Правило «60/40″ и приход к власти нацистов

Print PDF

Есть такое пропагандистское правило «60/40″. В ложном сообщении или сообщении, преследующем цели не информирования, а идеологической индоктринации, 60% должно быть правдивой, новой и интересной информации, которую вряд ли получишь иначе. Это определяет доверие к коммуникаторы и побуждает некритически проглотить 40%, которые и манипулируют воспринявшими так, как это нужно пропагандисту. Для воздействия не на среднего обывателя, а на людей, имеющих собственную позицию, критически мыслящих и работающих над собственным мировоззрением, эта пропорция сдвигается до 95/5.

К чему я это? Недавно осилил 3 тома Эванса про Третий рейх (Приход к власти; устройство гитлеровского государства, его внутренняя жизнь и Вторая мировая война, см. содержание 1 тома). Первая реакция — почти восторг. Наконец-то англичанин настолько вжился в предмет, что написал книгу в чисто немецком стиле, 3 тома по 1000 стр. каждый, с массой вкусных подробностей, которые я как натуралист очень люблю, ибо они представляют жизнь общества в деталях, а не в ходульных схемах.

Скажем, прослеживаются изменения общественной жизни и СМИ в республике в сравнении с Империей. В чём главное отличие — появились чисто коммерческие развлечения и формы досуга (до этого желая заняться, скажем, туризмом или хоровым пением, немец выбирал, например, между рабочей и буржуазной турсекцией, католическим и протестанским хором, т.ч. сама организация быта подчёркивала и усиливала все социальные разделения, а тут появлялись места, где плати деньги — и отдыхай) и чисто развлекательные «вечерние» газеты.

Влияние тех и других на политическое поведение быстро росло все 20 и 30-е годы, тем сильней, чем была политическая борьба и больше буржуазия + цензовые слои предавали республику. Парадоксально, но и у правых, и либералов, с-д и коммунистов с ростом остроты политической борьбы тиражи их партийных газет, с серьёзными статьями по делу, от Роте Фане до Франкфуртер цайтунг, быстро падали. А вот взамен росли тиражи развлекательных «вечерних» газет, они появились у всех политических сил и подавали «политику» в обёртке развлечений, сенсаций, криминальных историй и пр. Первым придумал этот приём, говорят, «гений пропаганды» КПГ Вилли Мюнценберг, издатели «Франкфуртер цайтунг» оспаривают первенство и пр. Видимо, это был дух времени.

«Казалось, в обществе не было областей, свободных от политики. И ничто не свидетельствовало об этом с большей очевидностью, чем пресса. В 1931 г. в Германии появилось не менее 4700 газет, и 70 % из них были ежедневными. Многие были местными, с малым тиражом, но некоторые, вроде Frankfurter Zeitung («Франкфуртской газеты»), представляли собой полноформатные издания с международной репутацией. Такие органы образовывали только небольшую часть политически ориентированной прессы, которая составляла примерно четвертую часть всех газет. Примерно три четверти политически ориентированных газет симпатизировали центристской партии, либо ее южному аналогу, Баварской народной партии, либо социал-демократам109. Политические партии придавали большое значение изданию собственных ежедневных газет. Vorwarts («Вперед») для социал- демократов и Rote Fahne («Красный флаг») для коммунистов были ключевыми инструментами пропаганды.

Наряду с ними выходило множество ежедневных журналов, местных газет, глянцевых иллюстрированных таблоидов и специализированных изданий. Такие организаторы газетной пропаганды, как шеф коммунистической прессы Вилли Мюнценберг, заработали практически мифическую репутацию создателей и манипуляторов СМИ110. На противоположном краю политической сцены находился еще один человек-легенда, Альфред Гугенберг, который в 1916 г., будучи председателем правления оружейного производства Круппа, приобрел газетную компанию Шерля. Два года спустя он также купил крупное новостное агентство и через него в годы Веймарской республики передавал репортажи и передовицы во многие СМИ. В конце 1920-х гг. Гугенберг ко всему прочему стал владельцем гигантской кинокомпании UFA. Он использовал свою медиаимперию для распространения опасных идей германского национализма и мыслей о том, что настало время для восстановления монархии. В конце 1920-х гг. его репутация достигла таких высот, что его называли «некоронованным королем» Германии и «одним из самых могущественных людей на земле»1П.

Однако, что бы ни думали люди, такие возможности СМИ не удавалось трансформировать непосредственно в политическую власть. Доминирование Гугенберга в СМИ совершенно не помогало противостоять постоянному упадку влияния националистов после 1924 г. Политические газеты в целом имели небольшие тиражи. В 1929 г., например, «Красный флаг» продавался в количестве 28000 экземпляров в день, «Вперед» — 74000 экземпляров в день, а гугенберговская Der Tag («День») лишь немногим более 70000 экземпляров в день. Это совсем не впечатляющие цифры, как их ни оценивать.

Более того, продажи «Красного флага» упали до 15000, как раз когда коммунисты стали набирать больше голосов в начале 1930-х. В целом тиражи откровенно политической прессы упали примерно на треть в период с 1925 по 1932 год. Тиражи либеральных ежедневных газет также снизились112. Тираж «Франкфуртской газеты», возможно самой престижной из всех либеральных ежедневных газет, снизился со 100000 в 1915 г. до 71000 в 1928 г. Как прекрасно знали редакторы газет, многие читатели провеймарской либеральной прессы голосовали за оппозиционные партии. Здесь политическая власть редакторов и владельцев также казалась ограниченной113.

В 1920-е гг. политическую прессу подрывало в первую очередь распространение так называемых «бульварных газет», дешевых, сенсационных таблоидов, которые продавались на улицах, особенно днем и по вечерам, и не зависели от постоянных подписчиков. Богато иллюстрированные, с широким охватом спортивных событий, рассказами о кино, местных новостях, преступлениях, скандалах и сенсациях, эти газеты делали упор на развлечения, а не на предоставление информации.

Однако они тоже могли занимать ту или иную политическую позицию, как хугенберговский Nachtausgabe («Ночной выпуск»), тираж которого вырос с 38000 в 1925 г. до 202000 в 1930 г., или мюнценберговский Welt am Abend («Вечерний мир»), продажи которого подскочили с 12 000 в 1925 г. до 220 000 в 1930 г. В общем и целом провеймарской прессе было сложно выдерживать такую конкуренцию, хотя либерально ориентированная издательская империя Ульштайна и выпускала успешную газету Tempo («Время») тиражом 145 000 в 1930 г. и BZ am Mittag (дневной выпуск «Берлинер Цайтунг») тиражом 175 000 в том же году. Социал-демократы не могли конкурировать на этом рынке114. Именно на этом уровне газетная политика имела реальное влияние.

Скандальные листовки подрывали основы республики своими сенсационными разоблачениями реальных или вымышленных финансовых преступлений, совершенных прореспубликанскими политиками. Широкое освещение в популярной прессе полицейских расследований и судебных процессов по делам об убийствах создавало впечатление, что общество задыхается от разгула жестокой преступности. В провинциях якобы неполитические местные газеты, часто получающие информацию от правых пресс-агентств, оказывали похожее, хотя и не такое сильное влияние. Издательская империя Гугенберга, может, и не спасла националистов от упадка, но ее постоянное внимание к беззакониям республики было еще одной причиной, по которой Веймар утратил легитимность и по которой люди пришли к выводу, что им нужна другая власть. Поэтому в конечном счете пресса все-таки оказала определенное влияние на избирателей, в первую очередь настроив их в целом против веймарской демократии115″.

Понятно, что это работало на гитлеровцев и вообще на правых, и било по левым, поскольку первые в политической коммуникации ставили на эмоции и управляемость, а не на сознательность, разум и понимание. Примерно как в наше время у майданаци унижение и уничтожение противников сопряжено и опосредовано хихихаха, обстёбыванием и высмеиванием, тогда в ходу были эмоции посильнее — любовь и ненависть, страх, но суть дела от этого не меняется.

Или другой важный момент, показывающий что такое буржуазная демократия и кому она служит:

«Конституция, принятая Собранием 31 июля 1919 г., в целом представляа собой переработанную версию конституции, учрежденной Бисмарком для его нового рейха почти полвека назад3. Вместо кайзера появился рейхспрезидент, избираемый народным голосованием, как президент в США. Это не только давало ему право принимать законодательные решения, но и предоставляло широкие чрезвычайные полномочия, определенные в статье 48. В сложные периоды он мог править на основе чрезвычайных полномочий и использовать армию для восстановления порядка в любой области, входящей в федерацию, если считал, что ей угрожала опасность.

Предполагалось, что право действовать на основе чрезвычайных полномочий должно использоваться только в исключительных обстоятельствах. Однако Эберт в роли первого президента республики использовал это право очень вольно и применял его не меньше чем в 136 отдельных случаях. Он отправил в отставку законно избранные правительства в Саксонии и Тюрингии, когда их деятельность, по его мнению, начала провоцировать беспорядки. Еще более опасным было то, что во время гражданской войны в Руре в 1920 г. он задним числом издал декрет, определявший смертную казнь за нарушения общественного порядка, узаконив таким образом множество казней членов Красной армии, уже проведенных отрядами добровольческих корпусов и регулярной армией4.

Важно было, что в обоих случаях данные права использовались для устранения угрозы со стороны левых и практически не применялись против правых, которые, по мнению многих, представляли собой гораздо большую угрозу [замечу, при власти социал-демократов]. Фактически не существовало надежных механизмов, препятствовавших злоупотреблению статьей 48, поскольку президент мог угрожать своим правом, закрепленным за ним в статье 25, распустить рейхстаг, если тот отклонит его решение. Более того, вынесение очередного постановления можно было представить как свершившийся факт.

Можно было создать ситуацию, в которой рейхстагу ничего не оставалось, кроме как одобрить эти постановления (например, хотя таких попыток и не предпринималось, их можно было использовать для запугивания и подавления оппозиции правящей партии). В некоторых обстоятельствах, разумеется, практически не было альтернатив чрезвычайному управлению. Однако статья 48 не включала положений, определяющих окончательное восстановление власти законодательных органов в таких случаях, и Эберт использовал ее не только в чрезвычайных ситуациях, но и тогда, когда проведение определенных законов через рейхстаг было бы слишком затруднительным. В конечном счете чрезмерное, а порой необоснованное использование этой статьи Эбертом расширило ее действие до такой степени, что она представляла угрозу демократическим институтам5.

В середине 1920-х статистик левых взглядов Эмиль Юлиус Гумбель опубликовал цифры, согласно которым 22 политических убийства, совершенных левыми радикалами с конца 1919 г. до середины 1922 г., привели к 38 обвинительным приговорам включая 10 смертных казней и тюремные сроки в среднем по 15 лет каждый. При этом 354 политических убийства, которые в тот же период были совершены, по мнению Гумбеля, правыми радикалами, завершились 24 приговорами без смертных казней, а тюремные сроки в среднем составили 4 месяца. 24 убийцы, признавшиеся в своих преступлениях, были оправданы судами157.

Конечно, эта статистика могла быть не совсем точной. Кроме того, по инициативе экстремистских партий в рейхстаге и при достаточной поддержке со стороны других политических группировок «политическим преступникам» часто объявляли амнистии, поэтому многие из них освобождались, отбыв лишь небольшую часть срока. Однако важным в поведении судей было их послание обществу, послание, подкрепленное многочисленными в годы Веймарской республики преследованиями, которым подвергались обвиняемые в государственной измене пацифисты, коммунисты и другие люди с левого фланга политического фронта.

По данным Гумбеля, тогда как за последние три мирных десятилетия бисмарковского рейха за государственную измену было осуждено только 32 человека, за четыре относительно мирных года, с 1924 по 1927 год, было предъявлено более 10000 обвинений в предательстве, которые в результате обернулись 1071 приговором158.»

И таких интересных подробностей общественной жизни там масса, о всех не расскажешь. Но… и тут в ход вступают те самые 5% — об одной вещи Эванс молчит как рыба, а где не может уйти от высказываний по ходу сюжета, то прямо врёт. Это ключевая роль монополий, не только немецких, в приходе Гитлера к власти; во всех трёх томах об этом ни слова, при массе упоминаний, что в период «рывка к власти» 29-33 гг. гитлеровцы жили «самоотверженностью штурмовиков» и прочих сторонников, делавших всё что они делали на свои деньги и в свободное от работы время.

Казалось бы, зачем врать? ведь вопрос подробно изучен, см. как это описывает Вольфганг Руге в книге «Как Гитлер пришёл к власти. Немецкий фашизм и монополии«. Сразу после начала кризиса журнал «капитанов немецкого хозяйства» «Deutsche Fuehrerbriefe» («руководящие письма») прямо писал, что при хорошей конъюнктуре мы могли удерживать нужный нам классовый мир руками социал-демократов за счёт разных подачек шедшей за ними части рабочих и средних слоёв. Сейчас эта лафа кончилась, на игру в социальное государство, демократию, независимые профсоюзы и пр. нет средств, не жертвовать же прибылями, нам нужна правая диктатура, которая всё это подавит, чтобы демос не пикнул. Характерно, что вкладывавшиеся тогда в нацистов Тиссен и Шахт в 19 г. вкладывались в Демократическую партию, либералов, и даже входили в её руководство.

И Руге отлично показывает, почему они поставили даже не на НСДАП вообще, а конкретно на Гитлера (отвергнув другие течения — и Штрассеристов, и Федера, носившегося с поддержкой ремесленников и пр. мелких хозяев против «процентного рабства», крупных производств и универсальных магазинов)? Притом что вначале в качестве партии — тарана республики они рассматривали католическую партию центра, и последовательно анализировали в этом качестве все правые партии, «конкурс» выиграл именно Гитлер.

Все прочие лидеры НСДАП и иных правых (фёлькише, НННП), претендовавшие на деньги крупного капитала, рвались писать собственную экономическую программу, в защиту мелких собственников и буржуев от крупного капитала и разорительных рыночных случайностей и как бы не стали её осуществлять на деньги тех, кому это было совсем не нужно. А вот Гитлер прямо заявил мегабуржуям: никакой собственной экономической программы нам не надо, мы приглашаем вас, капитанов хозяйства, на вас держится экономика Германии, вы напишите как вам видится правильным. Так сказать, экономикой у нас будут заниматься специалисты и технократы, а мы будем окормлять и усмирять массы (опять параллель с нынешними альянсами либералов с ультраправыми в правительствах вроде украинского и венгерского). Грубо говоря, под это он и получил деньги. См. соответствующие фрагменты из Руге:

Первый кандидат в фюреры, поддержанный монополиями

«Во время Ноябрьской революции объявился и первый «теоретик» националистического псевдосоциализма. То был Эдуард Штадтлер — офицер, которого обуревала мечта использовать в интересах контрреволюции неис­черпаемые потенции рабочего класса. Опиравшийся при разработке своей концепции на христианско-социальных и других подобных предшественников, Штадтлер создал в 1918 г. ультравоинствующую «Антибольшевистскую лигу», которой предназначалось служить объединением всей контрреволюции и проводить на практике реакционную политику. Пытаясь заменить «христианским социализмом», как он выражался, «социализм классовой борьбы», он пропагандировал «народное сообщество» с целью «тесного и функционального сотрудничества между рабочими и предпринимателями». Себя он именовал политиком, пролагающим путь к военной диктатуре, которая должна опираться на массу, подогреваемую псевдосоциалистическими националистскими идеями. Далеко не случайно людьми, пригодными для осуществления этой диктатуры, он считал как крупного промышленного магната Стиннеса, так и правого социал-демократа Носке [вообще, не победи Гитлер, нужная капиталу для борьбы с «красной опасностью» террористическая диктатура установилась бы с опорой на социал-демократов. Как в Финляндии].

Штадтлер призывал использовать «социалистическую идею», а также все то, что в прошлом обеспечивало величие Германии, подчеркивая, что «многое из этого уходит своими корнями в старую консервативную Пруссию»³.

Несмотря на некоторые опасения насчет распространения «социалистических» по внешней форме лозунгов, элита германского финансового капитала в разгар январских боев 1919 г. против революционного пролетариата встала на точку зрения Штадтлера. К этой элите принадлежали, в частности, владельцы концернов Гуго Стиннес, Карл Фридрих фон Сименс и Эрнст фон Борзиг, магнат металлургии Альберт Фёглер, Феликс Дойч из электрокомпании «Альгемайне электрицитетсгезельшафт» (АЭГ), Пауль Манкьевитц из «Дойче банк», Артур Заломонзон из «Дисконтогэзельшафт». Примечательно, что имена всех этих монополистов (за исключением умерших или же отвергнутых нацистами как «неарийцы») мы встретим в дальнейшем среди тех, кто покровительствовал гитлеровскому фашизму и финансировал его. Заслушав в избранном кругу реферат Штадтлера о «большевизме как мировой опасности», вышеназванные лица 10 января 1919 г. основали антибольшевистский фонд, составивший 500 млн. марок — сумму весьма внушительную, даже если принять во внимание, что марка к тому времени в результате инфляции потеряла половину своей стоимости.

Кто именно стоял за этими планами путча, видно из следующего факта. Самый деятельный из реакционеров и в то же время самый могущественный рурский промышленник Гуго Стиннес вел активную переписку с Каппом, а директора почти всех крупных банков («Дойче банк», «Дрезднер банк». «Коммерц унд дисконтобанк», «Берлинер хандельсгезельшафт», «Национальбанк», «Миттельдойче кредитбанк»), как сказано в одном случайно уцелевшем документе, «относились к этому предприятию (т. е. готовившемуся путчу— В. Р.) весьма благосклонно».

При обсуждении своих планов и программ эти закулисные вдохновители государственного переворота, а также сами путчисты задавались, в частности, вопросом: как ввести в действие «все решительные силы порядка» (иначе говоря, всех сторонников контрреволюции), чтобы помочь «диктатуре, которая должна быть чисто буржуазной» заполучить «доверие народа»? Придя к выводу, что существующие правые партии не способны обеспечить будущему диктаторскому режиму массовую политическую базу, а потому с ними не стоит и связываться, они сочли необходимым помочь приобрести большее влияние на массы тем контрреволюционным организациям, которые еще не дискредитировали себя и действовали «современными» средствами».

К таким новоявленным организациям принадлежала ДАП [т.н. немецкая рабочая партия [Deutsche Arbeiterspartei], в которую по команде кап.Майра вступил его осведомитель А.Гитлер, чтобы переформатировать её для решения вышеназванной задачи], усиленная теперь «солдатами-фронтовиками» [от фракции которых выступил будущий фюрер]. В соответствии с этой концепцией капитан Майр (тоже переписывавшийся с Каппом и несомненно посвященный в его планы) приказал своим людям в дрекслеровской партии перейти в пропагандистское наступление.

Проведя зимой 1919/20 г. ряд открытых собраний, ДАП решила устроить 24 февраля 1920 г.— всего за 18 дней до начала путча! — большой митинг с целью обнародовать свою программу, незадолго до того подготовленную Дрекслером, Федором и «солдатами-фронтовиками». Не наде­ясь собственными силами заполнить зал, вмещавший более тысячи человек, главари ДАП пригласили в качестве «приманки” одного известного в Мюнхене антисемита, которому поручили сделать доклад о гак называемом еврейском вопросе.

После его выступления Гитлер, старавшийся привлечь к себе всеобщее внимание как провозвестник «национальной идеи», зачитал новую программу партии. Этот документ. известный под названием «25 пунктов», представлял собой винегрет из националистических лозунгов и антикапиталистических обещаний. Первые три пункта были направлены против Версальского договора и провозглашали выдвигавшийся шовинистическо-реваншистскими силами лозунг создания «великом Германии» и германской колониальной империи. В пунктах 4-8-м, в полном созвучии с настроениями участников этого антисемитского сборища, евреям отказывалось в каких-либо гражданских правах. За двумя сформулированными в самых общих словах промежуточными пунктами насчет подлежащих первоочередному обеспечению «интересов всего общества» следовали восемь пунктов с расплывчатыми социальными требованиями, рассчитанными в первую очередь на постоянных посетителей националистических собраний из средних слоев. Здесь снова шла речь об «уничтожении процентного рабства», о немедленной конфискации крупных универсальных магазинов и предоставлении их в дешевую аренду лицам, занимающимся мелким промыслом, о «беспощадной борьбе» с ростовщиками и спекулянтами и т. п. Некоторые требовании (например, о национализации трестов или «об участии в прибылях крупных предприятий») были демагогически нацелены на привлечение промышленных рабочих. В остальных пунктах ДЛИ, через десять дней переименовавшая себя в «национал-социалистскую немецкую рабочую партию» (НСДАП), требовала народного образования, ориентированного на «мышление в государственном духе», введения всеобщей воинской повинности, ликвидации буржуазной свободы печати, организации сословных и профессиональных палат и, наконец, «создания в рейхс сильной государственной власти»¹².

За закрытыми дверями «фюреры» НСДАП (о единоличном «фюрере» еще долго не было и речи!) объясняли своим покровителям, что их антикапиталистические требования не более чем обычная приманка крысоловов

[как и требования в пользу ремесленников, кустарей, лавочников и прочих мелких буржуа. Универсальные магазины и пр. разорявшие их формы крупного бизнеса гитлеровцы атаковывали лишь на словах, действуя только в пользу тех кто давал деньги «движению» — монополий и пр. крупных собственников, в т.ч. Эта картина в точности повторилась на Украине после победы фашистского переворота.].

Так, всего через несколько месяцев после провозглашения «25 пунктов» Гитлер заверял председателя «Пангерманского союза» Класса, что руководство НСДАП придало своей программе социальную драпировку лишь для того, чтобы приобрести необходимое влияние на массы, и готово «после достигнутого успеха поступиться ею»¹³.

Хотя нацистский главарь и подчеркивал позже, что не намерен ни при каких обстоятельствах изменять провозглашенную программу, и «25 пунктов» уже через год (а еще раз в 1920 г.) были объявлены непреложным законом для НСДАП, он и Федер во второй половине 20-х годов фактически отказались от тех положений, которые были не но вкусу магнатам финансового капитала. Так, Федер «уточнил» пункт 12-й в том смысле, что под «загребающим прибыли» следует понимать исключительно еврейский банковский капитал; немецкие же финансовые институты были отнесены к капиталу «созидающему». А Гитлер письменно заявил в 1928 г. насчет пункта 1-го, что «НСДАП стоит на почве частной собственности».

Первый штурм республики, оплаченный крупным капиталом

«192l — начало 1922 г. между членами руководящей фашистской клики и отдельными представителями господствующего класса возникли многообразные новые связи. Например, Гитлер познакомился с тайным советником Дустом из баварского объединения промышленников, который не только оказал нацистской партии финансовую поддержку, но и, вероятно (вместе с уже упоминавшимся Тафелем), наладил ее контакт со своим зятем, юрисконсультом этого объединения Альфредом Куло. Через него Гитлер получил возможность выступать в мюнхенском Клубе господ, а также в местной Торговой палате.

Поскольку реакционные партийные боссы, как и промышленники, старались тщательно скрывать переплетение политики и хозяйства, лишь немногие источники дают представление о тех связях, которые устанавливались после подобных выступлений Гитлера перед фабрикантами, банкирами и крупными торговцами из числа правых экстремистов. Но и имеющихся данных достаточно для общего представления о тыле праворадикальных организаций¹⁴. После первых успехов своего главаря в «высшем» обществе НСДАП получила денежные пожертвования от союза владельцев металлургических предприятий, от объединения мюнхенских пивоварен и от штутгартских автозаводов Даймлера, а также от многочисленных средних и мелких предприятий Южной Германии.

В ситуации, которая в области внутренней и внешней политики постоянно обострялась инфляцией, нуждой народных масс, забастовками, спорами насчет репараций, а также подогревалась покушениями на республиканских политиков, нацистам (за которых теперь еще усерднее выступал и Класс) удалось оживить связи с берлинскими крупными промышленниками, например с главой известного машиностроительного концерна Борзигом, который являлся членом Имперского союза германской промышленности, а также правления Объединения союзов германских работодателей и председателем Общего союза предпринимателей металлообрабатывающей промышленности. По свидетельству одного его уполномоченного, Борзиг «в кругу своих самых близких промышленных друзей доверительно выступал за поддержку (гитлеровского.— В. Р.) движения» ¹⁵. Это в полной мере касалось и концерна Сименса, связи с которым укрепились.

И наконец, нацисты сумели попасть в поле зрения элиты германского монополистического капитала —- промышленников Рура. В автобиографической книге магната стальной промышленности Фрица Тисссна «Я финансировал Гитлера» (подлинность которой апологеты крупного капитала стремится подвергнуть сомнению, но поддающиеся проверке свидетельства которой оказались вполне соответствующими истине) этот монополист сообщает следующее. Деньги Людендорфу давал не только он, но и самый богатый человек в Германии — Гуго Стиннес вместе со своим генеральным директором Фридрихом Мино.

Суммы денежных пожертвований из этих источников, как правило, выражались шестизначными числами, хотя в это время из-за инфляции марка катастрофически падала. Однако упоминавшиеся, к примеру, в письме Классу от июля 1922 г. 400 тыс. марок¹⁷ при тогдашнем курсе — 493 марки за один доллар — все же составляли около 3450 довоенных марок. Впрочем, это лишь капля в море в сравнении с пожертвованием Тиссена в твердой валюте в начале 1923 г.: оно дало возможность превратить «Фелькишер беобахтер» в ежедневную газету. Это пожертвование, переданное через Людендорфа НСДАП и союзу «Оберланд», равнялось 100000 золотых марок (по другим сведениям, даже вдвое больше¹⁸). В условиях безбрежной инфляции то было целое состояние!

Благодаря новым и вновь оживившимся старым связям Гитлер к концу 1921 г. установил контакт с берлинским Национальным клубом. Членами этого клуба были наряду с промышленниками и банкирами бывшие кайзеровские сановники, верхушка министерской бюрократии, военные и юнкеры, т. е. представители тех кругов, которые все еще цеплялись за монархические устои. Теперь они обратили внимание на нацистское движение и 8 декабря 1921 г. пригласили его «фюрера» по беседу, дабы узнать, как представляет он себе решение «проблемы марксизма» и как мыслит он себе «взятие власти», а также чего он хочет достигнуть своим антисемитизмом фашистского толка. Очевидно, они были удовлетворены ответами Гитлера, подчеркивавшего необходимость «бескровного» и, следовательно, легального, а потому связанного с наименьшим риском для них «взятия власти» нацистами. Руководство клуба пригласило его выступить 29 мая и 5 (или 12) июня 1922 г. с программными докладами.

Об этих и других выступлениях нацистского главаря в Берлине и Гамбурге (в частности, перед крупными пароходовладельцами, хозяевами верфей и оптовыми заморскими торговцами из Национального клуба) сохранились лишь восьма скупые и ненадежные воспоминания участников встреч. Однако то. что преподносил Гитлер «сливкам общества» двух крупнейших городов Германии, все же можно восстановить довольно точно. На основе одного из докладов он, явно по требованию своих слушателей, в октябре 1922 г. подготовил памятную записку для промышленников, где обобщил свои устные высказывания.

Этот документ исходил из того, что «оздоровление» германского хозяйства зависит от «государственного величин» рейха, а «величия» этого не достигнуть до тех пор, пока доля «интернационально-марксистски настроенной части нашего народа составляет свыше 40 процентов». Эти 40 процентов, по словам самого Гитлера представляющие собой «самые активные и энергичные элементы нации», стремятся к «большевизации Германии», которая равнозначна «уничтожению вообще всей христианско-западной культуры»; предотвратить ее способна лишь фашистская партия. Цель этой партии, говорилось далее,—«уничтожение и истребление марксистского мировоззрения». В качестве средств рекламировалось следующее:

«1. Наличие ни с чем не сравнимой, гениально (!—В. Р.) поставленной пропагандистской организации, охватывающей все мыслимые возможности влияния на людей.

2. Существование организации, обладающей беспощаднейшей силой и жесточайшей решимостью, готовой противопоставить десятикратный террор любому марксистскому террору»¹⁹.

Вряд ли более ясно можно обрисовать стремления нацизма, чем сделано в этом документе, который (если воспользоваться терминологией Штадтлера) означал предложение Гитлером своих услуг монополистическому капиталу. Подчеркнув, что это действительно не что иное, как предложение своих услуг, Гитлер назвал и цену за них. Во второй части памятной записки он изложил смету расходов — нечто вроде своеобразного прейскуранта.

В соответствии со структурой нацистского движения он педантично разделил ассигнования на пропагандистский и на террористический аппарат НСДАП: для первого потребовал 26,1 млн., а для второго — 27,14 млн., итого 53,24 млн. марок.

«Это,— подбил итог нацистский главарь с дотошностью торгаша,— составляет в валюте мирного времени 95 тыс. марок — взнос, смехотворно малый в сравнении с тем делом, которое так или иначе будет иметь величайшее значение для будущего нашего фатерланда”²⁰.

Неизвестно, какую именно часть этой суммы дали Гитлеру боссы промышленности и торговли, ведь поощрение тех или иных политических партий они осуществляли по принципу наивысшей эффективности капиталовложений и. как правило, одновременно поддерживали несколько соперничающих реакционных движений. Но несомненно, что с осени 1922 г. деньги в кассу НСДАП, насчитывавшую тогда всего около 6 тыс. членов, потекли более полноводным потоком. Это дало ей возможность ощутимо усилить свою требовавшую больших затрат демагогическую пропаганду. А Гитлер уже разъезжал в самом дорогом автомобиле — фирмы «Хорьх».

Эксперимент с нацистской партией представлялся магнатам индустрии весьма многообещающим. Поэтому они и обеспечили быстрое выдвижение этой дотоле малозначительной партии на политическую сцену, начавшееся почти в тот же самый день, когда Гитлер впервые выступил в берлинском Национальном клубе. Спустя 15 месяцев (к ноябрю 1923 г.) НСДАП увеличилась в 6—7 раз и насчитывала уже 35 тыс. «партайгеноссен».

Отныне Гитлер не только приобрел вес во всех сварах внутри реакционной фаланги Мюнхена, но и смог фигурировать на общебаварском политическом уровне….

…Данные о финансировании НСДАП из-за рубежа в еще большей мере, чем о финансировании ее германскими монополистами, во многих источниках сознательно затушеваны. При оценке размера денежных сумм, поступавших из- за границы, следует учитывать, что штатные функционеры НСДАП в 1923 г. нередко оплачивались в иностранной валюте. В условиях чудовищной инфляции, когда бумажная марка к концу недели сохраняла лишь часть своей стоимости в начале той же недели, это была неслыханная привилегия. Американские исследователи собрали материал, свидетельствующий о той поддержке, которую оказывал гитлеровскому фашизму автомобильный король Генри Форд²⁴. Доллары, финские марки и швейцарские франки добывали для НСДАП Эрнст Ханфштенгль, а также благодаря своим зарубежным связям мюнхенские фанатичные поклонницы «фюрера». А в сентябре или октябре 1923 г. Гитлер лично привез из Цюриха 33 тыс. швейцарских франков.

Для характеристики той атмосферы, в которой действовали жертвователи иностранных денежных поступлений в кассу НСДАП и их посредники, а вместе с тем для социальной характеристики ближайшего окружения нацистского главаря можно привести в пример международного афериста Курта Людекке.

В течение некоторого времени он по заданию Гитлера занимался поисками новых иностранных источников финансирования нацистской партии. Людекке, сын преуспевающего фабриканта, вырос в так называемых избранных кругах общества; перед первой мировой войной он объявился в Лондоне как коммерсант, в Париже как служащий, а потом занимался какими-то махинациями в Италии, Египте и Индии, вел светскую жизнь на фешенебельных курортах и в игорных домах.

Во время первой мировой войны он отсиживался в тылу, а потом подвизался в нейтральных странах в качестве закупщика оборудования для электрокомпании АЭГ. В 1919 г. Людекке организовал несколько фирм в странах Латинской Америки, которые должны были покупать германские самолеты для отправки их в страны Антанты.

…Дабы еще больше подчеркнуть мнимую самостоятельность своей партии. Гитлер даже решил провокационно противопоставить себя всем правоэкстремистским и прочим буржуазным партиям в одном бурно обсуждавшемся тогда вопросе. То был типичный пример его наглости и хитрости, поскольку это означало внезапный отказ в пропаганде (на практику это все равно никак не влияло) от той позиции, которую он вчера еще выдавал за краеугольный камень «национал-социализма».

Речь шла об отношении к оккупации Рура и Южного Тироля. В процессе обострения послевоенных противоречий между державами-победительницами и Германией. Франция, поддержанная Польшей, 11 января 1923 г. оккупировала индустриальное сердце Германии — Рурскую область, введя туда войска якобы в качестве карательной меры за не полностью произведенные репарационные платежи. На самом же деле Франция предприняла эту акцию для того, чтобы таким образом приблизиться к своей не достигнутой в 1919 г. военной цели — переносу границы па Рейн. В ответ в Германии поднялась волна шовинизма и правительство, поддержанное буржуазными партиями и СДПГ. провозгласило «пассивное сопротивление». За исключением коммунистов, которые призвали к борьбе против империалистических поджигателей войны по обе стороны Рейна, все остальные партии апеллировали к «единству народа» и провозглашали, как и в 1914 г., лозунги «гражданского мира».

В отличие от других националистических партий Гитлер потребовал прежде всего повести борьбу не против иностранной оккупации важнейших индустриальных областей Германии, а против «внутренних врагов»!

«В этой ситуации,— заявил он,— борьба должна вестись в первую очередь против марксистов, «берлинских евреев» и «ноябрьских преступников» (т. е. социал-демократов и коммунистов.— Перев.), и только после расправы с ними можно будет перейти к преодолению «внешнего врага»*.

Тут даже националистические соперники Гитлера обвинили его в измене фатерланду и чуть ли не в подкупе со стороны Франции [и, скорей всего, обоснованно — оккупационные власти делали взносы в казну НСДАП].

Гитлер на время поставил себя в затруднительное положение перед своими приверженцами. Но с точки зрении долговременной перспективы Гитлеру гораздо важнее было другое. Тем самым нацистский главарь дал понять могущественным магнатам угля и стали, заинтересованным в задержке репарационных платежей и, учитывая позицию Англии и США, рассчитывавшим на выгодное урегулирование конфликта на базе экономической кооперации с ними: подобно им, ои руководствуется приоритетом классовых капиталистических интересов, а внешнеполитические вопросы намеревается выдвигать только после обеспечении в стране стабильной политической власти буржуазии.

Аналогичным образом вел себя Гитлер и по вопросу о Южном Тироле. До тех пор нацисты — в едином хоре со всеми другими реваншистами — безоговорочно требовали пересмотра всех границ, установленных по Версальскому миру в 1919 г. и, само собой разумеется, возврата отошедшего к Италии Южного Тироля, который был частично населен немцами и благодаря Бреннерскому перевалу через Альпы имел большое стратегическое значение. Но Гитлер сообразил, что ставшая фашистской Италия потребуется ему о качестве будущего союзника для осуществления куда более важных экспансионистских устремлений, а потому следует устранить возможные трения с нею. Словно позабыв, что еще недавно он патетически негодовал по поводу того «позора», которому «низшая итальянская раса» подвергает тирольских немцев, Гитлер теперь заявлял:

«Болтовня о Южном Тироле, пустые протесты против [итальянских]… фашистов вредят только нам самим, ибо они разобщают нас с Италией. В политике нет сентиментов, в ней есть только холодный расчет… Отказом от Южного Тироля Германия приобрела бы согласие Италии на аншлюс Австрии и на введение вновь воинской повинности»²⁷.

Смена Гитлером курса в вопросе о Южном Тироле не в последнюю очередь была практическим доказательством того, что он в состоянии держать своих приверженцев в повиновении даже в том случае, если ранее провозглашенные им лозунги вдруг превратятся в свою полную противоположность. А это могло и должно было показать его собственную пригодность для крупной буржуазии, его способность в нужный момент отказаться от тех псевдосоциалистических обещаний, которые нацисты давали массам. Дли этого и надобен был культ, преднамеренно создававшийся вокруг его личности. Этот культ выражался формулой «Фюрер всегда прав» и позже достиг своей кульминации в пресловутом девизе: «Фюрер приказал — мы повинуемся!»

«Чрезвычайные конституции» 1923 г.

…Решение еврейского вопроса… Отмена свободы печати». Далее в памятной записке говорилось: «Для прочного обеспечения здоровых условий и свободного хозяйства на фёлькишской основе необходимо ужесточение уголовных законов и применение без всякого снисхождения смертной казни за забастовки, саботаж, помехи работе и бунт против государственной власти»³⁸.

Почти те же самые пункты (и это весьма примечательно) содержали и проект чрезвычайной конституции, и положения о военно-полевой юрисдикции, вышедшие из-под пера солидаризировавшегося с «Пангерманским союзом» нациста фон дер Пфордтена, одного из высших судебных чиновников Баварии. Как и осужденный впоследствии в Нюрнберге главный военный преступник Вильгельм Фрик, являвшийся тогда крупным чиновником мюнхенского полицей-президиума. Пфордтен принадлежал к числу тех заведомых фашистов, которые, несмотря на все кризисы, сохраняли свои посты в баварском государственном аппарате.

Пфордтеновский проект чрезвычайной конституции предусматривал использование рейхсвера, которому надлежало предоставить право передавать «законодательство, административное управление и исполнительную власть… ответственным только перед ним должностным лицам». Что же касается имперского правителя, то Пфордтен считал возможным назначение Класса или Кара, но, вероятно, думал уже и о Гитлере.

Во всяком случае об этом говорит то, что с рукописью своего плана в кармане (там она и была найдена) Пфордтен 9 ноября, когда его настигла смертельная пуля, шагал рядом с нацистским главарем, который за двенадцать часов до того самозвано назначил себя рейхсканцлером. К тому же многие частные положения проектов Пфордтена выходили за рамки обычных реакционных требовании (запрет партий, отмена свободы прессы, смертная казнь за участие в забастовках и т. п.) и носили несомненные черты гитлеровского фашизма.

Таково было, например, требование отправки всех евреев в сборные лагеря и смертной казни за любое устное или письменное общение с ними. Положение о военно-полевой юрисдикции легализовало тотальное бесправие, которое следовало осуществить позднее, при фашистской диктатуре.

«Предварительное расследование,— говорилось далее, — нe должно иметь места. Дело рассматривается сразу в судебном заседании на основании обвинения… Приговоры выносятся одним председателем, вне судебного заседания… Обвинитель (прокурор) может отдавать приказ об аресте. Основания ареста письменно излагать не требуется… Правовые нормы не применяются»³⁰.

Господство произвола на основе подобных «правовых» норм, которого неприкрыто требовали нацисты в качестве своей цели, привлекло интерес к ним наиболее воинствующих монополистов, например стального магната Фрица Тиссена. В октябре 1923 г. он поспешил в Мюнхен и встретился с Гитлером в доме Шойбнер-Рихтера. Тиссен тоже хотел сказать свое слово в реализации диктаторских планов. Какое именно, не в последнюю очередь видно из того, что в баварской столице он воспользовался гостеприимством не кого иного, как Людендорфа, фактически примкнувшего к Гитлеру. Нимб полководца (его называли «армейский корпус на двух ногах») еще позволял Людендорфу имитировать некоторую политическую самостоятельность.

«Воссозданная НСДАП» снова востребована корпорациями

«…многие из тех нефашистских буржуазных политиков, которые, прочтя «Майн кампф», разглядели гитлеровские «несуразности», в страхе перед революционным движением реагировали на это так же, как, например, бургомистр Гамбурга Петерсен, видный член Демократической партии:

«Немножко больше авторитарности вреда не принесет»⁸.

Любопытно сделанное в 1973 г. в ФРГ признание бывшего статс-секретаря земли Баден-Вюртемберг, ныне западногерманского историка Теодора Эшенбурга, который в веймарские времена был референтом одной организации предпринимателей. Как он сообщил, его тогдашние работодатели поручили ему изучить гитлеровскую программную книгу и информировать их о ее содержании⁹. Такое признание позволяет констатировать: по крайней мере некоторые представители верхнего слоя правящего класса лично ознакомились с продуктом гитлеровского «творчества». Например, крупный банкир, а после 1933 г.— президент Рейхсбанка и министр хозяйства Яльмар Шахт сказал, что он «Манн кампф» «тщательно прочел»¹⁰. А юнкер князь Ойленбург-Хертсфельд, с 1931 г. подвизавшийся в качестве ревностного вербовщика сторонников нацизма, в феврале того же года в циркулярном письме к избранным представителям своего сословия настоятельно рекомендовал им прочитать «Майн кампф»¹¹.

После освобождения из тюрьмы Ландсберг Гитлер сконцентрировал свои усилия на установлении непосредственных контактов с крупными промышленниками и банковскими воротилами. В ноябре — декабре 1926 г. он сочинил второй том «Майн кампф». Этот том не содержал ни единой новой мысли, а повторял сказанное в первом. Стиль его, рассчитанный на всемогущих капитанов хозяйства, с еще большей отчетливостью свидетельствовал о прокапиталистической коренной ориентации нацистов. Гитлер давал им понять, что только определенные условия вынудили его прибегнуть к антикапиталистической демагогии; сам же он никогда и не помышлял выполнять данные массам обещания.

Дабы устранить возможные опасения крупных предпринимателей, Гитлер целую главу второго тома посвятил изложению собственных взглядов на роль в фашистском государство профсоюзов, которым он категорически отказывал в каком-либо вмешательство в руководство к управление производством.

«И в национал-социалистском государстве никаких забастовок больше не будет».— заверил он воротил монополистического капитала.

Тот факт, что многие представители хозяйственных кругов последовали этому приглашению, как нельзя лучше доказывает, какое значение уже приобрело национал-социалистское движение во главе с ним. Это движение тем более должно приниматься в расчет хозяйственными кругами, ибо оно в первую очередь стремится привлечь рабочего и борется за его душу… О впечатлении, произведенном полуторачасовым докладом Гитлера, можно судить по тому большому вниманию, с каким его слушали, и но тем аплодисментам, которыми его в заключение наградили».

Через полгода, в начале декабри 1926 г.. Гитлер выступал перед рурскими промышленниками дважды: первый раз в Кёнигсвинтере, второй — в Эссене. Следующее выступление перед «виртшафтсфюрерами» состоялось в апреле 1927 г., тоже в рурской метрополии. Даже по сообщениям прессы концернов (которая воспроизвела агрессивные высказывания оратора, по всей вероятности, в несколько смягченной форме), Гитлер откровенно заявил: для обеспечения своего будущего Германии должна приобрести новые территории и новые рынки сбыта, а для этого ей надобно иметь «сильные позиции», которые могут быть созданы только фашистским государством.

Вне всякого сомнения, эта программа, которую можно свести к краткой формуле: диктатура — вооружение — война, весьма импонировала оружейным магнатам. Но одного ее провозглашения, разумеется, было еще недостаточно, чтобы убедить привыкших к трезвому расчету королей угля и стали в способности фашистского «фюрера» сделать эти радужные видения былью.

Тем нс менее значение выступлений Гитлера перед рурскими магнатами в 1926—1927 гг. недооценивать нельзя.

«Здесь,— подчеркивает К. Госсвайлер,— было положено начало тем отношениям, которые год за годом втягивали в себя все более широкие круги и становились все крепче — разумеется, не прямолинейно и не без кризисных моментов — до тех пор, пока самые влиятельные германские монополисты в конце концов не сошлись па том, что именно Гитлеру следует отдать предпочтение перед всеми другими претендентами па ведение дел фирмы, именуемой «германский империализм»».

Можно считать несомненным, что принадлежавшая к избранному кругу аудитория нацистского главаря поначалу проявляла величайшую сдержанность, лишь только речь заходила о денежных пожертвованиях на такое дело, которое (при всей его заманчивости) еще требовало проверки на предмет его осуществимости. И тем не менее именно с 1926—1927 гг. НСДАП оказалась в состоянии усилить вербовку в свои ряды и одновременно создать, а затем расширить несколько примыкающих к ней организаций — «Гитлерюгенд» с «Юнгфольком» (для детей) и «Союзом германских девушек», «Национал-социалистский студенческий союз», «Национал-социалистский женский союз», а также «Союз борьбы за германскую культуру» (или иначе «Национал-социалистский культурбунд»). [Эванс ничтоже сумнящеся утверждает, что всё это делалось на оргвзносы членов и в их свободное от работы время — точка зрения, невозможная для компетентного историка.]

Лично для Гитлера важнейшим результатом его «прорыва» в клуб рурских промышленников (после которого его вскоре допустили в частные дворцы и на роскошные виллы членов этого клуба) явилось то, что теперь в этих кругах он выступал в качестве признанного выразители фашистского движения. И хотя некоторые монополисты все еще считали его главного соперника Грегора Штрассера тем представителем руководящей нацистской клики, который наиболее пригоден для проведения практической политики, Гитлер приобрел и у этих людей репутацию интегрирующей фигуры германского фашизма, которая будто бы стоит выше всех частных тактических решении и компромиссов.

Отныне связи между тяжелой промышленностью и руководством НСДАП стали осуществляться непосредственно через Гитлера, сумевшего «переиграть» своих северогерманских конкурентов. Это «повышение курса акций» укрепило позиции нацистского главаря по сравнению с его гауляйтерами и тем самым стабилизировало его положение как руководителя НСДАП. после чего культ «фюрера», определявший внешний облик фашизма, окончательно принял свою форму.

Это проявилось на 3-м общегерманском съезде НСДАП в августе 1927 г. Он впервые состоялся в Нюрнберге, городе-памятнике средневековой немецкой культуры (и вместе с тем вотчине Шлейхера!), и послужил прототипом будущих грандиозных нацистских сборищ и военизированных шествий штурмовиков. Вместо прежних небольших отрядов громил теперь строевым шагом проходили целые полки СА (15—20 тыс. человек), доставленные колоннами грузовиков….

…Решающее значение для укреплении контактов нацистского главаря с монополистическим капиталом имела его первая встреча с [Эмилем] Кирдорфом в салоне Эльзы Брукман в июле 1927 г. Буржуазные историки, желающие снять с крупной буржуазии вину за приход фашизма к власти, изображают 80-летнего в ту пору Кирдорфа чудаковатым аутсайдером, выжившим из ума упрямцем, симпатия которого к бойкому говоруну Гитлеру была его личной причудой.

Однако это абсолютно не соответствует фактам. Кирдорф, в течение ряда десятилетий стоявший во главе гельзенкирхенского концерна «Бергверке АГ» (с 1906 г.— крупнейшее в Германии угольно-металлургическое предприятие, а с 1913 г.— самый большой концерн в этой отрасли промышленности во всей Европе), 33 года (с 1893 до 1926) был председателем Рейнско-вестфальского угольного синдиката (Каменноугольный картель), охватывавшего все западногерманские предприятия горной промышленности. Кирдорф мог похвастаться своими деловыми, а частично и личными связями со всей рурской элитой. Он играл политическую роль еще со времен первой мировой войны, когда входил в состав директората Центрального союза германских промышленников как признанный выразитель взглядов самых реакционных и в большинстве своем шовинистических воротил рурского капитала. Он был еще достаточно хитер, чтобы в возрасте 79 лет (в 1926 г.) принять участие в планировании (как уже указывалось, провалившемся) «легального» государственного переворота, а в 1932 г., когда ему было уже 85 лет, от имени магнатов тяжелой промышленности изложить нацистскому главарю детальную и обоснованную программу немедленных действий.

Апологеты монополистического капитала приводят, далее, такой «аргумент»: мол, Кирдорф хотя и вступил в 1927 г. в НСДАП, в последующие годы (правда, временно) из нее выходил. Но даже американский историк Тэрнер, который весьма преуспел в фальсификации отношений между Кирдорфом и Гитлером, вынужден согласиться со следующим. Этот крупный промышленник

«несколько отошел в сторону не потому, что ему пришлись не по вкусу антидемократические, националистские или антисемитские черты [нацистской] партии» ¹⁸, а потому, что его раздражали антикапиталистические выпады нацистских функционеров низшего ранга (особенно против близкого сердцу Кирдорфа угольного синдиката, почетным председателем которого он оставался и далее).

На самом же деле Кирдорф своим выходом из НСДАП хотел содействовать оттеснению в ней на задний план подозрительных ему своей «революционностью» элементов. Выход этот никоим образом не являлся признаком пассивности, а тем более враждебности Кирдорфа к фашизму. Он был нацелен на отказ нацистской партии от враждебных концернам высказываний, дабы сделать ее более привлекательной для коллег Кирдорфа из кругов крупных промышленников.

Магнат угля и стали призвал к себе Гитлера и задал ему наводящий вопрос, не желает ли он одержать верх над братьями Штрассерами, которые считались ведущими представителями псевдосоциалистического нацизма? Гитлер, естественно, ответил утвердительно и добавил: для этого ему потребуется, во-первых, немного времени, во- вторых — много денег, а в-третьих — отмена запрета его публичных выступлений в Пруссии. Он в категорической форме заверил Кирдорфа:

«Вы и другие промышленники можете диктовать курс партии, поскольку он касается вас и вашей собственности» ¹⁹.

Как и следовало ожидать, такое заявление вполне удовлетворило старого монополистического тигра. Не приходится удивляться, что он и после своего выхода из НСДАП (это вынужден признать даже Тэрнер). «и в дальнейшем дружески относился к Гитлеру и высоко ценил его. Сердечные личные отношения между ними» не прерывались; потому в 1929 г. Кирдорф «был почетным гостем на Нюрнбергском съезде партии», а «Гитлер и далее посещал дом Кирдорфа, где ему был обеспечен контакт с видными промышленниками»²⁰.

Тэрнер пытается придать отношениям между Кирдорфом и Гитлером невинный характер. Он утверждает, будто этот крупный промышленник имел весьма скромное личное состояние, к тому же был жаден, и, таким образом, как можно предполагать, его финансовые субсидии нацистской партии не были «особенно щедрыми»²¹. Но даже сам Тэрнер вынужден упомянуть о финансовой инъекции, произведенной Кирдорфом Гитлеру,— 100 тысяч марок. Нисколько не удивляясь «потере памяти», внезапно овладевшей всеми нацистскими преступниками после 1945 г., он, желая ослабить впечатление, добавляет: главный свидетель этого события при допросе американским следовате­ем в Нюрнберге больше ничего вспомнить не смог, а потому, мол. данный факт остался недоказанным²².

Между тем дело идет вовсе не о том, сколько денег лично Кирдорф дал фашистской партии, и даже не столько о том, какие пожертвования при его посредничестве делали другие крупные промышленники (например, при покупке мюнхенского «Коричневого дома» в 1929—1930 гг.). Главное в том, что старейшина рурского капитала играл роль вербовщика своих коллег на сторону гитлеровского фашизма.

Наглядным примером служит такая деятельность Кирдорфа в отношении верхушки созданного им в Гельзенберге Гельзенкирхенского концерна, председатель правления которого Эрнст Тенгельман вместе со своими сыновьями Вальтером и Вильгельмом не позднее 1930 г. начал открыто выступать за НСДАП. Так же действовали зять Кирдорфа Ганс Крюгер и другой его зять — Герберт Кауарт — член правления концерна «Ферайнигте штальверке» («Фешта»), в который вошла и акционерная компании «Гельзенберг АГ». Впрочем, руководящие лица «Фешта» (наряду с владельцами «ИГ Фарбениндустри»— крупнейшего концерна в Германии и во всей Европе) и без того были настроены нацистски или пронацистски; они даже сами помогали Кирдорфу в вербовке промышленников на сторону фашизма.

Среди них, в частности, уже неоднократно упоминавшийся председатель наблюдательного совета «Фешта» Фриц Тиссен: в 1927 г. он прекратил финансовую помощь слишком «дряблым», на его взгляд, немецким националистам и в 1931 г. стал официально членом НСДАП. Это был, далее, генеральный директор концерна «Фешта» Альберт Фёглер, известный своими агрессивно-реакционными взглядами. К их числу принадлежал и близкий сотрудник Фёглера Р.К.Арнольд, организатор пресловутого «Немецкого института технической подготовки рабочих», который являлся ярко выраженным антипрофсоюзным «исследовательским центром», имевшим целью усиление эксплуатации и идеологическое разоружение рабочего класса: он оказывал нацистской партии свою финансовую поддержку уже с 1926 г. К давним покровителям НСДАП принадлежал и управляющий делами «Бергбаулихер ферайн» Ганс фон унд цу Левенштайн, на протяжении многих лет тесно сотрудничавший с Кирдорфом. Для более молодых менеджеров крупной промышленности зачастую было достаточно одного лишь указания Кирдорфа вступить в НСДАП. Нередко эти люди (например, будущий нацистский гауляйтор Эссена Йозеф Тербовен) получали прямое задание информировать своих боссов о внутреннем развитии НСДАП и влиять на ее решения (по крайней мере в местном масштабе).

Фашизация верхушки Гельзенкирхенского концерна была, однако, лишь симптомом того процесса, который захватывал теперь гораздо более широкие круги финансового капитала. О том, как он открывал Гитлеру путь к другим группам рурских промышленников, вспоминал позже сам Кирдорф. Отметив то «грандиозное впечатление», которое произвел на него при первой встрече, длившейся четыре с половиной часа, монолог Гитлера, он поведал:

«Я попросил фюрера изложить сделанный мне доклад в виде брошюры. Эту брошюру я затем от своего имели распространил в кругах индустрии и хозяйства. Осознан, что только политика Адольфа Гитлера приведет к цели, я в дальнейшем полностью предоставил себя в распоряжение [нацистского] движения. Вскоре после мюнхенской беседы в результате воздействия написанной фюрером и распространенной мною брошюры состоялся ряд его встреч с руководящими лицами промышленного бассейна, в ходе которых Адольф Гитлер коротко и ясно изложил свои взгляды».

В этой брошюре, текст которой стал известен только через 41 год (в 1968 г., и это весьма характерно для утаивания всех документов, доказывающих сообщничество», имевшее место между крупной промышленностью и главарями «рабочей» партии!), Гитлер повторил то, что он обычно говорил, выступая перед представительными органами предпринимателей²⁴.

Во-первых, высказав понимание финансовых забот и трудностей сбыта для промышленности, он заверил их, что «сильное националистическое государство» сможет дать монополистическому капиталу «защиту», а также «свободу для его существования и развития». Во-вторых, Гитлер всячески старался развеять опасения крупных капиталистов насчет его псевдосоциалистической массовой пропаганды. И в-третьих, нацистский главарь недвусмысленно высказал свою приверженность к экспансионистской войне во имя интересов монополий.

Главном идеей его брошюры было:

«Решающий исход экономических схваток никогда еще не зависел от большей или меньшей сноровистости отдельных конкурентов; нет, он определялся силой того меча, который они бросали на чашу весок в борьбе за свое коммерческое дело, а значит, и за свою жизнь»: посему «политика должна считать своей высшей задачей дать этому естественному империализму столь же естественное удовлетворение».

В первой устроенной Кирдорфом встрече «руководящих лиц [Рурского] промышленного района» в октябре 1927 г. (уже после распространения брошюры) приняли участие 14 крупных предпринимателей. «Неоспоримо,— писал впоследствии Кирдорф,— что все участники были глубоко взволнованы его (Гитлера.— В. Р.) захватывающим изложением своих идей» ²⁵. Но боссы Рура отнюдь не принадлежали к тем. кто будет сложа руки предаваться элегическим эмоциям. Они привыкли жестко и энергично браться за осуществление осознанной ими целесообразности и при этом как можно меньше привлекать к своим темным махинациям внимание широкой общественности. Этим, кстати, и объясняется, что мы по сей день не знаем имен 14 сообщников Кирдорфа и историки почти ничего не могут сказать насчет того, о чем же конкретно договорились могущественные слушатели Гитлера в тот осенний день 1927 г., дабы помочь победе «захватывающих» идей нацистского главаря.

Однако никоим образом не является ошибочным предположение, что тогда в доме Кирдорфа образовался (пусть организационно и не имевший никакого статута) орган крупных промышленников, имевший своей целью всестороннее содействие гитлеровскому фашизму. Это предположение тем более обоснованно, что владелец Гельзенкирхенского концерна однажды уже принимал решающее участие в создании такого действовавшего исподтишка и состоявшего из 12 поименно известных лиц²⁶ ультрареакционного, крайне антиреспубликанского пропагандистского центра империализма, деятельность которого оставила зловещие следы к истории Германии.

Тогда, в 1919 г., это было внешне неприметное «Хозяйственное объединение» — так именовался созданный тяжелой промышленностью центр по финансированию и руководству гугенберговским газетным (а впоследствии и кино-) концерном. Он подчинил своей власти более половины всей провинциальной прессы и в значительной мере содействовал подрыву устоев Веймарской республики, усилению (позже пошедшему на пользу НСДАП) массового влияния партии немецких националистов, а также поправению других буржуазных партий. Вероятно, в созданный в 1927 г. новый центр кроме Кирдорфа вошли и другие члены в то время еще полностью функционировавшего «Хозяйственного объединения». Этим объясняется и та почти безоговорочная (хотя в силу конкурентной борьбы и не всегда последовательная) поддержка, которую оказывала нацистскому движению с 1929 г. гугенберговская пресса.

Поэтому было бы упрощением представлять себе дело так, будто Кирдорф и его сообщники уже в 1927—1928 гг. столь же целеустремленно вели дело к назначению Гитлера рейхсканцлером и к установлению фашистской диктатуры, как в 1933 г. Эти господа, постоянно делавшие ставку на самые различные варианты и имевшие в своих рядах также других видных буржуазных политиков и деятелей, политическая программа которых отвечала их интересам, отнюдь не были склонны вручить собственную судьбу (которую они отождествляли с судьбой Германии) выскочке Гитлеру с его внушавшими подозрение фразами о «социализме».

Но они твердо знали: желаемые ими социальные и политические перемены (которые в общем и целом сводились ими к лозунгу «Покончить с республиканским маразмом»), а также запланированное ими в перспективе развязывание захватнической войны осуществимы только в том случае, если на реализацию этих реакционных целей удастся мобилизовать значительную часть народа».

[Здесь им нужны были «двуликие» партии, собиравшие массовую поддержку риторикой «за немецкий социализм» и «против плутократии», а потом — силу фюрер-принципа — направлявшие эту энергию на дело прибылей монополий. Собственно, все правые и ультраправые партии Веймарской Германии участвовали в конкурсе, кто лучший в этом качестве, устроенном монополиями ещё в «благополучные» годы и интенсифицированном с началом кризиса. Нацисты его выиграли.]

«Большую пользу нацистской партии приносили то идеологические менеджеры, которые занимали важные посты и координационных центрах, осуществлявших политическое взаимодействие монополистической буржуазии. Таким был, например, управляющий берлинским «Национальным клубом» принц Карл фон унд цу Левенштайн (брат вышеупоминавшегося Ганса фон унд цу Лёвенштайна, который установил контакт между Кирдорфом и Эльзой Брукман). К этой же категории принадлежал и пользовавшийся доверием рурских магнатов редактор экономических отделов печатных органов крупной буржуазии Отто Дитрих, зять издателя газеты «Рейниш-Вестфалише цайтунг», шеф гитлеровской прессы с 1931 г.

Растущий интерес рурских промышленников к Гитлеру был виден не в последнюю очередь и по увеличению числа слушателей его докладов, которые он произносил перед «виртшафтсфюрерами» и их уполномоченными. Если на его первом докладе в июне 1926 г. присутствовало всего 40 человек, то в декабре 1927 г., когда он снова выступал в Эссене, уже 600. При этом еще раз подчеркнем, что тогда они отнюдь не являлись безоговорочными сторонниками фашизма. Внимая речам нацистского главаря, промышленники вовсе не давали оглушить себя, как мелкие буржуа, обрушивавшимся на них водопадом слов. Нет, они оставались трезвыми коммерсантами, которые предварительно все навешивают и калькулируют, и свое дальнейшее отношение к нацистской партии они ставили в зависимость от того, докажет ли она свою пригодность для осуществления их целей. По данной причине большинство из них еще не делали окончательной ставки на Гитлера и его сообщников.

На это и упирает буржуазная историография, желая затушевать факт поощрения фашизма крупными капиталистами ссылкой на то, что некоторые из них тогда поддерживали политических конкурентов НСДАП из реакционно-консервативного лагеря или же наряду с нацистами оказывали содействие и другим правым политическим силам. Это лишь подтверждает способность преобладающей части германской крупной буржуазии политически маневрировать. Однако неопровержимым остается факт, что гитлеровский фашизм еще до своих крупных избирательных и массово-политических успехов нашел в конце 20-х годов благожелательный отклик у наиболее активных хозяев монополий. Оказанная ими поддержка и позволила нацизму (разумеется, при определенных обусловленных конъюнктурой общеполитических предпосылках) превратиться в массовое движение.

Именно эту взаимосвязь особенно упорно оспаривают буржуазные историки [в том числе в полную силу — Р.Эванс]. Меняя местами причину и следствие, они изображают дело так, будто только приток голосов миллионов «маленьких людей», поданных за нацистскую партию на выборах, и побудил всемогущих промышленных боссов жертвовать свои миллионы в пользу Гитлера. Поэтому буржуазные историки утверждают, будто крупные капиталисты начали финансировать НСДАП лишь после 1930 г., т. е. после первого внушительного успеха нацистов на выборах. По даже в этом случае некоторые из них заявляют, что, мол, «нельзя правильно оценить, какую именно роль сыграли деньги в политических решениях 1932 г.», и делают вывод:

«Денежные пожертвования промышленности никоим образом не заслуживают того интереса, который им уделяется (марксистскими.— В. Р.) историками» ²⁸.

Однако приводить доказательства своего утверждения они избегают²⁹. Само собой разумеется, кредиторы фашистской партии из числа крупных капиталистов, а также сами нацистские главари были заинтересованы в том, чтобы максимально сохранить в тайне свои связи, и весьма ловко умели (кстати, это и до сих пор хорошо умеют делать в ФРГ в производственных архивах крупных концернов) уничтожать следы денежных субсидий.

Идентичность фашистской программы с целями наиболее агрессивных кругов монополистического капитала; персональные и организационные контакты между нацистским руководством и крупной индустрией; связь между усиленным поощрением фашизма крупным капиталом и массово-политическими успехами нацистов: огромные, лишь частично известные и приблизительно определяемые с 1930 г. расходы НСДАП (70—90 млн. марок³⁰ в год), ни в коей мере не соответствующие финансовым возможностям рядовых «партайгеноссен»,— все это указывает на взаимосвязь между монополистическим капиталом и фашизмом. Замалчивание финансирования нацистской партии крупным капиталом, к которому прибегает, например, один из видных исследователей фашизма, историк ФРГ Карл Дитрих Брахер, в своей книге «Германская диктатура», равнозначно сокрытию истинного положения дел.

Хотя твердо установлено, что денежные ассигновании крупных капиталистов на НСДАП (именно потому, что нацистское руководство давало все новые и новые доказательства своей пригодности) с 1930 г. резко возросли, фашисты еще с 1929 г. располагали средствами, достаточными для того, чтобы заложить в виде многочисленных газетных и книжных издательств, новых казарм штурмовиков, своих вновь созданных организаций врачей, юристов, учителей и т. п. тот фундамент, на котором потом, когда разразился мировой экономический кризис, выросло многомиллионное нацистское движение. [похоже, их спонсоры таки читали марксистскую литературу, и знали про повторяющиеся кризисы капитализма, почему не обольщались наступившим спокойствием, а готовились к приходу следующего и к «последнему бою» с «красной опасностью». И именно в период временной стабилизации капитализма Гитлер смог стать единоличным диктатором в своей партии, что увеличивало надёжность инвестиций в НСДАП — если б пришлось иметь дело с партией в целом, то пришлось бы даже там столкнуться с неприятным разномыслием , отлкакивавшем инвесторов своей «антиплутократической» частью]

Попутно заметим, что с этого времени заметно улучшилось и личное финансовое положение Гитлера. В 1928 г. он купил себе комфортабельную виллу в Берхтесгадене, которую прежде снимал на летние месяцы. Ведение хозяйства в ней он предоставил своей сводной сестре Ангеле Раубаль, которая вместе с двумя взрослыми дочерьми переехала на этот альпийский курорт в Баварии. Па службе у него состоял личный шофер — единственный человек, посвященный в амурные дела нацистского главаря, обычно носившие характер кратковременных связей. Гитлер нанял и посыльных для своей городской квартиры — роскошных апартаментов из девяти комнат на мюнхенской площади Принцрегептплац. В одной из комнат он поселил дочь сестры — 20-летнюю племянницу Гели, сделав се своей любовницей. В 1931 г. она покончила самоубийством: «дядя Альф» не давал ей житья своей ревностью да к тому же требовал от нее невыполнимого (поскольку она не обладала никаким талантом) — стать оперной примой в духе древнегерманских образов вагнеровских опер. Некоторое представление о моральном облике Гитлера дает и тот факт, что его очередная любовница, Ева Браун, была па 22 года моложе его и уже после кратковременного знакомства с ним в 1932 г. пыталась покончить самоубийством.

Мировой кризис и окончательная ставка на Гитлера

Выборы в рейхстаг в мае 1928 г. явились первым этапом на пути возвышения нацистской партии. Вскоре стали видны и первые тени, которые уже начал бросать на Германию мировой экономический кризис, разразившийся в 1929 г. Если производство промышленной продукции в целом еще продолжало расти, то сбыт ее уже застопорился³³. Капиталовложения сократились, число банкротств и судебных дел в связи с торговой несостоятельностью, которые служили как бы ускорителем радикализации средних слоев, подскочило вверх. В отдельных отраслях промышленности наметился спад промышленного производства, в результате чего стала расти безработица. При среднем числе безработных примерно 1,4 млн. в декабре 1928 г. работы не имели уже 2,3 млн. человек. Материальное положение трудящихся некоторых отраслей и профессиональных категорий начало ощутимо ухудшаться.

Такой ход развития готовил то поле, на котором предстояло взойти посеву безудержной социальной и национальной демагогии фашизма. Постепенно стало заметно, что поддержка, оказывавшаяся нацистской партии наиболее подстрекательскими кругами монополистов и их уполномоченными, дает гитлеровскому фашизму гораздо большие шансы в борьбе за привлечение на свою сторону все сильнее поддающихся отчаянию людей, нежели другим буржуазным партиям.

Но и это не все. Надвигавшийся экономический кризис и его политические последствия, с одной стороны, усиливали (и поэтому курс на фашизацию следует рассматривать как признак слабости империалистической буржуа­зии) тревогу капиталистических магнатов за судьбу эксплуататорского строя вообще, а с другой (и это надо считать ее относительной силой) — давали толчок намерению использовать кризисную ситуацию в экономике для мас­сированного наступления социальной реакции на трудящихся.

Характерным в этом отношении было (ограничимся только одним фактом) образование в 1928 г. состоявшего из 12 ведущих западногерманских предпринимателей тяжёлой индустрии органа по руководству деятельностью рурского капитала в области политики, экономической политики и печати. Инициатором его был генеральный директор концерна «Ганиель» Пауль Ройш, который являлся председателем так называемого «Лангнам-ферайна» (объединения по охране совместных хозяйственных интересов в Рейнланде и Вестфалии) и членом президиума Имперского объединения германской индустрии. О том, чего он стремился достигнуть объединением самых могущественных магнатов угля и стали, этот известный монополист без обиняков сказал на заседании указанного органа.

«Предприниматели,— заявил он, фальсифицируя основное направление монополистической политики последних лет,— со времени окончания [первой мировой] войны, защищая свои интересы, постоянно находятся почти что в состоянии обороны. Следует изучить вопрос, не стало ли в результате развития событий необходимым изменить прежнюю позицию»³⁴.

Аналогичные высказывания Ройша (и других крупных промышленников) можно было бы приводить дюжинами. И это были отнюдь не пустые слова. Уже осенью 1928 г. данный орган рурских промышленников, который, по определению Тэрнера, играл роль генерального штаба сталепроизводящей индустрии, вместе с Союзом производителей чугуна и стали (председателем его являлся тот же Ройш) перешел в наступление и нанес такой удар по профсоюзам и их тарифной системе, равного которому не было во всей предшествующей истории Веймарской республики. Концерны объявили локаут, выбросив на улицу 213 тыс. рабочих, и в нарушение даже норм буржуазного права добились через правительственные органы такого урегулирования конфликта, которое пошло на пользу предпринимателям.

Немного позже (в мае 1929 г.) Кирдорф, Крупп, Тиссен, Феглер, Шахт и другие — словом, те, кто впоследствии извлек для себя наибольшую выгоду из создания «третьего рейха», собрались на совещание, чтобы о связи с новыми переговорами о репарациях договориться между собой насчет средств и путей осуществления еще более жесткого внутриполитического курса Выражая мнение всей буржуазии, вице-канцлер Герман Дитрих еще месяцем раньше (в апреле 1929 г.) призывал создать такое положение, при котором

«буржуазия идет к руководству и твердо держит это руководство в своих руках. Настала пора действовать радикально и создать радикальные условия… Надо как следует взять народ в оборот, причем довольно грубо»³⁶.

Эти слова тем более примечательны, что Дитрих был членом Демократической партии. Они показывают, что даже прежде верные республике круги буржуазии все больше склонялись к антипарламентаризму, к политике насилия, т. е. объективно (а порой уже и субъективно) благоприятствовали фашизму. Таким образом, уже в преддверии крупного экономического кризиса начинался ощутимый крен всей крупной буржуазии вправо и намечалась та политическая тенденция, при которой за фашизм стало выступать все большее число монополистов и других предпринимателей, а все буржуазные партии явно брали вправо. Они или начали переходить к сотрудничеству с НСДАП, или же по меньшей мере сами по себе отказывались от всякой мысли об энергичной борьбе с фашистскими конкурентами.

В октябре 1928 г. доверенный человек крайне реакционных предпринимателей тяжелой индустрии и юнкерства Гутенберг был избран председателем Немецкой национальной народ