В конце 70-ых - начале 80-ых в Свердловске славилась пельменная на Пушкинской улице, в сотне метров от Главпочтамта. Пельмени там стоили 30 копеек за порцию. И что такого? - спросите вы. Это были пельмени ручной лепки. Вкусные. Вспоминает
gastrorest.Единственное место в Свердловске с пельменями ручной лепки. Ресторан Уральские Пельмени в гостинице Исеть не в счёт - там было дорого, это ж ресторан!
Пельменная на Пушкинской - все свердловчане знали о ней в 80-ые годы. В очереди в эту пельменную нужно было стоять примерно час, и неважно, когда ты приходил, утром, днём или вечером - всегда час.
Маленькая дверь и сразу же крутая, очень узкая лестница на второй этаж, состоящая из двух пролётов. Очередь начиналась на улице - в эту пельменную всегда была очередь, которая - всегда!- начиналась на улице. Часы работы пельменной - с 08.00 до 20.00. Я попробовал как-то придти в 7.00 (студенты часто не спят ночами) и был у двери первым.
И что? Всё равно простоял час до 08.00, открытия пельменной.Какая досада! Мог бы догадаться!
...Ты занимал очередь на улице, затем медленно, со скоростью движения очереди, поднимался по скрипящей деревянной лестнице один пролёт, второй. Вот уже лестничная клетка перед входом в зал, где народ стоит впритирку друг к другу, утыкаясь лицом в спину впереди стоящего. За дверным проёмом - касса, затем раздача. Ты входил, надиктовывал кассиру заказ, оплачивал его, брал чек, который через пару метров отдавал на раздаче - касса сразу переходила в прилавок раздачи.
По ту сторону прилавка властвовала женщина-повар: она из большой кастрюли, стоявшей на низком мармите прямо перед ней, шумовкой ловко подхватывала нужное количество пельменей, бросала их в тарелку и ставила её на весы. Женщина-повар, могучая и статная, никогда не ошибалась - зацепляла из кастрюли ровно столько пельменей, сколько требовалось. Я отдавал ей чек на 3 порции - и ровно 600 гр пельменей она небрежно бросала в тарелку. Женщина-повар была Мастером с Большой буквы. Она брала чек из твоих рук, мельком бросала на него взгляд и накалывала чек на гвоздик. После этого она смотрела тебе в глаза, не мигая, и это дико завораживало. Все движения она делала, не отрывая от тебя глаз: брала шумовку, наклоняла кастрюлю, цепляла пельмени, подставляла тарелку, стряхивала в неё пельмени и ставила тарелку на весы. На другой чаше весов стоял противовес -точно такая же тарелка, и ты мог видеть, не обманула ли она тебя. Всё было чётко, грамм-в-грамм. Экономные, размеренные движения опрятной женщины. Пар, поднимающийся от кастрюли. И этот неотрывный взгляд. И запах пельменей. И тепло. Что ещё нужно? Если женщина готовит тебе еду, настойчиво, без насмешки смотрит, как ты ешь - чего ещё желать мужчине?
Женщина-повар, монументальная, с толстой косой, перекинутой на грудь, казалась неприступной. Прежде всего потому, что была намного старше: мне было 16-18, ей - лет 35. Возможно, у меня с ней был небольшой “роман взглядов” - она меня отмечала. Но я ни разу так и не осмелился заговорить с ней.
Помещение пельменной небольшое, столов на 12, постоянно битком. Только освобождалось место - на него сразу плюхался едок с подносом. В зале было принято подсаживаться на свободное место за занятым столиком, предварительно испросив разрешения. В студенческих столовках в те годы была точно такая же традиция: видишь свободный стул, спрашиваешь разрешения у соседей и присаживаешься.
В пельменной я каждый раз покупал одно и то же: пельмени - 3 порции, 90 коп, масло -1 кусочек, 5 коп, бульон - 3 коп, хлеб - 2 кусочка, 2 копейки - ровно 1 рубль. Горячий бульон наливался прямо в пельмени, и вычерпывался ложкой в первую очередь. Типа, первое блюдо, суп. Затем я накалывал на вилку масло и гонял его по горячим пельменям. Масло послушно таяло. Перец, соль, уксус, горчица в маленькой стеклянной баночке - всё это стояло на простом, невзрачном столе. Без скатерти, само собой - это же столовка.
Из банки с горчицей торчала деревянная палочка, как для мороженого - ею намазывали горчицу на хлеб, а затем втыкали палочку обратно в горчицу.
Общая палочка. Одна-единственная на стол - это объединяло. И палочка общая объединяла, и этика подсаживаться …
Сейчас и палочки разовые, и в рожу могут заехать, если подсядешь.
Я горчицу не ел, поэтому палочкой не пользовался. А подсаживался с удовольствием. Тем более что пельменную посещали симпатичные девушки в том числе, и я там пару раз мило знакомился.
Сами пельмени делали этажом ниже. Какова была технология приготовления тех пельменей - я не знал. Внешне это выглядело так: когда у Мастера на раздаче заканчивались пельмени, она делала шаг назад, к маленькому лифту (подъёмнику?) и ударяла по металлической арматуре каким-то прутком, который неведомым образом оказывался у неё в руках. Данный звук служил для “низа” сигналом, потому что вдруг раздавалось глухое рокотанье включённого механизма и, спустя минуту после удара, снизу появлялась кастрюля с отваренными только что пельменями, без бульона.
Мастер брала своей неслабой рукой пустую кастрюлю с раздачи, поворачивалась к подъёмнику, ставила её на платформу, а кастрюлю с пельменями - уже двумя руками! - забирала, и, повернувшись, водружала на раздачу. Всё это происходило быстро, быстрее, чем читается этот текст: красиво, четко, эргономично. Приятно глазу. В этом заведении всё было приятно, даже очередь, которая со временем стала необходимым атрибутом, прелюдией к моему сытному, но - увы! - нечастому студенческому обеду. Поворачивая с Ленина на Пушкинскую, я старался своим слабым зрением не столько увидеть, сколько угадать по величине темного пристенного пятна уличной части очереди, столько мне предстоит стоять: 50 минут, час или больше. И что странно: какого бы размера “хвост” очереди не высовывался на улицу, - чуть больше, чуть меньше, - всё равно час.
Прям наваждение какое-то, этот час.
Ты стоишь в очереди в пельменную, впереди тебя и позади тебя - люди, которые пришли за тем же, за чем пришёл ты.
Ты стоишь твёрдо, как стоят уверенные в себе мужчины-охотники, предвкушая встречу с добычей.
Ты стоишь в очереди, но уже внутри здания, на поскрипывающей, крутой и узкой, деревянной лестнице, переминаясь с ноги на ногу, тебе 17 лет, в животе у тебя бурчит - это начал выделяться желудочный сок.
Ты крутишь головой, разглядывая то наличник справа на уровне глаз, то орнамент на рубашке впереди стоящего; поднимаешь голову и видишь надписи на низком, не совсем чистом потолке. Надписи разные, но ничего непристойного. Например, здесь был Вася. Или Петя. Надписи на потолке - это нормально, потому что ничего уместнее этих надписей и чище нависшего над головой потолка ты в своей жизни не видел. Тебе ещё не знакомо слово “евроремонт”.
Ты думаешь, что так живёт весь мир, радуясь пельменям, солнцу, зелени на улицах, желтоватому уральскому снегу, батону из пшеничной муки, стакану молока, стипендии и вовремя сданному зачёту. Когда случилось, что ты перестал радоваться солнцу? Как произошло, что, встречаясь в первый раз с понравившейся девушкой, ты остаёшься невозмутим? Каким образом объясняешь ты себе (и прощаешь) мелкое предательство и ложь, продолжая считать себя “хорошим человеком”? Когда это началось? И, самое главное, чем закончится?
Возродим Россию!
Пельмени форева!
Свежие комментарии