). Как и биологам вообще: план строения типа, класса, другого таксона это именно что идеальное, соответствующее аристотелевой категории формы. С одной стороны, он существует объективно, т.к. воспроизводится с “должной” устойчивостью и точностью в миллионах онтогенезов живых существ данного типа и класса, телесно очень сильно разнящихся между собой (морфофизиологически, генетически, поведенчески и т.п., т.е. материей, из которой “построены” их тела¹), т.е. “тиражирование” данной “конструкции” не зависит от “материала”, на котором осуществляется (это же верно для генетического кода и, шире, для всякой иной семиотической системы, от видовых репертуаров демонстраций до человеческого языка и танцевальных фигур, где знак и значение сохраняются, независимо от способа исполнения, лишь бы были воспроизведены точно и устойчиво распознаны, несмотря на “помехи”). С другой, без установления плана строения (и, шире, установления биологической формы вообще, чем занимается морфология, сравнительный метод которой нужен именно для отделения идеального — “конструкции”, реализованной с теми или иными вариациями в серии филогенетически родственных или экологически близких “тел” организмов) с дальнейшим исследованием его конструктивных противоречий немыслим анализ и онто- и филогении таксонов и/или частей организмов: их мозга, желудков, ритуализованных демонстраций, социальной организации etc. С третьей, именно идеальное, от генетических текстов до плана строения управляет жизнью организмов в их среде обитания, в т.ч. перемещениями и взаимодействиями в созданных ими сообществах, их физиологией (до экспрессии генов включительно).

Через это он сперва регулирует эволюцию, а потом – у тех видов, где достаточно развит мозг, чтобы оценивать среду обитания и друг друга, с последующим бором поведения на основе подобных оценок – даже направляет её. Человек – лишь квинтэссенция этой природной тенденции (и некоторых других, более частных, табл.1). Поэтому в понимании всех их (не говоря об общественной жизни людей) без данных трех форм идеального не обойтись. См. Е.Ю.Федорович, Е.Е.Соколова. Майкл Томазелло версус Алексей Николаевич Леонтьев: диалог во времени.

Таблица1. Некоторые филогенетические тренды, продолжением (и вершиной) которых был антропогенез

Филогенетические тренды разной длины, важные в понимании антропогенеза	Модель изучения	Источник
Растущая автономизация от среды обитания, с прогрессом кооперации и ослаблением конкурентности — все позвоночные.	Опыты по оценке «сотрудничающей» vs “вредительской» фигуры у детей и приматов	Шмальгаузен, 1946; Томазелло, 2011; Федорович, 2015; Соколова, Федорович, 2016; Krupenye, Hare, 2018.
Прогресс социальности (социальной связанности и социальной зависимости индивидов) как интерфейса, «интерпретирующего» средовые влияния — высшие позвоночные. Он стимулирует рост индивидуального интеллекта — и наоборот.	«Социальные» vs “несоциальные» виды птиц и млекопитающих (вторые — редкое исключение: сумчатые мыши, норвежский лемминг, сибирский бурундук и пр.); reconciliation behaviour приматов, волков, воронов	Гольцман и др., 1994; Попов, Чабовский, 1995; Чабовский
В текущем поведении: рост формообразующей роли социального влияния при ослаблении гормональной (и другой гуморальной) детерминации, при передаче в поколениях: рост «сигнальной наследственности» при ослаблении генетической — приматы и грызуны	Стили родительского и агрессивного поведения у приматов, «заботливые отцы» у тех видов грызунов, которым они не свойственны — выявляется в опытах с приёмышами	Крученкова, 2009; Громов, 2008, 2013
Развитие социальной моногамии из промискуитета, независимо от генетической — линия к человеку, разные виды грызунов с постоянными парами и заботой отцов о потомстве	Близкие виды полёвок р.Microtus и других грызунов с наличием/отсутствием/разным развитием устойчивых брачных связей и заботой самца о потомстве	Громов, 2013
Доместикация, и следующий из неё каскад изменений гормонального уровня, морфологии, когнитивных особенностей и поведения — домашние млекопитающие в сравнении с дикими предками, линия к человеку, но не бонобо	Известные опыты Д.К.Беляева с одомашниванием лис (также норок и пр.); самодоместикация домовых мышей и пр.	Трут, 2008, 2012; Hare et al., 2012; Хейр, Вудс, 2014
Трейд-офф между развитостью связей в паре и во всей группе — человекообразные, в меньшей степени низшие обезьяны	Гиббоны vs гориллы и оранги vs оба вида шимпанзе	Панов, 2017

Примечание. См. подробней иллюстрированный ею рассказ “Происхождение семьи, частной собственности и государства” через 135 лет – что подтверждается, и что нет?”.

Биологизаторство как идеология

Ещё пример современного “предательства интеллектуалов” из-за подверженности идеологическим искажениям – биологический детерминизм (биологизаторство), и следующая отсюда «плохая наука». Перефразируя известного биохимика Альберта Сент-Дьёрди, [индивидуальный] мозг – орган приспособления к миру, а не его познания, поэтому склонен принимать за истину то, что является просто преимуществом. Заменив “мозг” на “общественное сознание” капиталистического общества, биологический детерминизм – это выгодная для него “уступка” подобной “склонности”, почему и ложится в основу идеологии, при всей научной неточности, часто и откровенной ложности.

Стоящая за этим идеология побуждает исследователей «не видеть слона», то бишь формообразующей роли социального влияния, что и есть непосредственная причина некачественных выводов и обобщений. И наоборот, объяснение, исходящего из такого влияния, обязательно учтёт гены/гормоны/физиологию как внешние обстоятельства, облегчающие действие социальных факторов или препятствующие ему, почему социум и взаимодействия в нём меняются так чтобы связанные с «биологией» блага или беды использовать для усиления своего воздействия на человека. С животными всё то же самое, почему, собственно, исследовательская программа социобиологии не задалась. Социальная организация управляет перемещениями и взаимодействиями особей так, что воспроизводит себя при данном наборе возмущений с наибольшей устойчивостью (это т.н. социоцентрический взгляд в этологии).

Всё вышесказанное – наиболее общая причина несостоятельности популярных (увы!) объяснений, что евреи «биологически умнее», а негры — «глупей, но спортивнее и музыкальнее» (там есть и конкретные причины, они по ссылкам). Дефектность таких объяснений иногда доходит до смешного и большая беда, что на Западе да и у нас они продолжают считаться «научными», а дающие их публично гг. вроде Стивена Пинкера² там и Александра Панчина (Протопопова, Тимоновой, Савельева) здесь — популяризаторами именно «науки», а не предрассудков, хотя имеет место второе.

Скажем, в отношении борца с «культурным марксизмом» и за «чистую науку» Ричарда Линна, не единожды пойманного на фальсификациях. См. “Исследования уровня IQ африканцев некачественны”; “Сову на глобус, или опять Ричард Линн”; “Ошибки Ричарда Линна и его соавторов”; “Большая вариабельность в интеллекте у мужчин? Внимательно следим за руками”; “Много шума из ничего: Ричард Линн и его метаанализы по IQ”. Отдельная тема, что он поддерживает идею “больший мозг – значит умнее”, хотя её непригодность для внутривидовых сравнений давно показана.

Обратите внимание, при таком изобилии некачественных работ данный г-н остался уважаемым членом научного сообщества (профессор эмеритус психологии ун-та в Ольстере), исследователи других специальностей бестрепетно цитируют его данные, хотя могут узнать об их качестве “за два клика”. Или о его ангажированности т.н. Pioneer Fund, субсидирующим как бы научные обоснования неравенства рас, об определяющем влиянии на него “работ” Сирилла Бёрта³, которые чистое жульничество⁴.…

Дело в том, что подобные публикации ”при первом прочтении” не вызывают сомнений и внутреннего напряжения у читателя-биолога, но не специалиста именно в данном вопросе, т.к. хорошо согласуются с господствующим настроением современного капитализма, построенном на неравенстве женщин, бедных, “цветных” наций и рас. Списывание социального неравенства на “биологические различия”, вера в его естественность и “биологичность”, “другую природу” угнетённых групп – расхожее мнение западного обывателя, выгодное 1% и невыгодное 99%, его принимающим из-за незнания альтернативы. проистекающим из биологических различий между ними. Несостоятельное в научном плане, оно культивируется 1%, т.к. облегчает эксплуатацию труда капиталом, одновременно разобщая эксплуатируемых: их разные группы пробуют стать одна выше другой в многомерной социальной иерархии, вместо того чтобы вместе покончить с эксплуатацией и неравенством как социальной проблемой. Так или иначе, все эти идеи имеют много чисто научных изъянов, сегодня оказывающихся всё явственней – но общество за них цепляется благодаря Линнам и Пинкерам.

“Напрягутся” и станут проверять качество подобных “исследований” лишь предполагающие фундаментальное равенство женщин с мужчинами, бедных с богатыми, евреев с арийцами, чёрных и смуглых с белыми. У этой презумпции есть веские биологические основания (1-2-3), и даже если вдруг что-то с ней будет не так, и в данном конкретном случае такая гипотеза будет опровергнута – найдутся социальные факторы, определяющие именно это межгрупповое различие (а в их отсутствие, наоборот, межындивидуальный разброс будет больше различия между группами). В любом случае скептицизм и поиск опровержений больше подобает учёному, чем доверие к “расхожим мнениям” с поиском подтверждений. Это поведенческий момент хорошо объясняет, в чём плюсы партийности науки и, наоборот, почему её маскировка или отрицание снижают качество исследований, какую область ни возьми.

Правда, назвать вещи своими именами в отношении кого-либо из своей среды учёные часто стесняются, хотя это сильно улучшило бы собственно научный аспект обсуждения. С журналистами-популяризаторами проще: скажем про скандальную книгу Николаса Уэйда «Неудобное наследство. Гены, расы и история человечества», учёные США прямо пишут это в Science и NYT, а в своём кругу не стесняются назвать кошку кошкой – что автор хакнул их исследования, вполне жульнически использовав для выводов, из них не следующих, но удобных для укрепления социального расизма и расизма просто. Наши рецензенты на Биомолекуле.ру, увы, так не сделали, хотя её научную несостоятельность показали вполне.

Иногда минусы биологизаторских объяснений просто гротескны. Есть такой Kevin B. MacDonald, видный деятель одной из форм “научного расизма” – “научного антисемитизма”. Сперва он доказывал что повышенный⁵ IQ евреев Европы и США – это их групповая адаптация, позволяющая им успешней “арийцев” конкурировать за ресурсы в неблагоприятных условиях угнетения и преследований. Когда вышла его первая книга, с утверждением этого тезиса, его всяко поддерживали разные биологизаторы, в т.ч. Ганс Айзенк и Ричард Линн⁶, — даже не потому что им это льстило, сколько точно соответствовало их собственной логике объяснения “человеческого” и человеческих качеств, заявленной и отстаиваемой от разного рода “леваков” в “Чистом листе”, “Колоколообразной кривой” и других опусах.

Макдональд, однако, не остановился на тезисе, что евреи “биологически умнее”: как это естественно антисемиту, он вывел из этого их особую вредоносность для других людей и целых народов, в стиле “Протоколов сионских мудрецов”. Мол, их ум и активность направляются на разрушение традиционных ценностей “белых арийцев”, они вносят коммунизм, феминизм, бороются за социальное равенство и права разных ниггеров и мигрантов, в общем за всё ненавистное “100%-ным американцам”. Что стало темой дальнейших работ Макдональда – и сразу все названные гг. стали критиковать его опусы как ненаучные, хотя сами отстаивали ровно такой же взгляд на человеков вообще, лишь опускали неприятные конкретизации. О чём прямо говорил атаковавший Макдональда, но защищавший Уэйда Стивен Пинкер, только без публичных акцентов, кто хороший, а кто плохой (их сделал в своей книге Уэйд – да и сам Пинкер в “Чистом .листе”, пусть и стыдливо⁷).

Думаю, именно из-за неразличимости научного основания взглядов Макдональда с Пинкером первый остаётся профессором психологии в ун-те Калифорнии (как Лысенко академиком после 1965 г.), а его работы – и работы в развитие его взглядов – печатают рецензируемые журналы, в т.ч. с г-ном Пинкером в редсовете. А в наших палестинах работы Филиппа Раштона популяризует сайт Элементы.ру, хотя они ровно того же качества⁸.

Борьба с “историцизмом” как лженаука

Теперь от учёных повернёмся к философам. Их утверждения пусть и звучат предельно общо, но также как у учёных, не должны противоречить фактам, а если противоречат, соответствующие идеи отвергаются или меняются. Если такие идеи сохраняются вопреки явным и общеизвестным опровержениям, то это отнюдь не наука и не философия, но идеология. Это одно из следствий принципа фальсификации⁹, весьма продуктивного для рефлексий исследователя над своей деятельностью; правда, всегда ему следует только сообщество в целом, а отдельные учёные достаточно часто нарушают из-за избыточной “любви” к собственным объяснениям, настороженности к новому знанию, вплоть до его отторжения, и других проявлений индивидуального несовершенства, исправляемых на уровне всего сообщества.

Вы таки будете смеяться, но одним из ярких отрицателей принципа фальсификации был его создатель, Карл Поппер. С одной стороны, он пробовал его использовать, чтобы клеймить марксизм “ненаучностью” (другой приём – амальгамировать марксизм с действительной лженаукой, фрейдизмом). Надо сказать, он отлично понимал, что жульничает, в чём именно и почему, но борьба с коммунизмом¹⁰ превозмогала:

«Часть книги [«Открытое общество и его враги»], посвященная Марксу, была принципиально важна для всей концепции Поппера, но доставила неожиданные проблемы в плане публикации. Хайек написал Попперу, что раздел о Марксе — самый слабый, и по этой причине Лайонел Роббинс не берется рекомендовать книгу к публикации. «Если говорить обо мне, — писал Хайек, — то я тоже должен признаться, что читал эту часть с меньшим интересом, хотя мое впечатление — впечатление экономиста , которому в последние двадцать лет приходилось читать одно критическое изложение Маркса за другим, — конечно, не означает, что эта часть излишне длинная». Поппер и сам чувствовал, что раздел о Марксе, который он писал и переписывал в течение многих лет, стал для него камнем преткновения. Он согласился с Хайеком, что этот раздел менее удачен, но заметил:

«Я писал часть о Марксе с безусловно наивным, но сильным убеждением, что можно и полезно попытаться привлечь марксистов на нашу сторону и необходимо сделать все от нас зависящее, чтобы наладить с ними посильный контакт (мне ведь на самом деле удалось переубедить некоторых весьма видных марксистов)». Но самое главное, добавил Поппер, «я уже просто не могу переписывать это в сотый раз… Пусть это уже будет окончательный вариант»

Дэниэл Стенмен-Джоунз, 2017. Рождение неолиберальной политики. От Хайека и Фридмана до Рейгана и Тэтчер. С.74.

Иными словами, здесь много политики, а вот философии и познания — увы. Дальше, в борьбе с “историцизмом” (преемственностью развития, определяющая канализованность происходящего и затруднительность смены траектории¹¹: она создаёт параллельность хода истории в близких друг другу странах, вполне гомологичные “-зациям” в биологии) Карл Поппер полностью игнорировал принцип фальсификации. И совершенно ясно почему: если б он ему следовал, “Нищета историцизма” не стоила бы потраченной на неё бумаги.

На деле утверждения о всеобщей неканализованности истории легко опровергаются фактами детерминации её событий, скажем, ХХ века моментами значимого прошлого, случившимися десятки и сотни лет назад, совсем в других эпохи, когда “всё было другое” — мышление людей, культура общества, знания и представления, используемые технологии. Сила детерминации варьирует, иногда она небольшая, но всегда значимая.

Например, те немецкие земли, где чаще били и убивали евреев в средние века, от Крестовых походов до эпидемии чумы (отчасти и потом – до конца 19 в.), показали значимо больший уровень антисемитизма в межвоенной Германии, большую поддержку нацистов в ХХ веке и больший риск гибели местных евреев от рук гитлеровского режима. И это при том, что главным непрагматическим фактором присоединения к НСДАП, как показывают социология и биографический анализ, был вовсе не антисемитизм, но немецкий патриотизм, униженный Версалем, действительно грабительским и несправедливым (Не зря говорил А.А.Любищев, что патриотизм – опаснейшая из добродетелей…).

К моменту прихода к власти многие из нацистов и их сторонников антисемитизм своей программы воспринимали не всерьёз, а чисто как средство пропаганды. Потребовалось несколько лет разделения и стигматизации еврейских соседей, с интенсивнейшей промывкой мозгов, чтобы внутренне подготовить обычных немцев, не функционеров режима, к их уничтожению. Хотя в Германии традиция погромных убийств евреев была (пусть меньшая, чем в Румынии, на Украине, в Польше или арабских странах), но большинство воспринимало её всё же как Plusquamperfekt. Однако в землях, имевших такое в истории, перейти от угнетения евреев к их уничтожению было гораздо проще.

То что прошлое детерминирует настоящее, эволюция и история направленны, знает каждый историк с биологом, и активно используют эту направленность в конкретных исследованиях. Карл Поппер точно об этом знал, но не обратился за разъяснениями, а стал опровергать разговорами, почему понаписал массу глупостей, отсекаемых по его собственному критерию. Такова власть идеологии; в случае Поппера это жаль, т.к. в отличие от лжеучёных, упоминавшихся выше, большая часть его идей в области “логики и роста научного знания” была более чем продуктивна (что отмечал автор лучшего разбора его нападок на марксизм Морис Корнфорт).

Кроме критерия фальсификации Поппер - один из создателей эволюционной эпистемологии (про отбор конкурирующих концепций как лучших из числа из прошедших фальсификационный тест). Она объясняет, почему, меняя теории, мы приближаемся к истине а не отдаляемся от неё, и делает это разумно и социологически правдоподобно. Собственно говоря, это ответ на вопрос поставленный Лениным в «Материализме и эмпириокритицизме»: что нам гарантирует что устанавливая факты и отбирая теории мы приближаемся к знанию реальности, а не отдаляемся от него? Эволюционный ответ, данный Поппером вместе с К.Лоренцем и рядом других авторов (наши теории в процессе изменения и отбора внутри сообщества также приспосабливаются к объясняемой ими реальности, как копыто лошади к степному ландшафту) — одно из опровержений плоского позитивизма a la Панчин, что всё в опыте, наши теории ограничены “извлечёнными” из него эмпирическими зависимостями, о реальность вне их говорить не приходится, почему философия исследователю не нужна, это метафизика etc.

Впрочем, другие “западные” философы несвободны от той же идеологии, в той мере, в какой скрывали свою мировоззренческую позицию и говорили о “служении истине”. Я спросил известного философа Елену Косилову:

“Вы не знаете, кто-то из философов-немарксистов разбирал глупости, написанные Поппером про Гегеля (а может быть, и про Платона и Маркса) в «Открытом обществе и его врагах», когда они появились?” (вопрос отчасти в тему афоризма Гомеса Давилы в её посте).

Ответ:

“Не знаю. Поппер действительно писал глупости про Платона и Гегеля. Но я не встречала критики в этом смысле».

Сходную слепоту демонстрируют не только философы, но и естественники. Скажем, известный палеонтолог Кирилл Еськов во введении к превосходной книге “История Земли и жизни на ней” (она же “Удивительная палеонтология”) удовлетворяет свою нелюбовь к марксизму повторением попперовских глупостей про “его ненаучность”. Хотя дальше, анализируя эволюцию органического мира, он подтверждает всеобщность отвергаемого Поппером “историцизма”, показывая что так называемые “-зации” это не частный случай, а главное правило филогенетического развития, видимое буквально на каждом шагу – в происхождении млекопитающих, птиц, цветковых растений etc. И вопреки всем утверждениям о “нефальсифицируемости марксизма”, потенциальные опровержения марксистских идей в любой из сфер их приложения: в антропологии, психологии, социологии, экономики, и даже его политической программы (“коммунизм”) придумываются на раз, все они проверяемы, а некоторые – и проверены.

Что заставляет меня остаться марксистом в недружественную ему эпоху – это лучшее объяснение всех относящихся к делу фактов, поэтому как натуралист, я должен быть на его стороне. Доводы и выводы разума важней мнений предшественников и современников, даже самых авторитетных. Одним из первых так делал Мартин Лютер, почему может считаться одним из первых людей Нового времени, требующего доказательного мышления и обоснования идей опытом, не авторитетами. Когда противники обвинили в гусизме, он не ужаснулся и отшатнулся, но исследовал проповеди пана ректора Карлова университета и сказал “да, я, не осознавая учил тому же¹²”.

И если я знаю, что марксистская философия даёт лучшую философскую подоснову для объяснений в области естественных наук и наук о человеке, чем её конкурентки, то эмоциональные инвективы в её адрес не относятся к делу, даже если исходят от многих (тем более ясно, что это следствие пропагандистских усилий). Hier stehe ich —  ich kann nicht anders.

№2. Ханна Арендт

Эту паскудницу поймали на прямой лжи в связи с «Эйхманом в Иерусалиме«. В те годы она писала для издательства, где директорствовал Ганс Рёсснер, известный филолог-германист, и одновременно оберштурмбанфюрер СС, автор актуальной тогда книги «Ожидовление духа» (1938 г.). Они вместе усиленно обличали «преступления коммунизма», скажем, в известном опусе про фашистский мятеж в Венгрии 1956 г. Всё бы хорошо, тем более что главным преступлением капитализма — уничтожением евреев поверившими в «иудеобольшевизм» гитлеровцами¹, вместе с рода подручными (литовские активисты, латышские или польские полицейские, айсарги, бандеровцы, салашисты, кайтселиты, румынское, хорватское и словацкое государства, в общем, все участники крестового похода против коммунизма) тогда никто особо не интересовался, денацификацию даже в ФРГ давно свернули (в чём Арендт поучаствовала, отмазывая одного из бывших нацистов — но может быть, по любви), не говоря уж про прочие страны, а полусоциалистический Израиль ещё был весьма подозрителен для США.

А тут как на грех, Мосад ловит Эйхмана, и тема Холокоста всплывает — вместе с полным равнодушием западных стран к судьбе убиваемых, даже буржуев, а то и соучастия в убийствах (США, Англии и Швейцарии прежде всего). Как тут избежать неприятных последствий в «психологической войне» с лагерем социализма? Написать книгу, наполненному философствованиями про банальность зла, что «это в природе человека», всякий чиновник, привыкший исполнять инструкции, «гарантированно исполнит приказы вроде дававшихся Эйхману» и пр. Так появился «Эйхман в Иерусалиме», этакое проституирование даже не философии, а гуманизма. Причём эта <censored> знала что врёт, а Эйхман и присные были идейными убийцами, их систематически и последовательно накачивали. Характерно, что пишущая про это Шейла Бен-Хабиб всячески старается её обелить; на фоне подобных усилий  стараний её ложь (действия Эйхмана были мотивированы его идеологией, где антисемитизм был интегральной частью, неотделимой от ненависти к «красным», а не исполнительностью чиновника) видна гораздо отчётливей.

За всё перечисленное философа честно вознаградили: в 1950-х гг. европейцу было не получить гражданство США без реальных заслуг в деле борьбы с коммунизмом, по литературной или доносительской части. Потом она получала деньги ЦРУ через т. н. Конгресс за свободу культуры — подставную организацию, деятели которой трудились над (победившим сейчас) образом как бы аполитичного интеллектуала, учёного, человека искусства, любящего деньги и удобства для своей работы, кто бы их ни платил, и равнодушного к проблемам и бедам общества вокруг, за единственным исключением — активнейшего давления на него, чтобы менялось к выгодам их спонсоров. Разговоры по «чистое искусство», «академическую свободу», «права человека», «свободу слова» и свободу просто, наконец, демократию служат именно этому.

Заключение

От книги Бенды вернёмся к тому, с чего начали. Долг интеллектуала – движение к истине – помимо исследования мира и человека требует рефлексии над собственными основаниями, как и почему я это исследую, и честного указания, какую позицию мы заняли, на каких основаниях, т.е. партийности. Без этого гарантировано “предательство”, рождающее “плохую науку” и – в меру воспроизводства того и другого в практике данного интеллектуала – толкающее его к проституированию научного знания (как у Поппера), гуманизма (Арендт) и Просвещения (у обоих).

Именно поэтому Ленин писал что верить буржуазным профессорам в общих выводах нельзя; правда, в созданном им обществе выяснилось, что без самостоятельной работы в соответствующей области нельзя и марксистским (даже обширных знаний тут недостаточно, confirmation bias штука общая). Другой источник искажений — гуманитарные дисциплины, там всегда знание амальгамировано с мифом и идеологией настолько, что не разделишь внутри самоё дисциплины, нужен внешний контроль, и здесь биология, как другая наука, где без историзма не обойтись, крайне полезна.

Примечания

Примечания

Let's block ads! (Why?)