Наталия Клевалина
Федотов упал на колени перед изумленной Олей, торопливо сделал ей предложение и тут же убежал. Затем отправился к другим знакомым, имеющим дочерей, всех барышень тоже позвал под венец. И помчался на Невский проспект заказывать кольца. Наутро стало ясно, что разум художника помрачен.
Летом 1878 года в усадьбе Загоны, что неподалеку от легендарной гоголевской Диканьки, Константин Маковский увлеченно писал «Русалок». Сюжет был сказочный: залитая призрачным светом река с таинственными «водяными девами», взлетающими в хороводе по темному небу к самой луне. Но что-то у художника с замыслом не ладилось.
В один из дней к крыльцу подкатила запряженная четверней коляска с форейтором. Выпрыгнувший из нее незнакомец был довольно примечательной наружности — с длинными, по-казацки вислыми усами и в накинутом на плечи просторном сером плаще, называемом на Полтавщине «кобеняк», который украшала крупная алмазная пряжка. Представившись живущим неподалеку помещиком Василием Васильевичем Тарновским, сосед осведомился у челяди, не здесь ли нанимает дачу господин Маковский, и объяснил, что желает забрать прославленного живописца из «непотребной дыры», предоставив в его распоряжение свою Качановку — для вдохновенного творчества.
Вскоре из Качановки прибыли экипажи. Прихватив эскизы «Русалок» и кое-какие свои пожитки, Маковский отправился в соседнее имение. Тарновские оказались милейшими людьми и тут же пригласили Константина Егоровича отобедать. К столу вышла дама лет сорока, коротко представленная хозяевами Юлией Васильевной, недавно овдовевшей родственницей.
Что-то смутно знакомое почудилось в облике женщины — и эта склоненная голова, и черное платье, хотя художник мог поручиться, что никогда с ней раньше не встречался. После трапезы мужчины удалились в кабинет, куда им подали крепкое и сигары. Зашла хозяйка Софья Васильевна, справилась, удобно ли гостю. Завязалась беседа.
— Вы уж простите нашу молчунью, — начала Софья Васильевна, — от горя все отойти не может. А кстати, Васенька не рассказывал вам про тетушку свою, тоже Юлию Васильевну? В нее же без памяти был когда-то влюблен известный художник Федотов. Даже рисовал ее. Они с нашей Юлией, говорят, очень похожи.
— По молодости тетушка слыла весьма авантажной барышней! — добавил Василий Васильевич. — Увидела федотовские работы и объявила: мол, хочу его в мужья!
Тут-то и понял Маковский, откуда знакомо ему лицо печальной дамы в темном платье. Просто она напомнила ему Юлию Тарновскую, с которой писана купеческая дочка в знаменитом «Сватовстве майора». Да и «Вдовушка», перед которой Маковский простаивал часами, задумав создать собственную версию этого грустного сюжета, чем-то неуловимо похожа на Юлию.
— Да, недурна была наша Юлия Васильевна! — попыхивая сигарой, проронил хозяин. — На галерее висят картины художника Волоскова, был здесь и такой. На некоторых из них она. Не желаете полюбопытствовать?
Прежний хозяин усадьбы Григорий Степанович Тарновский был бездетным, сообщил Василий Васильевич, и после ранней кончины брата, отставного подпоручика из Полтавы, взял на воспитание многочисленных племянников: Юлию, отца нынешнего владельца поместья, трех их братьев и пять сестер. Но Юленьку дядюшка выделял особо, только ей дозволялось разливать чай гостям.
Представившись Тарновским, сосед объяснил, что желает забрать живописца из «непотребной дыры» в Качановку — для вдохновенного творчества. Фото репродукции автопортрета К. Маковского. Государственная Третьяковская галерея Фото: АССПолотна, висевшие на галерее, Константин Егорович нашел простоватыми, написанными явно ради интерьера. На одном Алексей Волосков запечатлел комнату, носившую название Фонарик, с модными для того времени готическими мотивами в отделке. На фоне стрельчатых окон с цветными витражами Юлия в светлом платье с ниткой коралловых бус в руке стояла за спинкой стула, на котором расположился Григорий Степанович. Маковского невольно тронуло милое лицо девушки со смутной грустью во взоре.
На другом холсте она все в том же летящем белом платье с оборками и с той же печалью на лице шла по дорожке парка с дядюшкой, держащим трубку с длинным чубуком. Маковский смотрел на посредственную мазню и вспоминал знаменитое «Сватовство майора».
...Поздней осенью 1850 года в мастерской Федотова, что на 21-й линии Васильевского острова, царил страшный холод. Позирующая Юлия в тонком муслиновом платье отогревала дыханием замерзшие руки, но не жаловалась. Чтобы развлечь модель, Павел Андреевич декламировал шуточные стихи собственного сочинения. Он назвал их «Рацея». Читал на манер уличного раешника-зазывалы.
Вот извольте-ка посмотреть:
Вот купецкий дом —
Всего вдоволь в нем...
А вот извольте посмотреть:
Вот сам хозяин-купец,
Денег полон ларец,
Есть что пить и что есть...
Уж чего ж бы еще? Да взманила, вишь, честь:
«Не хочу, вишь, зятька с бородою!
Мне по крайности дай хоть майора,
Без того никому не отдам свою дочь!..»
А жених тут как тут и по чину — точь-в-точь.
Полотно «Сватовство майора» выставлялось на прошлогодней академической выставке, наделало много шума и принесло художнику известность. Картину приобрел меценат Федор Иванович Прянишников. Сейчас, год спустя, Павел работал над вторым вариантом и на сей раз моделью для невесты выбрал Юленьку. Не переставая класть мазки, он продолжал:
...И вот извольте посмотреть,
Как наша пташка сбирается улететь;
А умная мать
За платье ее хвать!
И вот извольте посмотреть,
Как в другой горнице
Грозит ястреб горлице, —
Как майор толстый, бравый,
Карман дырявый,
Крутит свой ус:
Я, дескать, до денежек доберусь!
Бездетный Григорий Тарновский после ранней кончины родного брата взял на воспитание многочисленных племянников. Фото репродукции портрета Г. Тарновского Фото: a-photoЮлия звонко рассмеялась, а Федотов вдруг помрачнел. Не понимая резкой перемены его настроения, девушка тоже притихла. Какое-то время слышен был лишь вой ветра за окном.
— Вот вы, Юленька, веселитесь, а мне-то не до смеха, — прервал молчание художник.
— Отчего же, Пава? — Федотов невольно вздрогнул — не привык еще, так называли его только домашние и самые близкие друзья. — Вам со мной скучно?
Юлия присела на диванчик, где расположился манекен с гитарой в шарнирных руках, прозванный кем-то Олей. Павел отложил кисти, взял из рук куклы инструмент и запел, голос он имел замечательный.
Однажды на маневрах полк его стоял в каком-то глухом селе, вечерами заняться было решительно нечем, и Федотов частенько, сидя у окна, развлекал себя пением под гитару. А вскоре заметил, что денщик Коршунов стал подавать к столу курочку, которую раньше добыть было непросто. Павел заподозрил неладное — не иначе у деревенских таскает ловкач. Учинил допрос, и тут выяснилось: Коршунов за небольшую мзду впускает в палисадник охотников послушать пение барина — оттуда и деньги на кур.
Минуту-другую художник рассеянно перебирал струны и наконец запел:
Шарф голубой! Шарф голубой!
Как часто, бывало,
Вслед за тобой
Сердце летело
И страсти боролись с бессильной душой...
Этот слезливый романс на стихи Титова был очень популярен у юных девушек, не обошло модное поветрие и Юлию.
Окончив недавно Смольный институт, она вернулась в Качановку и каждую осень приезжала вместе с дядей, тетей и многочисленной челядью в Петербург.
— Юленька, — прервал песню Федотов, — меня ведь вашим женихом кличут, поздравляют все...
— Так в чем же дело, Пава? — улыбнулась та.
— Да как-то совестно, — кивнул он в сторону мольберта с неоконченной картиной, — выступать в роли такого вот майора, желающего поправить свои обстоятельства женитьбой на богатой барышне...
Художник резко встал, отбросив жалобно вздрогнувшую струнами гитару.
Трудно было Павлу Андреевичу, не раз обжегшись, вновь довериться чувству. Да и какой из него жених? Немолод, тридцать пять сравнялось. Недавно в шутку изобразил карандашом себя натягивающим на лысеющую голову перед зеркалом парик со словами: «Теперь невест сюда, невест!» И вот, поди ж ты, призыв был услышан...
В конце 1849 года, увидев на выставке в Академии художеств работы Федотова, в том числе «Сватовство майора», двадцатилетняя Юлия — осенью она, как обычно, прибыла в столицу с дядюшкой и сестрой Эмилией — в восторге твердила, что пойдет под венец лишь за него, а коли не возьмет в жены, попросится в натурщицы. И вот уже Павел получает от нее письмо с признанием в любви, а вскоре Юлия и сама пожаловала в мастерскую. Восхищалась талантом, просила разрешения посмотреть, как работает. Федотов, покоренный обаянием гостьи, не возражал. Вопреки светским условностям, вскоре она стала бывать в студии на Васильевском острове без сопровождения мужчины или пожилой дамы, только с сестрой. Позировала, иногда приглашала на прогулку.
Григорий Степанович был известным меценатом и владельцем Качановки — богатого поместья в Черниговской губернии. Фото репродукции картины А. Волоскова «Усадьба Качановка». 1849 г. Сумской художественный музей Фото: Fine Art Images/Legion Media
Скоро к художнику явился Григорий Степанович Тарновский — известный меценат и владелец богатейших имений в Черниговской, Полтавской и Киевской губерниях с девятью тысячами крепостных душ. Качановку по неимоверному капризу фортуны он унаследовал от отчима.
Стремясь изо всех сил прослыть покровителем искусств, Григорий Степанович увлеченно, но крайне бессистемно скупал картины. Будучи страстным меломаном, держал оркестр из сорока крепостных, даже приобрел где-то скрипку Страдивари. А еще переделывал музыку Бетховена и с гордостью замечал гостям: «Вот это место вставил я! Да, мы и Бетховена подправляем».
С супругой Анной Дмитриевной он жил в разных концах восьмидесятикомнатного дворца. Про хозяина имения судачили, что в первом этаже своей половины он содержит гарем из крепостных красавиц и туда ведет потайная лестница, спрятанная в его гардеробном шкафу.
В мастерской Федотова ценитель изящных материй долго не задержался, глянул на картины и ничем не заинтересовавшись, уехал. Павел терялся в догадках: не связан ли визит Тарновского с Юлией — он ведь ее опекун, а петербургские кумушки, поди, вовсю чешут про них языками. Однако о племяннице гость не говорил, исключительно о живописи, своей Качановке и общих знакомых — Карле Брюллове и Михаиле Глинке.
«Наверное, нужно прекратить встречи, — в который раз подумал Павел, — и не питать несбыточных надежд». Кто он? Отставной капитан, пускай и академик, с небольшим пенсионом и иждивенцами: в Москве в маленьком доме в Огородниках живут престарелый отец и сестры.
Мысли невольно потекли в прошлое...
Он родился в 1815 году в одном из переулков в месте, называемом Огородниками, что у Красных ворот. Здесь возле церкви Харитония Исповедника стоял дом ветерана суворовских походов отставного поручика Андрея Илларионовича Федотова (впоследствии получившего чин титулярного советника, а в 1819 году — дворянство), женатого на купеческой вдове Наталье Алексеевне Калашниковой.
В доме напротив, в семье морского капитана Павла Богдановича Головачева, четырьмя годами позже появилась на свет дочка Катенька. Поначалу бедовый Пава не замечал малявку, куда интереснее было водиться с ее братьями — лазать по голубятням и сеннику... Но незаметно соседка подрастала, и вот уже Пава при встрече, робея, протягивает ей румяное яблоко из отцовского сада. Впрочем, виделись они нечасто, в десять лет сына отставного поручика отдали в кадетский корпус, который располагался на левом берегу Яузы в старом районе Лефортово. В родительский дом мальчик наведывался только на каникулы да в короткие отпуска.
После окончания Московского кадетского корпуса прапорщика Федотова ожидало блестящее будущее. Но вот в любви ему не везло. С отцом и сестрой. Фото репродукции картины П. Федотова «Прогулка». 1837 г. Государственная Третьяковская галерея Фото: I. Golovnov/Alamy Stock Photo/ТАСС
Учеба давалась Федотову легко благодаря феноменальной памяти: достаточно было закрыть глаза и тут же вспоминались прочитанные страницы учебника. Особо выделяли способного кадета педагоги по рисованию и черчению. Ворчали, правда, что тот за полбулки подправляет наброски товарищам и из-за его художеств штудии всего класса выглядят однообразно.
Тринадцатого декабря 1833 года прапорщик Федотов, лучший в своем выпуске, чье имя было записано на памятной доске золотыми буквами, произнес благодарственную речь от имени юношей, окончивших Московский кадетский корпус. Только четверо из них получили почетное назначение в гвардейские части — среди них и Павел, начавший карьеру в лейб-гвардии Финляндском полку, стоявшем на Васильевском острове в Петербурге. В имперской столице, где каждый десятый житель был кадровым военным, способного молодого офицера ожидало блестящее будущее.
Как-то незадолго до выпуска, приехав на побывку в Огородники, Пава после долгой разлуки увидел Катеньку в зеленом камлотовом платье с пелеринкой — облачении Екатерининского института благородных девиц — и понял, что пропал навеки. Но мать девушки, к тому времени уже вдовая, была не в восторге от кандидатуры соседа, принявшегося увиваться за ее дочерью. Впрочем, отпуск Павы через несколько дней закончился, он вернулся к учебе, затем отбыл в полк, и несколько лет молодые люди не виделись.
С Катенькой они снова встретились в Петербурге зимой 1837-го, когда настало время вывозить барышню Головачеву в свет и подыскивать ей достойную партию. Два месяца пробыли Головачевы в Питере, и бедный Федотов совсем потерял голову, мечтая о скорейшей женитьбе.
Видя Катеньку кружащейся с кавалерами на балах, Пава терзался ревностью. Но когда сам пригласил ее на французскую кадриль, постоянно наступал даме на ноги, в итоге оба чуть не упали. Рассерженная девушка уехала домой даже не попрощавшись. Вслед полетели покаянные письма, и незадачливый танцор был прощен. В ноябре 1838-го они снова встретились в Петербурге.
Федотов в эйфории: он произведен в поручики, закончена картина «Встреча в лагере лейб-гвардии Финляндского полка великого князя Михаила Павловича 8 июля 1837 года», на написание которой Павлу предоставляли длительный отпуск. Великий князь полотно одобрил, не найдя ни одной неточности. Заметив: «Видно, что писал военный человек», он наградил художника бриллиантовым перстнем.
После того как возлюбленная предпочла другого, Павел превратил одну из своих карикатур в картину «Разборчивая невеста». Фото репродукции картины П. Федотова «Разборчивая невеста». Государственная Третьяковская галерея Фото: Ю. Каплун/РИА Новости
Казалось, счастье с Катенькой так близко. Почему же она пишет все реже? Наконец причина молчания возлюбленной открылась — маменька выдала ее за сорокалетнего екатеринославского помещика. Оскорбленный Федотов шлет своей Катеньке письмо с укором: «Променяла птица осиновую ветку на золотую клетку...» Друзьям же говорил: «Сердце мое теперь от огня и пожара застраховано».
От горестных мыслей спасала живопись. Он в который раз был обласкан великим князем. Михаил Павлович, подметив несомненный талант молодого офицера, посулил поручику выучить его на художника, обещал оплатить занятия в Академии художеств, на время освободить от караулов и постылой строевой, назначить хорошее содержание. «Но в отставку не подавай — осержусь», — строго предупредил великий князь. Словом, не до сердечных мук стало — только успевай поворачиваться. Душевная рана лишь иногда прорывалась в карикатурах, все более язвительных. На одной — перезрелая невеста, перед ней на колене стоит горбун с букетом. «Ах Поль, это было всегдашнее мое желание!» — приписал Федотов внизу реплику дамы. На другой, более поздней, — старик-подагрик в мундире со звездой преподносит нареченной дорогие серьги. «Все это очень хорошо. А сколько у вас душ крестьян?» — выпытывает расчетливая суженая.
Стремясь стать чем-то большим, нежели «рисующий офицер», Федотов с головой ушел в учение. В школе живописи сдружился с Александром Бейдеманом, молодым художником-иллюстратором. У них оказалось много общего: Саша тоже бился за жизнь, стараясь прокормить мать, брата и двух сестер — младшую Лизу и двадцатилетнюю Елену.
Федотов часто захаживал в скромный дом Бейдемана на 13-й линии Васильевского острова. И как-то незаметно его мысли о Катеньке переключились на Сашину сестру. Павел пел под гитару романсы, делал наброски ее очаровательной головки, писал стихи в альбом и очень скоро начал получать ответные «авансы». Однако мать барышни, как и госпожа Головачева, ни за что не согласилась бы отдать дочь-бесприданницу за бедного офицера, у которого даже московский дом в Огородниках давно заложен. И конечно, развязка не заставила себя ждать — Елена вышла замуж за состоятельного человека, оставив художника вновь предаваться страданиям. Впрочем, с Сашей Бейдеманом они остались друзьями. «Такая была хитрая штучка, хорошенькая, не думал, что в этой головке помещается такая змеиная уловка...» — жаловался Федотов и на другой день после венчания «неверной» разразился длинным язвительным стихотворением. А одну из своих карикатур превратил в картину «Разборчивая невеста» и взял строчки из басни Крылова:
На втором варианте картины «Сватовство майора» (на фото) моделью для невесты стала Тарновская. Фото репродукции картины П. Федотова «Сватовство майора». 1851 г. Государственный Русский музей Фото: Fine Art Images/Legion Media
Красавица, пока совсем не отцвела
За первого, кто к ней присватался, пошла:
И рада, рада уж была,
Что вышла за калеку.
Кто бы мог подумать, что получив от Юлии неожиданное признание, его «застрахованное» сердце вновь забилось чаще. Да, поначалу Павел Андреевич счел письмо всего лишь капризом молоденькой богатой барышни. Но в отличие от пушкинской Татьяны Юлия не витала в облаках. Уверяла, что знает, как он беден, и обещала избавить от нужды — дядя дает за ней хорошее приданое. Они смогут жить в Качановке, там постоянно бывают художники, композиторы, поэты, ведутся разговоры о высоком. Посетит желание уединиться с мольбертом — усадьба огромная, можно бродить целый день и ни с кем не столкнуться. Павел обязательно должен увидеть Италию, полотна старых мастеров. Она ему все это может устроить.
Узнавая Тарновскую ближе, Федотов все сильнее к ней привязывался и все чаще впадал в тяжкие раздумья: польститься на ее посулы, стать «придворным» качановским художником и жить по чужим правилам? Юлия недавно выговаривала, дескать, негоже изображать себя раешником на выставках, он же член академии, а ведет себя как шут: «Не пристало вам стишки читать!» Недавно ведь думал, что участь его оставаться до гроба «одиноким зевакой», писал картины и был доволен. Теперь же счастье немыслимо без этой капризной, своевольной красавицы. Но готов ли он к этому? Да и она не разочаруется ли в нем позднее? Сейчас даже бедность Павла ей видится в романтическом ореоле, а через год или два? По какому-то наитию, будто предчувствуя неминуемый и скорый крах любовного чувства, Федотов так и не написал себя, как хотел поначалу, сватающимся майором.
Когда приходили приятели, художник в своем рабочем тулупе — в мастерской стоял адский холод — садился рядом с Оленькой, брал в руки гитару и развлекал свежесочиненным романсом:
Брожу ли я, пишу ли я —
Все Юлия да Юлия.
Веселья чашу братскую
С друзьями разопью ли я
И громко песню хватскую
С гитарой пропою ли я —
Все Юлия да Юлия!
«Эта женщина теперь получает полную власть надо мною, — изливал он душу в порыве откровения. — Меня слишком мало любили и ценили; я обязан всем особе, полюбившей и оценившей меня. Мне принесена жертва, и может, я отвечу на нее жертвою...»
В один из вечеров, заглянув на огонек к меценату Прянишникову, у которого часто бывал, Павел вдруг почувствовал себя на редкость неуютно. Обсуждая оперу Глинки «Руслан и Людмила», гости то и дело странно поглядывали на Федотова и многозначительно перемигивались. Под каким-то предлогом хозяйка Вера Александровна, урожденная баронесса Леонрод, отозвала его в сторону. «Друг мой, — мягко начала она, — не хотела бы, чтобы увидели в том, что скажу, что-то от недоброй сплетни или злопыхательства, у меня и в мыслях того нет... Есть только желание уберечь вас, доброго нашего друга, от двусмысленного положения, связанного с некой особой. Вам, должно быть, неизвестно, что в Петербурге старика Тарновского называют Черномором, в то время как Юлию Васильевну — его пленницей Людмилою... Понимаете, мой бедный друг, смысл этой аллегории? Говорят, в спальне Григория Степановича есть даже тайный ход в ее будуар. Мы все желаем уберечь вас от ложного шага... Ведь это недопустимо — чтобы над таким человеком, как вы, смеялись».
На картине «За чайным столом» Алексей Волосков изобразил обитателей Качановки. Фото репродукции картины А. Волоскова «За чайным столом». 1851 г. Государственный Русский музей Фото: Fine Art Images/Heritage Images/TopFoto/Legion Media
Федотову показалось, что земля уходит из-под ног. Значит, все шушукались у него за спиной?! Не помня себя, он вылетел из дома Прянишникова. Потом была промерзшая мастерская, помятый с перепою денщик Коршунов, поднесший рому, откуда-то взявшийся Саша Бейдеман, который убеждал, что Юлия — жертва, невинная девушка, взятая развратным дядюшкой из прихоти: «Ты, возможно, спасение ее!» Федотов не слушал друга, ощущая, как чувство, жившее в его душе, обращается в пепел.
На другой день он отправил Юлии письмо. Неудобных вопросов не задавал. Упомянул о глубокой разделяющей пропасти, делающей невозможным их союз, и просил только об одном — прислать свой дагерротипический снимок. Она не ответила.
С того дня Тарновская точно умерла для Павла. Он и чувствовал себя вдовцом. Очевидно поэтому взялся переделывать другую свою работу — «Вдовушку», на которой молодую женщину выселяют с квартиры за долги. За ее спиной — венчальный образ и портрет умершего мужа — самого Федотова! В лице женщины появилось что-то от Юлии Тарновской. Но глаза иные. Они долго не давались художнику. «Мне нужны любящие», — говорил он. Однажды летом в парке, слушая оркестр, приметил облаченную в траур женщину. «Вот любящие глаза, — подумал тут же. — Дорогого человека уже нет, но чувство здесь, не исчезло. Finis vitae, sed non amoris — кончается жизнь, но не любовь».
Как-то Коршунов доложил о визите незнакомца. В комнату ввалился отставной майор, седеющий и располневший, следом — слуга с корзиной, полной бутылок с вином и закусок. «Друг ты мой любезный, дай-ка, я наконец тебя расцелую! — прогудел военный, заключая оторопевшего Федотова в медвежьи объятия. — Ты ж меня нарисовал, брат, всю жизнь мою! — мужчина с чувством несколько раз ударил себя кулаком в грудь. — Я лет двадцать как женился на купеческой дочке для поправления обстоятельств, и как же мы по сию пору счастливы с Гликерией Ивановной!»
Тут наконец незнакомец объяснил, что в 1849 году увидал на выставке «Сватовство майора» и давно хотел выразить свое восхищение. Федотов был готов и плакать, и смеяться одновременно. Хоть кому-то его картина принесла радость.
К «Сватовству... » у Павла Андреевича было особое отношение. Сразу после упомянутой впечатлительным майором выставки меценат Прянишников, желая приобрести полотно, заплатил автору задаток — триста рублей, но тот долго не хотел расставаться со своей картиной. Когда же наконец решился, тотчас начал тосковать по ней и взявшись за кисти, принялся за прежний сюжет. Только теперь порывающаяся убежать невеста представала чуть иной — навсегда исчезнув из жизни Павла, Юлия переселилась в его картины, становясь год от года все краше.
Одним из набросков, нарисованных Федотовым в клинике, стала карикатура, на которой император старается разглядеть через огромную лупу самого художника. Фото репродукции рисунка П. Федотова «Каков поп, таков и приход» Фото: Русский музейВыставка в Академии художеств принесла Федотову известность, но наслаждался ею он недолго. Художник оказался одним из ста двадцати трех человек, имевших отношение к делу петрашевцев: он переписывался со многими из их окружения. Когда в 1849 году начались аресты, Павел всю переписку сжег, и прямых улик против него не обнаружили. Он не стоял, как Михаил Петрашевский, под дулами солдатских ружей и не был приговорен к ссылке, его даже не вызывали на допросы, но на заметку как неблагонадежного взяли — цензура запретила делать с картин Федотова литографии. Спрос на его работы резко упал, продавал он их редко и за бесценок.
Душой бедный живописец отогревался у друзей Ждановичей — с пасынком хозяйки, добрейшей Ольги Петровны, он когда-то служил в Финляндском полку. К тому же в доме было тепло, а покупку дров Павел редко мог себе позволить... В гостиной щебетали дочери Ольги Петровны — смолянки Оля и Надя, обе красавицы. Федотов курил, чуть-чуть ухаживал за барышнями. Он перерисовал все многочисленное семейство, но денег за портреты брать категорически отказывался. «Это мое наслаждение, моя жизнь, а не жертва», — говорил в ответ на очередную попытку хозяйки «поправить его обстоятельства».
Стремительно ухудшающееся зрение — кошмар любого художника, заботы, неудачи, сильные головные боли привели к тому, что Павел все чаще впадал в мрачную меланхолию.
Летом 1852 года, придя в дом Ждановичей на 6-й линии, Федотов вдруг упал на колени перед изумленной Олей, торопливо сделал ей предложение и тут же убежал. Затем, как выяснилось, отправился к другим знакомым, имеющим дочерей, всех барышень тоже позвал под венец. И помчался на Невский проспект заказывать кольца. По пути всем встречным-поперечным рассказывал о предстоящей свадьбе и как счастлив теперь. Ближе к вечеру его видели в аллеях Царского Села. Ночью живописца задержала дозорная команда. Когда наутро друзья и верный Коршунов прибыли в околоток, им сразу стало ясно, что разум художника помрачен. Безумца отвезли в частную лечебницу на Песках. Осенью знакомые выхлопотали перевод Павла Андреевича в больницу Всех скорбящих на Петергофском шоссе.
Коршунову разрешили жить здесь же и заботиться о барине. Иногда больной впадал в полное безумие, иногда воображал себя богачом, пел романс про голубой шарф, называл имена своих призрачных дам, твердил о том, что нужно превратить Васильевский остров в древние Афины — столицу художества и веселья, наполненную мраморными дворцами, садами, храмами и пантеонами. Рассудок его прояснился лишь перед самой смертью. В минуты просветления Павел пытался рисовать. Среди этих работ — сюжеты из «Руслана и Людмилы», набросок, на котором император старается разглядеть через огромную лупу самого художника. Последней живописной работой Федотова стали «Игроки», где центральный герой в таком отчаянии от проигрыша, что партнеры кажутся ему не людьми, а фантомами.
Последней живописной работой стали «Игроки», где центральный герой в таком отчаянии от проигрыша, что партнеры кажутся ему не людьми, а фантомами. Фото репродукции картины П. Федотова «Игроки». 1852 г. Национальный музей «Киевская картинная галерея» Фото: Fine Art Images/Legion Media
Скончался он в ноябре того же года, так и не покинув стен скорбного дома. За день до смерти, желая попрощаться с друзьями, послал с запиской сторожа лечебницы, но тот по дороге напился и весточку не донес. Приятели прибыли, когда тридцатисемилетний отставной капитан Финляндского полка Павел Федотов уже оставил этот свет.
Если Юлия и горевала по Федотову, то недолго. Примерно через полгода после его смерти она без памяти влюбилась в гусара Ефрема Смирнова, у которого и полушки за душой не водилось, обвенчалась с ним и получила от дяди долгожданное приданое. Овдовев, она второй раз вышла замуж за некоего Смагина. Жила во Франции и Германии, умерла в 1884 году в Висбадене. Упоминания о детях нигде нет — скорее всего, их у женщины не было.
...В тот вечер в Качановке сидели еще долго. Василий Васильевич демонстрировал Маковскому свою коллекцию украинских древностей, в частности саблю самого Мазепы. Ближе к полуночи Константину Егоровичу сделалось вдруг душно, захотелось выйти на воздух из усадьбы, полной постыдных тайн. Он не хотел знать, что же дальше случилось в судьбе Юлии, которая в юности гуляла здесь по «саду Черномора». Да и к чему знать?
Вокруг царила малороссийская ночь — так непохожая на северные тревожные питерские сумерки. Казалось, что слышно, как растет трава. Тихий женский голос где-то напевал «Шарф голубой, шарф голубой! Как часто, бывало, вслед за тобой...»
«Русалок» Маковский дописал. Его взлетающие к луне обнаженные девы подобны чувственному вихрю — тому, что когда-то подхватил и унес разум бедного Павла Федотова...
Наталия Клевалина
Источник
Свежие комментарии