Кадр из фильма «Декабристы» (1926)
От редакции
Профессор Олег Анатольевич Матвейчев — один из ведущих и наиболее популярных современных русских философов, автор двух десятков книг и более чем сотни научных публикаций по философии, истории, социальной психологии и политологии. Помимо преподавательской и научной деятельности, в разные периоды Олег Анатольевич работал в Администрации президента РФ, был вице-губернатором в Вологодской и Волгоградской областях, является экспертом ведущих российских телевизионных СМИ, одним из наиболее популярных отечественных блогеров и публицистов. Специальный корреспондент Fitzroy Magazine Станислав Литвинов попросил Олега Матвейчева дать интервью нашему изданию, и вот что из этого вышло.
Стас Литвинов: Олег Анатольевич, большое Вам спасибо за согласие дать нам интервью и за то, что выделили время в своём напряжённом графике.
Олег Матвейчев: И я очень благодарен вашему изданию за внимание к моей персоне. Должен сказать, что с большим интересом слежу за развитием “Фицроя” и высоким качеством работы издания, крайне интересными публикациями и взвешенной интеллигентной позицией по всем вопросам.
С.Л.: Спасибо большое! Олег Анатольевич, Вы известный учёный, историк и философ, специализирующийся в первую очередь на политической философии. Я хотел бы с Вами поговорить много о чём, но, наверное, беседа должна быть актуальной с точки зрения современной политической ситуации, поэтому предлагаю обсудить историю протестного движения в России и начать, предположим, с декабристов…
О.М.: …Которые разбудили Герцена.
С.Л.: Да, в четыре утра, после чего он пошёл звонить в “Колокол”. Как Вам вообще в целом видится вся эта ситуация? То есть — что Вы считаете причиной декабристского восстания? Были ли объективные основания, или они сугубо субъективные, и в чём это заключается? Понятно, что там кто-то поддерживал Великого князя Константина, кто-то там ещё чего-то, это всё субъективные частные подходы. Но были ли какие-то тектонические общие причины для социального конфликта? Был ли вообще этот конфликт общественным, насколько долго он развивался, и, главное, чем он потом закончился после — условно — процесса над декабристами?
О.М.: Ну, смотрите. Всегда есть, на мой взгляд, у любых таких вот восстаний, путчей, майданов и всякого такого, одна самая важная причина — раскол элит. Без игры каких-то серьёзных элитариев такие вещи не возникают, — чтобы просто так называемый народ куда-то там вышел на площадь. Неважно — кто именно, солдаты Московского лейб-гвардии полка в Санкт-Петербурге или гастарбайтеры с Западной Украины в Киеве, так просто такого не бывает. Всегда есть на самой вершине, в самой верхушке кто-то, кто всему этому покровительствует. Грубо говоря, возникает альтернативный источник власти. Пусть он пока тайный, пусть он пока не совсем видимый. Он видимым становится уже потом.
И здесь возникла такая же штука, я о ней сейчас расскажу.
И второе, о чём Вы сказали — был ли условный общественный запрос? Да, был. Правда, не совсем на то, о чём часто пишут в учебниках.
Обществом того времени нужно считать не весь “многонациональный российский народ”, а тоже опять-таки дворянскую прослойку, потому что это дворяне представляли из себя собственно общество, общественное мнение. Крестьянам-то это всё абсолютно по барабану было, и поэтому даже всякие эти разговоры про крепостное право, что нам нужна его отмена и прочее — отсутствовали. Ну, понятно, что крестьяне в таких терминах вообще не рассуждали и запрос такой не формулировали.
Вот эти две вещи, они, скажем так, сходились и сошлись. Можно с любой из них начать, с верхушки…
С.Л.: Извините, что я перебью. А то Вы сразу мне всё объясните, как было на самом деле, а я не успею избавиться от своих старых знаний по этому вопросу, и у меня в голове начнут сосуществовать две теории, произойдёт раздвоение личности и меня упекут в психушку. Собственно говоря, чему учат в школе? По крайней мере, чему меня учили в школе. Тому, что офицеры после войны с Наполеоном прокатились по Европе, посмотрели на красивую жизнь, на джинсы, Макдональдс и 30 сортов колбасы, и решили в своей Российской империи то же самое сделать. Насколько это вообще обосновано?
О.М.: Это малое отношение к действительности имеет. Точнее — вообще никакого не имеет. Начнём с того, что увлечение французами и всей их идеологией, и всеми этими вещами, конечно, началось значительно раньше, до всяких этих бонапартов. И странно себе представлять Россию, в которой дворяне вообще не знали, как живут в Европе до тех пор, пока они не совершили поход в оную в составе кавалерии. Они все по-французски прекрасно говорили, все читали соответствующие книги…
С.Л.: …Мало того, ещё переписывались с Вольтером на уровне царей.
О.М.: Да, и переписывались с Вольтером на уровне цариц. И, конечно, путешествовали по этой же самой Европе, прекрасно всё видели, в самых модных салонах бывали и т.д. Влияние всей этой моды французской, философов эпохи Просвещения, и, соответственно, масонов, распространялось очень сильно ещё, собственно, с Екатерины. Но Екатерина, как мы понимаем, была поклонницей этих вещей до определённого момента, а именно до кровавых всяких событий в Европе. И когда начали изгонять монархов и головы им рубить — это ей крайне не понравилось, потому что она чувствовала, что она может быть следующей в такой ситуации.
Кроме того, именно в её царствование случилось пугачёвское восстание, которое дико её напугало. Ведь был момент, когда просто некому было защищать Москву и Петербург. Войска все были на Турецкой войне, на Кавказе (короче говоря, в западных, южных и прочих рубежах), а тут полыхнуло так, что просто падали крепости и города один за другим, причём очень мощные, и могло всё кончиться действительно крайне плачевно. Кстати говоря, есть у некоторых историков подозрение, что Пугачёв имел всевозможные отношения тоже и с турками, и с англичанами. То есть эта вся история довольно рукотворная и тут не всё так просто.
С.Л.: Ой! Опять англичане?
О.М.: Да, это вообще их стилистика. Уж если вспоминать о том, как англичане способствовали Французской революции с целью избавиться от своего основного на тот момент конкурента… Но вернёмся к России. Я не говорю о том, что Пугачёв был засланным англичанином по фамилии Смит. Это же не так делается. Но они могли частично ему помогать деньгами, советами, ещё чем-то. Какие-то дипломатические отношения между ними были.
Так вот. Конечно, это всё сильно напугало Екатерину, и поэтому она решила игры с Европой свернуть и, так сказать, в консерватизм ударилась в последние годы жизни. А сын её Павел, так вообще был свободен от французских иллюзий. Он был поклонником, как мы все знаем из истории, всего немецкого, и французов не выносил. Французы для него могли быть в лучшем случае инструментом в борьбе за геополитическое пространство, но своим основным соперником он считал англичан.
С.Л.: Секундочку. Что-то тут распадается в Вашей тезе, нет связки. Он считал англичан своими основными соперниками, был за союз с французами, но французов не любил?
О.М.: Ничего у меня не распадается. Любовь и подражание не имеет никакого отношения к союзническим отношениям. Не думаете же Вы, что Черчилль и Сталин друг друга любили и копировали? Нет, они были просто союзниками в войне против Гитлера. Более того, мы как раз чаще боремся и воюем именно с теми, кто на нас похож и кого мы взаимно копируем — т.е. в том случае с монархической имперской Британией, а не республиканской Францией. Это хрестоматийная психологическая и социально-психологическая аксиома. Пользуясь модным сейчас выражением: “кто как обзывается — тот сам так называется”.
Тем более, что Наполеон уже заканчивал всю эту майданщину, и общаться с ним можно было, это не выглядело совсем уж неприличным и он не был робеспьероравным нерукопожатником. Но мы отвлеклись…
Итак, англичане Павла Петровича нашего убили, а при его наследнике — Александре Первом, который сказал про “всё будет как при бабушке”, — всё действительно пошло на второй круг. Как при бабушке, но сначала как при ранней бабушке, на заре своего правления — либералке и подружке Вольтера. И опять масоны все эти полезли, все эти разговоры о том, что крепостное право надо отменять, и как раз все салоны опять заговорили по-французски, опять всё стало в сторону Запада клониться.
Хотя, поскольку это произошло довольно резко, возникла и альтернатива — партия условно славянофильская: Шишков и другие. И даже не одна. Были патриоты, которые чисто геополитически на всё это смотрели и много чего знали, к этому влиянию относились плохо. Старая школа, ну это Бенкендорф, например, который в это время был во Франции и налаживал крупную разведывательную сеть. Он был выдающимся разведчиком, кстати. И создал такую сеть осведомителей, что о всех движениях Наполеона Александру было известно до того, как об этом узнавал сам Наполеон.
С.Л.: Я писал статью про то, кому ставить памятник на Лубянке. Поспрашивал читателей, и, действительно, некоторые наши читатели написали: “Давайте поставим памятник Бенкендорфу”.
О.М.: И это было бы весьма заслужено, потому что, действительно, человек был выдающийся, и его вклад в победу над Наполеоном был огромен. Потому что только зная о всех перемещениях и планах Наполеона, мы могли правильно сосредоточить войска, правильную стратегию разработать и т.д.
Так вот, не будем отвлекаться. Бенкендорф, а также военные — птенцы суворовского гнезда — Багратион, Милорадович и т.д., при всём том составляли всё же патриотическую партию, противостоящую всяким масонским глупостям.
А после победы над Наполеоном в России, естественно, возник большой патриотический подъём, куча героев войны, тот же Витгенштейн тоже как один из крупных столпов вот этого всего патриотизма и почвенничества.
И считалось, что глупо и нелепо — я бы даже употребил слово “стрёмно” — теперь на французов заглядываться, и многие ставили вопрос о том, как Россия должна переосмыслить свою роль в истории и прочее. Я, кстати, по этому поводу читал лекцию, запись которой есть в YouTube, я могу её прислать. Она просто общефилософская. Коротко я могу сказать, про что там. Это же были времена Гегеля и царствования его философии. С точки зрения немцев и Гегеля вообще любая военная победа означала цивилизационное превосходство. Собственно, они так до 1945-го считали, и у Гитлера в 1944-м началась, пожалуй, именно гегельянская истерика. В войне вообще тестируется, чей дух сильнее: кто является исторической нацией, а кто — не исторической нацией. И Гегель считал, что Наполеон — это ходячий мировой дух.
Но русские Бонапарта разгромили, чем Гегель был неприятно удивлён, поскольку русских не любил. И пришлось ему, несчастному, придумывать оправдание — как такое могло произойти. И он оправдание придумал такое: “бывают и другие случаи, когда в войне могут победить всякие варвары. Вулкан же тоже может взорваться и накрыть развитый город Помпеи. Но ветер истории развеивает этот пепел, и дальше цивилизация продолжается”.
Помпеи | Фото: Александр Зыков
С.Л.: Можно я опять перебью? Просто хочу уточнить кое-что именно в философском и психологическом ключе. Чёрт с ним, с этим Гегелем, хорошо бы его на Соловки за всё это сослать, но он, наверное, и так сейчас там. Однако, вот что мне интересно. Ну вот, западное влияние, масоны всякие, Гегель с русофобскими бонапартистскими страданиями и т.д., но почему Вы это относите только к одному лагерю? Вот даже если брать масонов. Недавно наш российский главмасон, Великий Мастер Великой ложи России с 33-мя градусами и прочая, и прочая, Андрей Богданов, кстати, хоть и масон, но приятнейший и умнейший человек, тоже давал интервью нашему изданию.
Ну и сообщил информацию, о которой лично я, например, раньше просто не задумывался. О том, что как во Французской революции, так и в нашем родном декабристском восстании масонов обвинять совершенно бессмысленно, поскольку масоны были в одинаковом количестве с обеих сторон. Декабристы были масонами? Да, но все судебные тройки по осуждению этих самых декабристов тоже состояли из масонов! Это если говорить о масонах, но ведь так о чём угодно можно напомнить. Французское влияние? Ну так по-французски говорили (и только на нём) как на кухонных диссидентских попойках у декабристов, так и на номенклатурных дачах у самых ярых крепостников-охранителей. Могу и самую-самую современную аналогию привести: вот современные нам либеральные прозападные политические оппозиционные деятели — очень плохо образованы, в том числе в плане знания иностранных языков. А какого патриота, антизападника и ярого защитника власти ни возьми — то непременно умница с красным университетским дипломом со знанием двух-трёх языков и на английском говорит не хуже Редьярда Киплинга. А самые яростные нынешние патриоты и империалисты выросли скорее на американском кинематографе, а не на телесериалах “Первого канала”. Вот как так? Нет ли тут противоречия в Ваших словах?
О.М.: Нет противоречия. Тут нет даже того единства и борьбы противоположностей, с которого мы начали беседу. Основное тут не владение французским или английским языками, а идеологическая и культурная ориентированность. Вы вот, если, допустим, владеете албанским языком — вряд ли Вы ориентированы на Албанию. Это просто вопрос Ваших увлечений на досуге, и всё.
То есть если для того условного человека, которого мы называем в данном случае “западником”, чёткие ориентиры на французское просвещение, и в этом смысле масонская идеология (свет разума, прогресс, цивилизация, свобода, эмансипация и вот это вот всё и всё вокруг подобных вещей), то у этих, хоть они и говорили по-французски, у них ориентация была цивилизационная на то, что Россия — это другое. То есть, грубо говоря, Шишков, как потом председатель Академии наук (тогда он ещё, по-моему, не был председателем, но был влиятельным человеком), и всевозможные деятели его лагеря считали, что у русских есть своя особая цивилизация с особой миссией. Это всё было на протославянофильстве замешано. Ещё тогда не было славянофилов как движения (типа Аксакова, Киреевского и прочее), но это была славянофильская партия. Потому что реально после присоединения Польши во времена Екатерины в Москву хлынуло огромное количество польских дворян. Причем, когда их присоединяли, разрешено было (и это специально Екатерина всё сделала) сохранять всё дворянское достоинство.
А тут такая интересная “фишка” количественная: в России дворян было 1,5% от всего населения, а в Польше с её специфическим устройством парламентским — 15% дворян. То есть даже больше, чем на Кавказе. На Кавказе, там каждый второй человек — “князь”. Баран у тебя есть — ты уже князь. Но на Кавказе хотя бы 10% населения — “князья”, а у поляков вообще было 15%. То есть там свинья есть — ты уже шляхтич и так далее. И все эти 15% гонористых ребят сохранили дворянское достоинство, и они как князья, графы, бароны и т.п. притащились все ко двору в Петербург и стали занимать там самые разные должности.
Тем более, что государство большое, и везде требуются какие-то люди. Плюс, в армии, естественно, их везде всех воткнули полковниками, подполковниками и т.п. И они начали формировать вот эту условную славянскую партию, но ещё не называя её славянофильской, особой цивилизационной, тем более что все поляки тоже западно-ориентированы в значительной степени были, но они анти-немецкую партию формировали. Потому что много немцев, австрийцев и прибалтийских немцев служило, а эти все стали группироваться вокруг условной славянской своей тусовки и настаивать на том, что у нас монархия должна быть более-менее какой-то национально ориентированной. Да, мы признаём европейские, западные и прочие иные ценности, но должно быть это всё славянски-ориентировано, мы должны как-то влиять и прочее.
С.Л.: Более того, Пестель вообще был одним из яростнейших русских националистов своего времени, причём в эдаком погромщическо-черносотенном ключе. Всё вот это про “если в кране нет воды”, “бей”, “спасай” и т.д. Но я опять чувствую какой-то интеллектуальный логический тупик. Так, выходит, — Герцена разбудили польские антисемиты, составлявшие костяк славянофильской партии, боровшейся при том с русской имперско-патриотической партией, состоящей из немцев? Как-то это не укладывается в привычную для меня со школы трактовку декабрьского восстания…
О.М.: Станислав, а мы дойдём в конце беседы до выводов и обобщений. Я просто сначала Вам описываю весьма важные детали, без которых не понять произошедшего. Вы ведь спрашивали о предпосылках и общественных запросах. Так вот. Не только Пестель был яростным “славянофилом”. Если брать нашего поэта, как его, забыл…, повешенного… Кондратия Рылеева, — то он же тоже был националист ярчайший. У него поэмы все были про Вещего Олега, Евпатия Коловрата и так далее. Он одним из первых начал копать вот эту славянскую мифологию, ещё что-то такое. Я говорю, у них был очень странный замес, с одной стороны, немножко национальный, а, с другой стороны, уклон в прогрессизм. Такие национал-демократы или либерал-демократы. И разрыв между этой верхушкой и средним классом, он как раз тогда и начал формироваться.
Тут ещё другой раскол возник. Отрефлексировать какие-то истоки собственной победы над Наполеоном было некому, толком это никто не сделал. Частично Пушкин, Лермонтов и другие начали это делать, но это всё значительно позже, а не до декабристского восстания. Поэтому никто, естественно, ничего этого не рефлексировал. Это как раз в моей лекции “Дальнейшие движения”, там интересно будет, посмотрите. И там она в принципе хорошая лекция, но больше в современность уходит…
С.Л.: То есть значительная часть российской элиты была ориентирована на Запад просто по той причине, что в культурном плане внутри страны пока ориентироваться ещё было не на что, Пушкин не создал современный русский язык и не написал “энциклопедию русской жизни”, Лермонтов не написал “Бородино”, Толстой “Войну и мир” и идеологический отдел ЦК КПСС не работал, а Управления по внутренней политике АП РФ ещё не было даже в проекте и т.д. Я правильно Вас понял?
О.М.: В общем и целом — да. Власти и общественные институты не смогли предложить какой-то идеологии. То есть Уваров и т.д. — всё это было позже. Задачу заставить общество рефлексировать особенности русской истории, цивилизации и так далее — это всё стали делать позже, причём сначала довольно неумело. Поэтому западный тренд всё равно передавливал очень сильно. Он даже на царя воздействовал. Даже Александр I был этому подвержен. Понятно, что у него там все эти Сперанские и прочее. Другое дело, что он чувствовал, что эта движуха может тоже плохо кончиться, поэтому и Сперанский был слегка отодвинут, и масоны были в один момент тоже запрещены. То есть он чувствовал, что просто плодится у него оппозиция под боком. Ну не то, чтоб чувствовал, а ему докладывали. Тот же Бенкендорф ему это всё докладывал и говорил, что вообще-то у тебя такие бытуют мнения в салонах, и тебя тут проклинают, и это самое, и, короче, надо всю эту бодягу заканчивать, и вообще непонятного подчинения все эти люди…
С.Л.: Погодите. Вот приведу аналогию с современностью. Условно говоря, проводя исторические аналогии, — если мы закроем “Дождь” и “Эхо Москвы” — это же не значит, что какие-то “либеральные” и русофобские разговоры вестись не будут. Если послушать нынешнего Бенкендорфа.
О.М.: Либеральные разговоры — они всегда, наверное, будут вестись. Всё равно нужна какая-то тусовка и какие-то законодатели мод разных направлений, какого-то мнения. Поэтому понятно, что просто закрытие, само по себе, оно проблемы не решало. Но должны быть альтернативные духовные центры какого-то влияния и прочее. А их тогда не было. Поэтому Бенкендорф был не так уж не прав. Сейчас никакой “Дождь” закрывать не нужно, поскольку их всё равно почти никто не смотрит, и полно куда как более качественных умных и интересных СМИ иного направления. Если, разумеется, в этих кружках не ведётся агитация с нарушением УК. А вот если был один только сплошной “Дождь” — то ситуация выглядела бы иначе. Так тогда и было.
То есть шишковские круги были, но их влияние было слабое, поскольку они только-только возникли. Или Капнист, например — он тоже пытался славянофильские идеи двигать, но и у него тоже что за влияние было интеллектуальное? Всё это было весьма слабо. А эти плодились, шли и шли. Плюс, дальше следующий возник раскол по поводу будущего царя. Тут тоже интересная штука. Предполагалось, что следующим царём будет Константин.
С.Л.: Который ассоциировался с либерализмом как таковым?
О.М.: Дело не совсем в “либерализме”, если не считать славянофильство либерализмом, хотя я выше описал, что это в некоторых случаях сочеталось. Да и славянофильство тут не в нынешнем понимании этого термина. Да, он жил в Варшаве и негласно таким образом возглавлял своего рода славянскую партию, упомянутую ранее.
Но тут есть и другой момент. Все опять же знали, что миссия на него была возложена бабушкой — по возглавлению новой Византии в случае победы над Турцией, именно новой Византии, а не нашей северной империи. Хотя Византии — как “младшего брата” России. Поэтому на него ориентировалась значительная часть русской знати с мыслью переехать потом на южные квартиры в “Другую страну” у тёплого моря и занять там ключевые должности.
Однако вся эта замечательная идея подразумевала, что именно сам Константин Павлович займётся военными действиями по освобождению Константинополя и т.д. А ему этого категорически не хотелось, попросту было лень, и он замечательно и так себя чувствовал в Варшаве и никуда тащиться не хотел. И женился там морганатическим браком. Ни в Петербург, ни в Константинополь не хотел. Для императора Александра постоянно придумывал какие-то отговорки — почему не хочет заняться “греческим походом” и т.д.
И тут неожиданно умирает Александр Первый. Ну и люди, которые и так уже не дождались тёплых мест в тёплой Византии, — жаждали увидеть Константина хотя бы во главе России при полном его собственном нежелании оного.
Словом, не столько Константин Павлович был каким-то там либералом или славянофилом, сколько оппозиционная часть элиты, жаждавшая откусить побольше кусков пирога, ассоциировала Константина с тем, чем он не являлся и чего сам совершенно не хотел быть. Он не хотел, но вся тусовка, которая была вокруг него, постоянно его к чему-то подталкивала. Словом, он был просто плохой вождь для этой тусовки, хотя они на него очень рассчитывали.
Итак, неожиданно умирает император Александр. Кстати, весьма интересны обстоятельства его ухода, они действительно очень важны в том числе по отношению к “восстанию декабристов”, так что я о них расскажу.
Возможные причины ухода Александра (не важно, была ли это смерть или действительно уход) связаны с большим конфликтом вокруг Одессы и адмирала Грейга. Чёрное море было отдано этому адмиралу во владение, и он был там полным хозяином на пару со своей женой. У него была жена, какая-то гречанка или еврейка по имени Лия Сталинская.
Олег Матвейчев и Стас Литвинов
С.Л.: Не полька?
О.М.: Трудно сказать. В общем, непонятно. Во всяком случае она и ряд её родственников устроили на Чёрном море гигантскую контрабандистскую структуру. Причём в это были завязаны уже целые европейские банки, все-все-все. То есть поток контрабанды шёл просто какой-то ядерный. Царю стали докладывать о том, что, в общем, большие проблемы, воровство, казнокрадство, и что всему этому надо положить так или иначе конец. Он направил туда двух комиссаров из адмиралтейства, которые должны были разобраться. Оба сразу же погибли. Причём один был отравлен, второй тоже умер при каких-то непонятных обстоятельствах.
Тогда Александр направил туда своего адъютанта, и такая же история случилась. В общем, все поняли, что там совсем как-то всё плохо. В итоге император этого адмирала Грейга вызвал в столицу для собеседования. Говорят, он приехал, вёл себя очень нагло и чуть ли не пригрозил тем, что “если начнёте, то…”. В смысле: тут есть уже уклад какой-то жизненный, и если вы начнёте что-то с этим делать, то будет масса неприятностей и от турок, и от греков, и от англичан, и от всего на свете, и вообще, может быть, Новороссия отделится от России. Типа “всё может быть”. В итоге, чтобы разобраться с этим, Александр поехал в Таганрог, где была одна из баз флота, и там и умер. А может и не умер. Может он там понял, что реально ситуация ого-го — и психанул. Я вообще в принципе сторонник версии, что православный старец Фёдор Кузьмич — это император. Потому что, действительно, его очень сильно тяготило отцеубийство и все эти государственные дела. Он был человек очень умный, очень образованный, о чём говорил, кстати, и Наполеон, когда встречался с ним в Тильзите, — что это очень умный человек, и что он единственный достоин править Европой, кроме него.
Он действительно тяготился государственным всем этим управлением, но в любом случае в какой-то момент он исчез. И оказалось, что никто не готов был к этой ситуации, и срочно всем нужно было как-то определяться со всей этой штукой.
И тут главную роль история отвела именно Милорадовичу. Потому что Милорадович мало того, что был генерал-губернатором Санкт-Петербурга (столицы), но плюс ему подчинялась гвардия, ему подчинялись все кавалеристы, плюс у него был гигантский авторитет ученика Суворова. Понятно, что он имел друзей во всех масонских и прочих обществах. Предполагается, что его адъютант Глинка был связным между тайными обществами, и докладывал ему о всех брожениях, которые там происходят. Ну как бы генерал-губернатор должен руку на пульсе держать. Было бы странно, если бы человек такого уровня был бы не в курсе, что у него в столице делается. И через Глинку он с ними всячески, значит, сносился.
С.Л.: Он не родственник композитора, кстати?
О.М.: Он был его… сейчас я скажу, кто он ему был. Можно поискать. Но он был писатель, творческая интеллигенция, масон. И там же был ещё один родственник другого писателя — Тургенев, который тоже был его второй связью. И когда эта история со смертью императора в Таганроге всех ошарашила — Милорадович ставил на Константина. Он был главный представитель партии, которая была “славянская”, которая Константинополь должна захватывать и т.д.
С.Л.: И, мало того, даже успел ему присягнуть, насколько я помню. Потом в оправдание он на площади — орал на декабристов, пока его не застрелили.
О.М.: Да. Даже не просто в оправдание, напоминаю — он сам всем этим и руководил, но, поняв, что проиграл — попросту стал себя выгораживать. Есть серьёзное предположение (теперь, конечно, это никто не докажет, потому что это всё двигалось устно), что как только он получил данные о том, что существует завещание, согласно которому Александр видит наследником Николая, он написал письмо Константину, и оно куда-то в Варшаву помчалось. Константин там мялся пока, а нужно что-то делать. И вот для того, чтобы оттянуть это время, он дал сигнал всем этим обществам и сказал: “Надо выступать. Выступайте, чуваки. Надо что-то мутить”. Чтобы тянуть время и ждать приезда Константина. Что ещё придумать в такой момент, только майданная заварушка и нужна.
Те, естественно, тоже были не готовы ко всей этой ситуации. Они конституции всякие писали, материли царя на диссидентских кухнях за стаканом водки, но большая половина из них…
С.Л.: Понятно: “в эфир “Дождя” мы ходить любим, гранты получать любим, ходить на приёмы в американское посольство любим, а вот самим с вилами бежать на Кремль мы не любим, а то может быть бо-бо”, Вы об этом?
О.М.: В целом да. Не говоря уж о том, что Милорадович их всех довольно неожиданно выдернул, а половина из них вообще где-то в полках была, Южное общество где-то вообще в степях Украины в этот момент было. То есть они не готовы были всерьез по-настоящему выступать. Всё происходило спонтанно, с колес вообще всё делалось. Потому что им срочный сигнал пришёл выступать, и кто был под рукой, — тех и начали дёргать, но их было мало.
Первое, что от Милорадовича зависело и что он мог сделать — это вверенные ему войска (это весь Петроград и ещё куча всего — кавалерия и прочее) быстро были приведены к присяге Константину. А дальше у него появился законный повод говорить: “Ребята, мы присягнули, мы Константину верны, и поэтому мы можем выходить. Уже в верхах чуть ли не заговор происходит, и теперь мы, как верные присяге, должны выходить за того, кому мы присягнули”.
И эти полки поняли, что у них есть какие-то гарантии, что они за правое дело идут — за царя Константина, которому они присягали. И, соответственно, вышли. Понятно, что сама солдатня вся не понимала толком что происходит, и до сих пор как анекдот это ходит, и я думаю, что это было правдой — что они шли за “Константина и жену его, Конституцию”. Это известный анекдот, но я думаю, что это был совершенно не анекдот, потому что солдаты примерно так и рассуждали. То есть в данном случае они шли за присягу новому государю и против переворота. То есть они не считали себя переворотчиками, бунтовщиками и так далее, но считали, что выходят для того, чтобы предотвратить какой-то переворот в верхах.
В общем, Милорадович всё, что нужно было ему, — сделал, и требовалась по большому счету только одна вещь — согласие Константина. Но, поскольку Константин очень уклончиво отвечал и вообще долго тянул, и просил от него отвязаться, а тут ещё николаевская партия обнародовала завещание в Сенате, и Сенат присягнул Николаю, то получилось полное двоевластие в стране. Двоевластие, базирующееся на том, что формальный вождь одной из партий — вообще никак не хочет никакой победы, она ему совершенно не нужна, ему и так хорошо. Грубо говоря — как Зюганову в 1996-м.
С.Л.: Кстати, можем мы сказать, что Николаевская партия была в каком-то смысле немецкой?
О.М.: Да, можно сказать так, что Николаевская партия была, по большому счёту, немецкой партией. Хотя немцы, как показывает наша история, иногда бывают более русскими, чем сами русские. Но тут ведь скорее не как таковой национальный подход, скорее, опять же — идеологический. Ну, условно на тот момент национально всё ассоциировалось так: Германия и немцы — это “порядок и самодержавие”, а ещё “нормандская теория” (“интернациональная” для России), Франция — это республика, а вот условная Польша — это и свобода, и византийство с “греческим походом”, и киевский исток Руси.
Я говорю, там вот эти странные перекосы. Потому что каждый выделял в этой ситуации какую-то свою историю. Почему они были немецкая партия (её так условно можно назвать)? Она была скорее анти-константиновская. Причём недовольство было именно тем, что Константин ополячился, что он в этой Варшаве живёт… То есть они в этом смысле были и немецкой партией, и одновременно они были прорусской, имперской патриотической партией. Потому что они считали, что, именно живя в Польше и на Западе, Константин проникся западным духом. Что он никакой уже не славянофил, а уже больше польский француз. То есть здесь борьба различных иллюзий. Милорадович как черногорец, он как раз, условно говоря, считал себя славянином, и тоже сторонником походов на Константинополь, и считал Константина своим вождём, а те, кто хорошо знал Константина, который совершенно был западническим человеком, они, наоборот, его считали скорее больше в западную сторону уклонившимся, нежели вождём какого-то прорусского продвижения к Константинополю.
Владимир Лукич Боровиковский
С.Л.: Я сейчас перебью, потому что это может быть вообще ключом ко всей нашей беседе. Суть вот в чём. Во-первых, я здесь нахожу совершенно очевидную диалектику, я имею в виду борьбу противоположностей. В общем-то, немцы, они как бы больше за Россию (я имею в виду те какие-то конкретные немцы), а какие-то формальные славянофилы, они вообще неизвестно за что. Это, кстати, потом будет с Чаадаевым то же самое. То есть он тоже вроде как националист русский, но сплошной при этом западник и русофоб.
Может, именно в этом ключ к пониманию нашего декабристского восстания? Что в России вообще всё наоборот, и только так и нужно это понимать. Нынешние коммунисты не читали Маркса и сторонники дикого капитализма в своей личной жизни, либералы — сторонники жесточайшей диктатуры и недопущения любого чужого мнения, а самые толерантные в стране люди — это сталинисты. Считавшийся со школьной скамьи ретроградом и царским прихвостнем генерал Милорадович, боровшийся с декабристским восстанием, — сам его и организовал. А те “первые русские демократы”, которые разбудили Герцена, — никакие вообще не демократы, плевать хотели на русский народ и сторонники такого жесточайшего диктата, по сравнению с которым царская власть — это просто анархистская республика. Кстати, что очень схоже и с нынешней ситуацией. Так выходит?
Свежие комментарии