На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

ЖеЖ

50 153 подписчика

Свежие комментарии

Всё больше людей становятся шаманами. Это быстрый способ получить своё место в обществе



В сентябре выпускница программы «Фундаментальная социология» МВШСЭН Мария Волкова получила стипендию Оксфордского Российского Фонда на проведение исследования «Шаманизм как призвание и профессия» — об институализации шаманизма и шаманских организаций в Бурятии и Иркутской области. Расспросили Марию, что это всё значит и как сложилось, что сибирский шаманизм рассматривается теперь в том числе и как карьерный путь.

— Исследование, по-видимому, ещё только планируется? Или уже есть какая-то предыстория?

Когда я подавала заявку на Oxford Russia Fellowship, исследование называлось «Шаманизм как призвание и профессия. Социальная мобильность и традиционные верования в Бурятии и Иркутской области». Но сейчас я, наверное, поменяю название. Меня интересовало, что такое шаманизм — или неошаманизм — сегодня, когда стали появляться и набирать силу шаманские организации.


— А у шаманов есть организации..?

Да. Это как раз и было парадоксальностью моего объекта — вопрос о том, что у шаманов есть организации: зачем шаманам организации?! Это проблематично и для социальной теории, начиная с Дюркгейма, который говорит, что не может быть церкви магов, но вот есть некое сообщество, внутри него есть солидарность, есть маг или шаман, в отношении которого существуют другие коллективные представления — для всех остальных он выступает, скорее, как доктор, а не как священнослужитель, воспроизводящий солидарность среди обычных людей. У него немного маргинальное положение относительно всех остальных.

В литературе по социологии и антропологии можно проследить мысль, что верования шамана более подвижны и более индивидуальны, чем верования других участников сообщества. Поэтому сама идея, что может существовать какая-то устойчивая организация шаманов звучит проблематично: на каком основании они могут договориться, если каждый оперирует собственными представлениями?

С распространением шаманских организаций шаман как таковой перестает быть индивидуальным магическим специалистом и оказывается вынужден поддерживать отношения с другими шаманами, участвовать в коллективных ритуалах, проходить обучение и посвящения.

— Это какое-то новое явление, что шаманы начинают собираться в организации?

Да. Относительно новое, они появляются в конце 1990-х — начале 2000-х гг. А сейчас эти организации, по моим наблюдениям, набирают ещё большую силу: проводят какие-то общие ритуалы, собирая шаманов из других организаций, пытаются выбрать лидера, иногда спорят по поводу того, может ли у них быть лидер среди разных организаций.



— А в чём выражается сила, о которой вы говорите? Применительно к чему они её набирают?

Они всё больше консолидируются, и всё больше людей в регионе воспринимают шаманские организации как неотъемлемую часть жизни. Когда я была в экспедиции в 2016 — 2017 гг., нам говорили, что за последние несколько лет всё больше людей становятся шаманами, всё больше людей включаются в то, что нужно каждый год проводить шаманские ритуалы — например, родовое (каждая семья должна проводить ежегодный ритуал почитания своих предков). То есть возрождение шаманизма, по крайней мере, по наблюдениям, сделанным в нашей экспедиции, в последние несколько лет набирает большую силу, чем это было в начале 2000-х гг.

— Получается, они создают что-то вроде своей культурной бюрократии?

Да. Это точное слово, бюрократия. Может, коллеги-антропологи меня поправят в том, что надо называть это неошаманизмом. Понятно, что такой способ самоорганизации — абсолютно нетрадиционная вещь. Для её создания шаманы пользуются привычным для данного контекста языком — языком бюрократии. Например, в одном интервью мы услышали фразу «Глава самой влиятельной местной общественной шаманской организации товарищ Спас Спасов сказал...». Как я сказала, язык шамана всегда был индивидуален. В итоге, тот общий язык, который они вырабатывают сейчас, оказывается сплавом самых неожиданных вещей.

Почему я считаю, что в последние годы это набирает силу, смотрите: май 2019 года, в Улан-Удэ открылся шаманский храм — чего мы не можем представить в контексте того, как антропологи обычно описывают шаманизм. Им зачем-то понадобился объект культа, где централизованно проводят ритуалы. В 2018-м верховный шаман ангарской религиозной организации «Вечно Синее Небо» пишет письмо Владимиру Путину о том, что «мы хотим, чтобы нас официально признали религией РФ». То есть это движение, которое претендует на статус религии. Для Тувы, Улан-Удэ действительно уже общее место то, что они воспринимают шаманизм как религию.

— А вы к этому вопросу подходите как антрополог или как социолог?

Я начинаю работать с антропологической литературой, которая описывает похожее явление в Монголии с возрождением шаманизма, как он существует в постсоветский период. Но там концептуализация более социологическая, хотя я беру за основу Мэри Дуглас — у неё есть работа «Как мыслят институты». Если говорить более прицельно, меня интересует в данной ситуации следующее... Опять же, возвращаясь к тому, как шаман традиционно существовал в своём сообществе: он был шаманом для локального сообщества — вот есть деревня, у деревни — шаман. И он выполняет свою роль относительно своего сообщества. Его становление в качестве шамана описывается через нарратив об инициации — это шаманская болезнь: чтобы перейти в статус шамана, он проходит какие-то испытания, болеет, его там разрывают духи и всё такое. Это передаётся по наследству, кстати.

Сейчас история другая и, соответственно, фольклорный рассказ о шаманской болезни тоже, наверное, трансформируется. Человек, который становится шаманом, становится им не у себя в сообществе, а где-то ещё [имеется ввиду выборность в новых шаманских организациях]. Это уже история о том, как он буквально уезжает из своей деревни в Улан-Удэ или Иркутск, где получает своё посвящение, меняет свой статус в шаманской организации.

Моя изначальная интуиция заключалась в том, чтобы понять, каким образом история про инициацию превращается в историю про карьеру, про перемещение в географическом пространстве с одновременным перемещением по социальной лестнице, Плюс про то, как шаманская организация будет распределять, кто куда поедет. Тут есть несколько вариантов: он может вернуться в свою деревню и выполнять роль шамана там, может поехать в другую деревню, а может ездить в составе группы людей и принимать участие в больших коллективных ритуалах.


На горе Шаманка в селе Бохан Иркутской области проводят ежегодные шаманские ритуалы

Если вернуться к нарративу про шаманскую болезнь, мы заметили такую интересную вещь — нас за это даже момент «побили» на одной конференции: этот нарратив всё теснее связывается с какими-то социальными проблемами. Человек не мог найти работу, считался чуть ли не сумасшедшим, много пил и т.п. То есть был таким маргиналом не только в ритуальном, но и в социальном смысле. После того, как человек уезжал в Улан-Удэ, где принимал посвящение в статус шамана, он возвращался в новом статусе — получал определенное влияние и начинал собирать клиентов. Поэтому в заявке на исследование я говорю не о шаманской болезни, а о «шаманской карьере». Потому, что мы видим такую траекторию: маргинальное положение в своём сообществе — определение его как шамана — отъезд в Улан-Удэ или Иркутск — включение в организацию — продвижение в организации от шамана 1-го уровня до шамана 9-го уровня.

Много рассказов было следующего содержания: «В советские годы нам запрещали нашу традиционную религию — мы всё забыли, и после распада СССР я много пил, не мог найти работу, всё было очень плохо. Но потом понял, что эта ситуация связана с тем, что я шаман. А проблемы вследствие того, что духи заставляли меня стать шаманом — я не мог их правильно интерпретировать, потому что у меня не было источников, всё было запрещено. Теперь я стал шаманом и решил эти проблемы». Это распространённое объяснение.


— Значит, с одной стороны, существует древняя шаманская традиция, которая корнями уходит в века, закреплена во всяких фольклорных сказаниях у целого народа и т.п. А с другой, они вдруг начинают собираться в бюрократические организации, появляются выборные шаманы, у них появляются «карьерные пути». Откуда это идёт? Это же не может развиваться из вековых практик, фольклора. Откуда-то сверху? Как это воспринимается нешаманами?

Не думаю, что тенденция идёт сверху, что эти организации возникли потому-то и потому-то. У меня была идея, это надо проверять, что они выполняют какую-то важную роль, потому что действительно создают способ, условно, сделать карьеру. На самом деле почему я занялась этой темой: когда мы в первый год возвращались из экспедиции через Улан-Удэ в Москву, встретили аспирантку Института Макса Планка, которая занималась народным буддизмом. Она сказала: я держусь подальше от шаманов, потому что это очень странные люди — либо выпускники какого-нибудь университета в Улан-Удэ, которые не нашли себя в жизни, либо бывшие заключённые. Видимо, это быстрый способ получить своё место в обществе, который предполагает, что ты занимаешь какое-то условно хорошее место. Своего рода социальная реабилитация. Это я буду проверять — пока есть ощущение, что шаманские организации действительно для такой вот реабилитации работают.

А для клиентов они оказываются важной историей про консолидацию. Потому что от клиентов тоже требуется некоторая работа по воссозданию своих родственных связей. Как это выглядит? Ты приходишь к шаману, он тебе говорит: «Вспомни, какие у тебя предки — твои трудности связаны с тем, что ты забыл почтить кого-то из своих предков, поэтому у тебя такие-то проблемы в жизни или ты болеешь». Чтобы почтить этих предков, нужно восстановить генеалогию, которая в какой-то момент тоже терялась. Параллельно с распространением шаманских организаций сейчас идёт активное восстановление генеалогии — они (клиенты, которые пришли к шаману) постоянно ездят в архивы, ищут своих родственников в других местах. В следующий раз они к нему приходят, говорят: вот, я побывал в архиве, связался со своими родственниками в Москве, нашёл, где жили моя прапрабабушка, такие-то связи у меня есть. Шаман говорит: «Ага, из этого большого списка предков вот эта бабушка на тебя обиделась — ты должен сделать ритуал для неё».

Дополнительный эффект от этого заключается в том, что ты создаёшь социальные связи, которые в определённый момент были утрачены. То есть находишь родственников, собираешь их вместе, чтобы провести ритуал. За одним ритуалом следует другой, потому что чем больше родственников ты обнаружил, вспомнил, тем больше вариантов того, кто из них мог на тебя обидеться. Консолидация родственных связей усиливает потребность в шаманах, а шаманы в свою очередь способствуют восстановлению родственных связей.

— Вы слышали, наверное, про учёного-удмурта, который сжёг себя перед региональным парламентом. Нет ли в шаманской истории с бюрократизацией их институтов своего рода конституирования своей национальной, этнической самоидентификации? То есть вот мы, народ, у нас есть такие верования, а теперь будут ещё и организации.

В антропологии действительно есть большое направление, которое изучает то, как традиционные верования работают на создание идентичности. Но мне кажется, что объяснение «Шаманские организации возникают потому, что есть потребность в идентичности» просто-напросто плохо работает. Группа, для которой важно реконструировать свою идентичность через шаманские организации, не такая большая, как люди, вовлеченные в ритуалы и другие процессы, связанные с этими организациями. Нельзя сказать, что только буряты будут приходить в эти организации.

Один интересный сюжет как раз связан с тем, что там есть буряты, татары и русские, всё перемешано, и шаманизм пытается, как мне показалось, не выстраивать оппозицию между своими и чужими, бурятами и не бурятами, а наоборот. Например, нам рассказывали историю о том, как шаман проводил ритуал для русского, у которого были предки-старообрядцы. Как это выглядит? В шамана «входят» духи предков этого русского, и он сообщает «Вот появились предки-старообрядцы и мои шаманские духи. Духи старообрядцев начинают бороться с шаманскими духами, потому что считают друг друга врагами. Мне как шаману потребовалось их усмирить, объяснить, что мы живём в новые мирные времена. Я им показал, что сейчас помогу вашему потомку обрести вашу религию» и пр.

Тоже постоянно встречался нарратив о том, что у нас есть православие, буддизм, шаманизм, но вообще это всё как бы одно и то же — одни и те же боги, просто подходы разные. То есть сказать, что новые практики выстраиваются как граница между своими и чужими нельзя — скорее, наоборот. Они таким образом пытаются сделать набор переводов между различными практиками, разобраться с тем, как сделать шаманизм более универсальным.


Жительница села Бохан накануне обряда посвящения в шаманы

Для клиентов, которые рассказывали нам, зачем они обращаются к шаманам, это всё вообще не очень важно — они решают свои практические задачи. Например, вылечиться. Если мне нужно вылечиться от алкоголизма, я пойду к шаману. Если у меня какая-то другая проблема, пойду к ламе. Третья — к православному священнику. Четвёртая проблема — к доктору.

— Вы говорите, что уже были в экспедициях. То есть исследование, которое будет сейчас, — это заключительный этап?

Нет, это новое исследование. Когда я была в экспедициях в 2016 — 2017 гг. с моими друзьями и коллегами Юлией Ляховой и Данилой Рыговским, от Центра семиотики и типологии фольклора, нас интересовали повседневные ритуальные практики. Мы создавали корпус этих практик, чтобы сравнивать их с соседними территориями, в частности, Монголией. Нам нужно было посмотреть, как человек поминает духов, живущих в доме, лечит, возвращает человеку душу, если тот заболел и т.п. И как структура этих практик отличается от аналогичных практик в Монголии.

Шаманизм — это то, с чем мы дополнительно столкнулись в ходе нашей экспедиции. В тот момент меня это заинтриговало, но история, что мы сейчас возьмём структуру шаманских ритуалов, посмотрим, на какую устную традицию это опирается, немного ломалась. Потому что это шаманские организации, а не шаман как магический специалист. Конкретный шаман в качестве источников он использует не только устную традицию, но и ещё кучу всего — Мирчу Элиаде, труды советских этнографов. Это всегда создаёт проблему для корпусного анализа — мы понимаем, что всё, что передаётся устно, это тоже фольклор, но если он говорит «Так, сейчас я открою Потапова и скажу, как шаман должен себя вести», ты не знаешь, что с этим делать, потому что это уже не устная традиция, а другой способ знания.

Поэтому в этом проекте я решила заняться шаманизмом и шаманскими организациями: посмотреть на то, как каждая организация по-своему формулирует те космологии, на которые они опираются, как человек делает карьеру в этих организациях, какие источники они берут, как заимствуют бюрократический язык, потому что там есть такие вещи как верховный шаман, заместитель верховного шамана, справки какие-то. Как они будут соединять этот бюрократический язык с известной устной традицией, чтобы это не противоречило друг другу. Каким образом эти языки отличаются для каждой шаманской организации, и как успешность конкретного шамана будет зависеть от того, как выстроен язык каждой из организаций.

— А как вы это будете делать? Глубинное интервью?

Видимо, да. Начну с того, что поеду в деревни и буду выяснять биографии шаманов у людей, которые там живут: как они определили человека в качестве шамана. Потом перееду в города, буду работать с шаманскими организациями (включённое наблюдение и глубинное интервью), соотносить различные части их бюрократического языка с источниками, смотреть на то, как разный язык коррелирует с тем, как много у шамана клиентов, собирать отзывы клиентов о том, кому они больше доверяют и т.д. В основном качественные методы из антропологии и этнографии.

У меня будет 2 выезда: месяц в деревне, месяц в городе. Может, это увеличится, нужно ещё всех найти.

13 октября я посылаю ТЗ, где будут расписаны все планы по экспедициям. В конце октября поеду туда. 10 января у нас будет дедлайн по экспликации, то есть первые сюжеты, которые я найду в поле. После этого я ещё раз поеду в поле, делать второй этап — к апрелю у меня должна быть основная часть исследования.

Полевой этап всегда очень сильно всё меняет. Надо вернуться и понять, какой материал у меня будет.

источник


Ссылка на первоисточник

Картина дня

наверх