Разбор популярных мифов про охрану природы

Print PDF

Миф №1: «Охрана природы» — дорогая игрушка богатых стран

Я писал, что феномен лысенковщины не остался в прошлом, он более чем присутствует в современном мире, в т.ч. в области охраны природы. Экологический кризис не дремлет, растёт «вширь» и «вглубь», хочешь не хочешь, нужно хозяйствующих субъектов «вводить» в рамки экоустойчивости: ограничивать промысел, чтобы «оставалось» дикой природе, не «покушаться» на территории, важные для создания ООПТ, обременять их компенсацией экологического ущерба и пр.

Что вызывает сопротивление, особенно у принципиальных защитников «бизнеса как всегда», рыночных фундаменталистов, и они двигают лжеучёных, рассказывающих, что «никакого страшного не происходит, разговоры о кризисе — алармизм, все экологические проблемы локальны» и т. д., их книги популяризуются как «научные», при том что показан — и многажды! — жульнический характер соответствующей аргументации. Таков Бьёрн Ломборг, профессор статистики Орхусского ун-та, чьи книги, ещё и с положительными рецензиями, доселе присутствуют на известном сайте Элементы.ру (увы!). Собственно, рынок устанавливает монополию удобных и выгодных мнений куда эффективней, чем власть: неслучайно «журнал Scientific American подверг книги Ломборга резкой критике[15], а журнал The Economist выступил в его защиту[16]».

Так или иначе, при Лысенко был Презент — дилер и дистрибьютор его идей среди публики и начальства. Для лженауки в области охраны природы у нас есть Юлия Латынина, популярный автор «Новой газеты» и «Эха Москвы» — изданий ангажированных, с чёткой тенденцией. В народе известная как «Цвай Рэнд», в интересующей нас области¹ она борется в основном с общепринятым выводом климатологов, что глобальное потепление а) происходит, б) имеет антропогенный характер². Её кампф — копия аналогичных усилий рыночных фундаменталистов на Западе³: но в нашей стране, с не до конца уничтоженными советскими традициями научного просвещения, и памятью о лысенковщине, выглядит совсем неприлично.

Настолько, что заставил её однодумцев из «Троицкого варианта» — наконец написать (и 5 лет не прошло…), что идея заговора климатологов — лженаука, ей надо противостоять, как отрицанию эволюции ради Шестоднева⁴.

Любопытно, что пишет это Александр Сергеев, физик, ещё вчера упорно отстаивавший ломборговские фальсификации из-за идеологической приверженности «рынку». Такие ангажированные гг. могут оставить один, дискредитировавший себя, миф, но гарантированно делаются распространителями всех следующих, т.к. социальный заказ довлеет.

Вернёмся к Юлии Леонидовне. Она человек многогранный, в борьбе с экологическим обременением бизнеса она распространяет ещё несколько мифов, разбираемых далее. Первый: охрана природы — занятие для богатых стран, бедным, хочешь не хочешь, приходится по одёжке протягивать ножки, в т.ч. «зарабатывать» на уничтожении собственной природы, развиваться за счёт «грязного подъёма».

Эту идею партии СПС особенно пропагандировал покойный Борис Немцов, что было на ура принято властью и сохранилось даже после того, как они стали врагами. И наоборот: мол, только богатые страны хотят и могут вкладываться в сохранение редких видов и природных сообществ; «природу» с «биоразнообразием» только в Швейцарии, а не в какой-нибудь дельте Окаванго, где бедность, экологический кризис, грязь и смерть. Как многие расхожие мнения ныне, оно ложно или лживо, в зависимости от степени осведомлённости ретранслятора. См. историю с лесным ибисом, названным среди видов «восстановленного швейцарского биоразнообразия». С ним — также как и с другими — всё как в анекдоте «не в карты, а в преферанс, не выиграл, а проиграл».

Лесной ибис — восстановление в Европе зависит от сохранения в Марокко и Турции

Скажем, Австрия, ФРГ, Италия и Испания прилагают много усилий для восстановления давно исчезнувших видов фауны, в первую очередь знаковых, вроде лесного ибиса Geronticus eremita (Латынина его спутала с лысым из Южной Африки, а восстановление приписала Швейцарии. Но простим это филологине⁵! А вот что она не удосужилась глянуть в википедию, по которой дальнейший рассказ, прощать не следует). В Австрии есть две колонии на полувольном содержании, в Грюнау близ Bены и Кухле близ Зальцбургаа, как и аналогичная стая в Турции; в сезон размножения птицы из колонии свободно летают по округе, но вся стая отлавливается на сезон миграции. Европейские птицы этого вида были перелётны, а обеспечить безопасность на пролёте и зимовках в Средиземноморье — отдельная головная боль.

В 2000-х гг. этих ибисов попробовали «научить» мигрировать в Тоскану, следуя за сверхлёгкими самолётами, чтобы обучившиеся передали навык следующим поколениям (так у нас рекламы ради Путин «вёл» западносибирских стерхов). В 2002 г. 11 птиц из Грюнау и Венского зоопарка обучили следовать за самолётом, и в 2003 г. первый раз попробовали доставить их в Тоскану. Погода, увы, подвела, и большую часть пути их пришлось везти на машине. В следующие годы миграция была успешней, с 2005 г. птицы зимовали в Тоскане и возвращались обратно. В 2008 г. самка по имени Аурелия успешно мигрировала 4 раза подряд.

В августе 2013 году ЕС согласился поддерживать проекты реинтродукции до 2019 г., почему запустили сходный с австрийским проект реинтродукции («Смысл надеяться») в горах юга ФРГ (Оберхаузен в Баварии и Юберлинген на Боденском оз., Баден-Вюртемберг), под руководством д-ра Johannes Fritz, работавшего также в Кухле. Около 30 молодых также приучают следовать за сверхлёгкими самолётами с приёмными родителями-людьми, после чего «водят» по местным горам, имитируя послегнездовую дисперсию, чтобы запечатлели будущее место гнездования, а потом «провожают» на зимовки в Тоскану. Их координаты и передвижения контролируются подвешенными к ним лёгкими геолокаторами на солнечных батареях. К ноябрю 2019 г. объявили, что команда проекта успешно объединила молодых с опытными взрослыми птицами, чтобы те их сами «вели» к зимовкам.

Третий проект (Proyecto Eremita) стартовал в Испании, район La Janda, Barbate, провинция Кадис; там на полигон Минобороны выпустили около 30 птиц. Судя по руководству по соколиной охоте XV века, ибис последний раз отмечался в Испании 500 лет назад. Уже в 2008 г. пара отложила 2 яйца. Колония росла очень хорошо: с 9 гнездовых пар в 2011 г. и 10 в 2012 г. до 15 в 2013 и 23 в 2014, успешно вырастивших 25 птенцов. Общая численность в 2014 г. — 78 птиц в 2-х колониях: одна на скалах Атлантического побережья, другая, из 5-6 пар, во внутренней части страны, в 10 км от дороги в La Janda.

Однако откуда взять материал для разведения в зоопарках (здесь лидирует Венский), а затем реинтродукции? Только из третьего мира, где — в отличие от Европы, — в ХХ веке, когда развитые страны хватились и попробовали восстановить утраченное, вид ещё сохранялся в природе.

В зоопарках Европы, США, Израиля и Японии — лишь 3 родословные, все взяты из Марокко (исключая птиц, разводимых в Турции): одна, самая старая, происходит из зоопарка Базеля в 1950-1960-х гг, другая — потомки птиц, вывезенных в 1970-х гг. из зоопарка Рабата (Марокко), последними были пойманы дикие птицы, поступившие в 1976 и 1978 гг. в Naturzoo, Rheine. Птицы в неволе сильно поражаются кожными заболеваниями; 40% тех, что пришлось забить, страдали от хронического язвенного дерматита, почему было решено не «разбавлять» их потомками природные популяции.

И сохранение вида в этих странах, о которых Латынина говорит презрительно через губу, необходимое условие для выживание вида, тогда как «западные» наука, деньги, логистика и пр. технологии — лишь достаточные, да и то не полностью. Большая часть биоразнообразия и его самый уязвимый сегмент — узкоареальные виды — находится именно там, см. данные для разных групп позвоночных и карту т. н. «горячих точек» — регионов, сосредоточивающих максимум разнообразия на небольшой площади⁶.

Увы, современный мир устроен так, что во «втором» и в «третьем мире», где живёт больше всего видов, и остались крупные площади малонарушенных сообществ, их труднее всего сохранить: из-за бедности местных стран, и слабости/недееспособности их правительств, зависящих от ТНК, международных финансовых организаций, и развитых стран⁷. Всё трио устанавливает международное разделение в своих интересах, так что страны «третьего мира» не мытьём, так катаньем «принуждаются» к зависимому развитию, одна часть которого — внешний долг, а другая — развитие за счёт природных ресурсов, т. е. с уничтожением доставшегося им богатства видов и сообществ. Это верно и для тех из них, кто смог стать богатыми — скажем, стран Юго-Восточной Азии. Скорость процесса пропорциональна, с одной стороны, плотности населения, чья предприимчивость развязана и вознаграждается рынком, с другой — ВВП в эквивалентных долларах, как результат этого развязывания. Поэтому международная торговля в современной глобализованной экономике — одна из главных угроз уникальному биоразнообразию стран третьего мира.

Богатые капстраны свою природу сильно разрушили в процессе развития, виды повымерли или сократили численность, малонарушенные сообщества стали изолированными «островами» и т. д., см. пример Финляндии. Сейчас они тратят немалые средства, чтобы восстановить хоть что-нибудь, но условия для этого там наихудшие — слишком уж преобразован ландшафт, слишком обеднены фауна и флора, слишком даже экологическая политика подчинена рынку вместо собственно охраны природы (см. один пример из Финляндии, другой — ФРГ). Это верно также для тамошней борьбы с загрязнением воды, воздуха и почв, во многом напоминающим наполнение бочки Данаид — поддержание одного и того же стандарта чистоты требует всё больших расходов (Фридман, 2017, op.cit., C.227-229), а достигнутое разрушается при первом колебании цен на зерно или иной ресурс.

Вернёмся к ибисам. К концу ХХ века, увы, они остались лишь в 2-х точках: в Турции, на Евфрате близ Биречика, и в Марокко, где гнездился на скалах колониями, как во времена Конрада Геснера, звавшего их «лесными воронами» (der Waldrapp). «Евфратские» птицы разошлись с «марокканскими» около 400 лет назад, есть морфологические различия, и, не останься их так мало, считались бы разными подвидами. Вид, однако, описан по птицам из Европы (Швейцария), скорей всего также отличающимся, но какими они были — мы точно не знаем, поскольку они исчезли. Вкусное мясо и яйца, которые удобно собирать, издавна делали их объектом охоты; редкость ибисов уже в средние века толкала феодалов «застолбить» эту дичь за собой, и родила первые попытки охраны, близ Зальцбурга в Австрии. Однако господские охоты всё же забирали птиц больше, чем давало воспроизводство, и вид в Европе исчез.

В исламских странах обычай охраняет их так же, как аистов: считается, что, летя на зимовку, они совершают хадж, почему, может быть, они там и не вымерли. В Биречике местная легенда рассказывает, что ибис был первой птицей, которую Ноах после потопа выпустил из ковчега как символ плодородия⁸. Что охраняло колонию, но не спасло от интенсификации с/х: самолёты, поливавшие поля пестицидами, разворачивались над ней, и ибисы этого не выдержали.

В Марокко и Алжире ещё в начале ХХ в. колоний было множество: алжирские исчезли в 1980-е гг., а марокканские сократились вследствие интенсификации с/х (от 38 в 1940 г. до 15 к 1975 г.) и строительства дамб: вследствие этого преобразования ландшафта птицы травились пестицидами, с большей вероятностью гибли на ЛЭП или попадали под выстрел, а c/хугодья с водохранилищами отняли кормовые биотопы. Последние мигрирующие колонии в горах Атласа исчезли в 1989 г., остались оседлые на юге страны — 147 птиц в сравнении с около 1000 в зоопарках. Правда, охрана вида (в Марокко не менее успешная, чем в Европе) в последние годы привела к восстановлению части старых колоний и появлению новых мест гнездования.

Турецкая колония вымерла к 1990-м, а в 2000-х гг. близ Биречика создали полувольную колонию. Их отловили после сезона размножения, чтобы предотвратить миграцию, дали искусственные гнездовья, подкармливали пищей без пестицидов (кроме того, в сезон размножения они свободно кормятся на полях. В конце января — начале февраля их выпускают размножаться — на уступах вокруг, но большая часть это делает в гнездовых ящиках внутри авиария. Планировалось, что по увеличению колонии до 200 гнездящихся пар, без учёта молодняка, их выпустят в природу, чтобы совершали миграции, как положено. Но война поддержанных Западом исламистов против центрального правительства в Сирии заставил отказаться от выпуска, колония осталась полувольной (тем более и до этого пробная миграция показала значительную опасность для птиц со стороны пестицидов).

Правда, после исчезновения колонии на Евфрате птиц ещё видели на пролёте с зимовками в Израиле, Саудовской Аравии, Йемене, на весеннем пролёте обратно — в Эритрее. Создалось впечатление, что они ещё сохранились на гнездовании в аридных районах Северной Сирии. И действительно, масштабные поиски в 2000-х позволили — благодаря традиционным знаниям природы бедуинами — найти несколько оставленных колоний и одну действующую близ Пальмиры (2002 год). Птиц стали охранять, вешать радиопередатчики, прослеживать их перемещения. Они размножались (в 2002-2004 гг. — 14 слётков; правда, после смены руководства проектом и стратегии охраны, в 2005 и 2008 гг. размножение было неудачным). В 2006 г. благодаря спутниковым меткам проследили их миграционный маршрут и нашли зимовки этих птиц в высокогорьях Эфиопии, и убедились в их безопасности.

Благодаря проекту МСОП «Ибис» охраняемая территория расширилась, чтобы птицам не угрожали распространяющаяся туда инфраструктура и нефтеразведка, сильно уродующие ландшафт. Правда, зимовок в Эфиопии достигали лишь взрослые; выживаемость молодых в пальмирской колонии была низкой — и из-за недостаточного питания, охоты, гибели на ЛЭП в период миграций (наблюдения в западной части Саудовской Аравии). Колония воспроизводилась плохо (из 14 птенцов её пополнили только трое), почему сокращалась — до 3-х пар в 2002 г. и одной в 2010-м.

Поэтому в 2010 рядом с ней ибисов стали разводить искусственно, чтобы слётки потом присоединялись к диким птицам и с ними летели на зимовки. Это получалось, 3 таких птенца были прослежены до юго-запада Саудовской Аравии. Но в 2011 г. США с Францией принесли в Сирию «демократию», и кровавое месиво гражданской войны ликвидировало все усилия по охране природы. Рейнджеры из бедуинов, подготовленные в предыдущие годы, продолжали защищали птиц возле Пальмиры; но после освобождения этого района от ДАИШ стало понятно, что колония погибла. Одна птица возвращалась в колонию в 2013 и 2014 гг., в 2015 г. уже нет, хотя наблюдения на зимовках показывают, что где-то тут они ещё сохраняются.

Остались они только на юге Марокко, 3 колонии в районе Суса, охраняемые тамошним нацпарком: были и на севере, в Рифской обл., где их сейчас также восстанавливают, однако исчезли в 1980-х гг. При помощи разных природоохранных организаций, от Birdlife International до фонда принца Монако, их усиленно восстанавливают, и небезуспешно. Впервые за последние 150 лет численность вида в природе стала расти, достигнув 100 гнездовых пар за 1998-2008 гг., и 113 к 2013 (рекорд!).

Удалось наладить защиту птиц местными жителями, предотвратить утрату местообитаний (сухие степи и двухлетние пары) из-за развития массового туризма, перенаправив его в другие области. Ущерб размножению также наносят вороны, ворующие яйца, реже птенцов: систематическое разорение их гнёзд близ колоний способствовало размножению. В отдельные годы птенцы голодали, но, пока кормовым биотопам не угрожает интенсификация земледелия, главной угрозой остаётся непосредственное нарушение покоя птиц людьми, охота и пр.

Размножению ибисов помогло также предоставление поилок — потепление климата отнюдь не дремлет, аридизация развивается много где, и в первую очередь в этом регионе⁹, потихонечку рубит сук, на котором ибис сидит: вскоре придётся устранять и эту угрозу. Но пока что в начале 2019 г. численность колонии стала 705 птиц и 147 гнездовых пар, в прошлом сезоне вырастивших 170 птенцов. Колония достаточно выросла, чтобы давать материал для отводков на севере Марокко. Правда, в 2005 г. 2 птицы, в 2006 — аж 14 ушли из района выпуска неизвестно куда: возможно, это их видели в следующие годы с кольцами в северном Марокко и в Португалии, но так или иначе, для разведения они были потеряны.

Также планируется реинтродукция в Ain Tijja-Mezguitem на северо-востоке Марокко, чтобы «подстраховать» колонии на юге страны: тамошние скалы из пористого песчаника сильно подвержены эрозии, а угрозы для птиц от проникновения людей или развития с/х в этом районе не сняты. Птицы гнездились здесь до 1980-х гг., сейчас там хотят создать немигрирующую популяцию; в горах Риф много годных гнездовых уступов, чистое озеро обеспечивает птиц водой, а степные пастбища, где они кормятся, не обрабатывается пестицидами или гербицидами. В 2000 г. здесь построили орнитологическую станцию, заселили первую группу птиц, выращенных в зоопарках; в 2004 г. заселили ещё птиц и выстроили информационный центр. Размножение ибисов началось в 2006 г., после изменения их рациона. 6 птенцов из 5 гнёзд выращены успешно, в 2007 г. было их 19; когда станет 40, начнут поселять в природу за 460 миль от этого места, на другой стороне Атласских гор, что исключит загрязнение крови диких популяций.

Понятно, что все усилия по восстановлению держались на тонкой нити жизнеспособности этих колоний: вымри они прежде, чем наладилось искусственное разведение в зоопарках — и ни богатство, ни знания орнитологов развитых стран не смогли бы вид восстановить. Да и восстанавливали его не только в Европе: была успешная реинтродукция в северной Сирии, близ Пальмиры, но всё перечеркнула война.

Сходная ситуация была с самым красивым ибисом — красноногим Nipponia nippon, на Дальнем Востоке. последние 6-7 птиц жили на п-ове Садо в Японии¹⁰, но не могли размножаться из-за экстремального загрязнения рисовых полей тяжёлыми металлами и металлорганическими пестицидами. Их отловили, чтобы разводить в неволе, кормя чистой пищей, но поздно… На счастье орнитологов, в 1981 г. в горах Квилин пров. Шэньси северо-западного Китая (долина р.Хан) была найдена гнездовая колония этих птиц. Она увеличивается, учёные уже строят прогнозы по карте местообитаний, где вид может гнездиться в будущем, чтоб заранее взять под охрану. Птицами из Китая пополняют выращиваемых в неволе на том же п-ве Садо, потом их реинтродуцируют там же, в провинции Шэньси. Т.е. и здесь вид должен «продержаться» в природе до момента, пока не отработают надёжную технологию разведения, или не соберут работоспособную команду для проекта.

То же верно и для других видов либо сообществ, становящихся редкими и требующими охраны. Их разнообразие растёт к периферии от центров богатства и экономического развития современного мира: в ЕС с запада на восток и отчасти север, на всей планете из стран Севера в страны «глобального Юга», среди них из более в менее развитые и пр.

Что видим в т.ч. в помянутой Латыниной дельте Окаванго: её фауна с флорой очень богаты, во многом неповторимы, как и сама река, «впадающая в пустыню». Это одно из 7 глобально значимых водно-болотных угодий планеты (остальные 6, что предсказуемо, также в «третьем мире»); там происходит вторая по численности миграция копытных после Кении, и пр. Её пробуют охранять, на ней зарабатывать не худшим путём — через экотуризм в национальных парках: угрозы следуют, например, от плотины в Намибии, чьё правительство дружественней к праву собственности и к крупным хозяйственным проектам, организуемым ТНК. Есть и проблемы с потерями, но Ботсвана не очень тому виной — максимальное опустошение было в колониальный период, в т.ч. из-за борьбы с передаваемой мухой цеце болезнью скота — наганой посредством истребления диких копытных, и продолжается ныне вследствие международного разделения труда — забор воды в Намибии и отчасти Анголе вследствие интенсификации c/х на экспорт, как почти везде в третьем мире.

Почему рыночная экономика принципиально антиэкологична?

Как говорил Шерлок Холмс, знание — это знание подробностей, вместе с умением складывать из них целостную картину, не игнорируя никакой из относящихся к делу фактов, как бы ни были неудобны. В контексте экологического кризиса всегда важно узнать остававшиеся в тени подробности про действия всё новых, долгое время незметных факторов риска (как эндокринные разрушители). Ища же ответ на вопрос, как с ними справиться, важно следовать ряду общих правил, следующих из модели кризисов в системе «природа-общество» И.Д.Люри (2008). Что трудно и встречает сопротивление, т. к. затрагивает могущественные экономические интересы, но иначе с проблемой не справиться. В ходе ресурсных циклов (представление о них ввёл И.В.Комар, 1975) экономика превращает ресурсы в товары (одновременно нарушая экосистемы, что косвенно бьёт по здоровью людей, лишая их — всех нас — т. н. экосистемных услуг, но пока что это опустим…).

Всякий произведённый товар — это отложенный отход, требующий утилизации. Если сравнивать человеческую экономику с природными сообществами, человек эффективней природы как продуцент или консумент (выпуск товаров и их потребление в мире растут куда быстрей биомассы и биоразнообразия даже в доагрикультурный период). А вот что он делать доселе не научился, так это быть редуцентом. В природе на каждую категорию отходов — навоз, плодовые тела грибов, листовой опад и подстилку, есть свои специфические редуценты, от бактерий и дождевых червей до грифов с жуками-могильщиками. Они если не «съедят» этот углерод, то захоронят в виде гуминовых и фульвокислот почвы, выведут его и другие элементы минерального питания из круговорота — чтобы порционно возвращать их растениям в слишком сухие/слишком жаркие годы, в общем, стрессирующие. Таков механизм устойчивости экосистем, реконструированный в работах А.С.Керженцева.

Современная экономика экологически неустойчива именно из-за радикальной нехватки редуцентов среди хозяйствующих субъектов. 90% отходов — отравленных стоков, выбросов в воздух, пластика, отслуживших своё машин, кораблей, компьютеров и т. д. товаров не рециклируются, нарушения природных ландшафтов, «сделанные» добычей сырья для производства всех этих товаров не восстанавливаются с той же скоростью, с какой растут. Всё это «предлагается» очистить и переработать природе, всё более нарушаемой рекреацией, ростом городов, «съедающих» природные и c/х ландшафты округи, лесными, торфяными и угольными пожарами, свалками мусора, изменением климата, загрязнением биогенами, деградацией почв… всем тем, что снижает способности природных сообществ очищать загрязнения и воспроизводить нужные нам ресурсы, в первую очередь биомассу, чистую воду и воздух (это т. н. экосистемные услуги, ecosystem services, ныне активно изучаемые и оцениваемые экономистами в звонкой монете).

Т.е. человечество ведёт себя как медведь в овсах — не столько ест, сколько портит, чем вредит собственному здоровью и наращивает нынешнее потребление лишь за счёт «перекладывания» на следующие поколения задачи рециклинга, очистки всех этих отходов, восстановления экосистем, нарушенных их размещением. Долго так продолжаться не может; если проедать «основной капитал» природы вместо того чтобы «жить на проценты», удовольствие быстро кончится — к 2050-2080 г., как показывали Деннис и Донелла Медоуз в модели «пределов роста» аж с 1972 г.¹¹; за 40 прошедших лет она хорошо соответствует данным (Turner, 2008, 2014; Hall, Day, 2009; Motesharrey et al., 2014).

Почему так выходит? ведь большинство людей заинтересовано жить устойчиво и по средствам, а человечество в целом обладает наукой, дошедшей до уровня, когда по каждому ресурсу и всякому региону можно рассчитать оптимальную степень изъятия или, наоборот, загрязнения природных сообществ: сколько можно с них «снять» урожая или, наоборот, нарушить и загрязнить, не посягая на «основной капитал»: их устойчивость и в её рамках — способность воспроизводить ресурсы и производить «услуги».

Увы, проблема в рыночной экономике, с частной собственностью и свободой предпринимательства, связавшей людей и подчинившей себе институты общественной жизни, в т.ч. государства, авторитарные и демократические равным образом¹². Её экоопасность подробно анализировал классик отечественной географии Б.Б.Родоман (2007): отмеченные им моменты неустранимы без последовательного ограничения рынка планированием, а частной собственности — общим благом. Её экспоненциальный рост обусловлен экономией на регенерационных затратах, что следует из модели Медоузов и видно в реальности.

Каждый из хозяйствующих субъектов, отселектированных рынком, старается уйти от ответственности за произведённые ими отходы, в крайнем случае заплатить меньше и позже, «сильным мира сего» подражают обычные граждане в потреблении… и ресурсы раз за разом перепромышляются (как рыбные запасы в ЕС и везде по миру), а рециклинг (или восстановление экосистем на бэдлендах, созданных хозяйственной деятельностью) откладывается на потом, когда жареный петух клюнет. А тогда будет уже поздно, проблема разовьётся до уровня, когда её решение потребует куда больших средств, сил и затрат, и их отвлечение снизит уровень потребления на многажды большую величину, чем если бы на это решились сразу, произвели регенерационные затраты одновременно с потреблением.

Эта одновременность, уход от сегодняшнего запаздывания в десятки лет — единственное решение проблемы экологической устойчивости; по ряду ресурсов она достигалась в части традиционных обществ (внутренние районы Новой Гвинеи, о.Тикопия, Япония сёгуната) и в плановой экономике СССР, ГДР и других соцстран, дающей принципиальную возможность совмещения выживания биосферы с урбанизацией и промышленным развитием¹³. Экологический ущерб, местами масштабный, был связан с отходом от одновременности регенерационных затрат¹⁴ ради частных и ведомственных интересов, самый тяжёлый случай — в истории с Аральским морем¹⁵.

Рыночная экономика, наоборот, принципиально экоопасна именно в силу запаздывания экологической компенсации на десятки лет или не производящейся вовсе¹⁶. Отсюда целый веер системных дефектов, важных в плане опасного для здоровья людей загрязнения:

а) рост потребления ресурса, скажем металлов, сперва побуждает экономику увеличивать долю того же металла, восстанавливаемого из вторсырья, но далее она падает — выгоднее купить руду в странах третьего мира, поставив там удобное корпорациям правительство и т. д. (см.таблицу 2 из Люри, 1999),

б) снижение загрязнений разумней производить на стадии производства, чтобы уменьшить их образование, но экономически выгодней — на стадии потребления, да ещё переложить это на людей, мол пусть сортируют мусор, вместо ответственности корпораций за «посмертие» выброшенных на рынок изделий, чтобы перерабатывали;

в) «гонка вооружений» между производством загрязнений и средствами защиты от него, очистки и реабилитации территорий (всё более изощрённых и быстро устаревающих от НТП) вторые проигрывают из-за того же запаздывания; даже когда их производство коммерчески выгодно, это не приведёт к нейтрализации соответствующих рисков, иначе на чём зарабатывать? Самое выгодное — когда те и другие принадлежат одним и тем же владельцам, что встречается на каждом шагу (Родоман, 2007).

Сказанное относится к всякому загрязнению — и разрушению ландшафтов, преобразуемых человеком с начала антропоцена, что доходит до максимума в развитых странах, настолько, что лес, луг и пр. перестают быть местообитанием¹⁷. Чтобы решить обе проблемы, темпы рециклинга отходов (и восстановления природных ландшафтов, нарушенных их размещением) должны быть выше темпов их образования, это одно из условий экоустойчивости в экономике «полного мира» Германа Дейли. Для этого нужно последовательно ограничивать рынок, понуждая хозяйствующих субъектов всех форм собственности компенсировать всё большую часть экологического ущерба¹⁸, созданного «посмертием» их изделий в среде обитания, и не деньгами, а перестройкой производства с ответственностью за вторичную переработку изделий, когда они станут отходами — чтобы думали и над лёгкостью переработки, не только над привлекательностью для покупателя.

Без «принуждения к экоустойчивости» со стороны общества хозяйствующие субъекты будут откладывать вторичную переработку и другие регенерационные затраты «на потом», даже если перерабатывать им выгодно в долговременном плане. Как показали Деннис и Донелла Медоуз, рынок в каждый момент максимизирует кратковременный выигрыш, прибыльность вложений, почему сам по себе неспособен «перестроить» технологическую/производственную сферу так, чтобы преследовать долговременный выигрыш (своевременно рециклируя отходы и восстанавливая нарушенные экосистемы) даже когда он много больше затрат. См. пример с рециклингом редкоземельных элементов необходимых для экранов самых разных устройств, чьи продажи будут только расти.

Обществу надо здесь рынку помочь, поставив его игроков в рамки ограничений¹⁹, делающих выгодным преследование именно долговременных выигрышей (к числу коих относится устойчивость природных сообществ — источников экосистемных услуг, и здоровье людей, выступающих рабсилой). Здесь самое главное — не упустить время, оставшееся до необратимых изменений в биосфере. «Старый мир», конечно, отжил своё, став опасным для нас самих, ведя себя с биосферой так, как басенная свинья под дубом²⁰. Почему он должен быть не столько разрушен, сколько направленно перестроен… чтобы «дуб» продолжал давать «жёлуди» дальше²¹.

В силу всего, что сказано выше, экономическое развитие через частную собственность, рынок, свободу предпринимательства везде и всегда гибельно для природы²²: и «дикой», и преобразованной человеком, но способной к восстановлению, вроде лесных массивов Европейской России, везде прошедших через пашню²³. Богатые страны, прошедшие этим путём, свою природу сгубили, и как-то где-то её пробуют восстановить, не без успехов, но в целом не очень удачно. Недавно пошедшие им страны ЮВА («азиатские тигры») губят своё биоразнообразие прямо на наших глазах²⁴. Скорость потери лесов здесь прямо пропорциональна плотности населения и ВНП в эквивалентных долларах; оба параметра связаны между собой положительной обратной связью. И столь расхваливаемый Латыниной Сингапур — в лидерах обезлесения и вымирании видов разных таксономических групп, т. к. он и богаче, и остров, острова уязвимей.

А вот СССР социализма представляют собой исключение именно потому, что дольше всего, целых 70 лет, развивался иначе, менее гибельно для природы, что видно на примере и видов, и сообществ: см. «Аисты против капитализма» и «Экосистемные последствия лесоэксплуатации: восточная Финляндия vs Карелия». Так получилось из-за особенностей плановой экономики и общественной собственности: затраты на регенерацию природных ресурсов выделяются одновременно с затратами на добычу, их не оставляют на потом, как всегда делает рыночная. Так, единственная страна, где рекультивация земель, возвращающая их рекреационный или c/х ресурс, «поспевала» за забором земель под урбанизацию, угольные карьеры и пр. городское/промышленное освоение, это ГДР 1970-80-х гг., почему площадь с/хугодий не сокращалась, а лесов росла.

Рыночная экономика производит отходы быстрей, чем полезный продукт, в т.ч. вследствие опережающего роста затрат на рекламу и вообще конкуренцию с такими же производителями; всё это мы, плюясь, достаём из почтовых ящиков и отправляем в мусор, тратим впустую на освещение городов, вредное птицам и губительное для насекомых; из-за этого половина произведённой пищи выбрасывается, большей частью до поступления в магазин или в магазинах, не из-за недоедания и пр. Парадокс Джевонса также не дремлет, а он всеобъемлющ.

Другой важный момент: при плановой экономике города — центры промышленности и транспорта, их жители ездят на отдых в регион на общественном (в основном ж/д) транспорте, «пятна» городских ареалов растут звёздчато, по ж/д путям, леса «зелёных колец» вокруг городов остаются соединёнными с природной «периферией» региона, несмотря на их рост, и продолжаются внутрь города «зелёными клиньями» его природных территорий. Возникает т.н. поляризованный ландшафт. А он даёт «двигаться» к экологической устойчивости даже высокоурбанизированным и староосвоенным регионам, т. к. «разводит» в пространстве урболандшафты с промышленностью, области интенсивного с/х вокруг городских ареалов и природные территории на периферии. Впервые это было показано Б.Б.Родоманом в 1970е гг., см. наш комментарий «Поляризация ландшафта, устойчивое развитие и плановая экономика» к его статье «Некоторые пути сохранения биосферы при урбанизации» и «Капитализм против природы», ч.2, о советских новациях в области охраны природы.

Увы, современная экономика структурирована так, что биоразнообразие — и виды, и сообщества — сохраняется преимущественно в странах «периферии», что в Европе, что в мире; их биоразнообразие трудней сохранить из-за зависимого развития, угрозы, «под удар» которой легко попасть, и очень нелегко выбраться. Сюда входят

— «сброс» в «третий мир» элементов технологических цепочек, уже слишком «грязных» и устарелых для стран побогаче (правило «летящие гуси», установленное японским экономистом Канаме Акамацу — он сильно интересовался марксизмом и применял его в изучении кондратьевских «длинных волн» рыночной конъюнктуры и технологического развития);

— константы политики развитых стран («центр» миро-системы): их правительствам с ТНК удобно эксплуатировать их как плантацию или рудник, минимально расходуясь на охрану природы²⁵; и конкуренция рыболовства с морскими грузоперевозками: используя те же акватории, вторые загрязняют их и ухудшают условия первых, то же верно для остальных отраслей, использующих природный капитал и нуждающихся в значительной территории.

Миф №2: Природа — это только ресурсы (нет, экосистемные услуги важнее)

Другой часто воспроизводимый миф — природа даёт нам ресурсы и очищает отходы, поэтому «настоящее» решение экологического кризиса — техническое или технологическое, чтобы обе эти функции заменить. Мол, «прямо сейчас» не очень-то нужно сохранять бореальные, средиземноморские и влажные тропические леса, степи, мангры и коралловые рифы; да и контролировать выбросы, очищать стоки, ликвидировать энергопотери в домах и утечки из нефте- и водопроводов не очень срочно: завтра «прогресс» всё разрешит, даст те ресурсы, что пока сокращаются из-за хищнического использования.

Другой момент, почему эти отсылки к «прогрессу» — глупость или обман, в зависимости от компетентности говорящего, состоит в том, что

а) недостаточно «прогрессивную» технологию изобрести, её надо внедрить и распространить, заместив ею струю на большинстве предприятий. Это происходит с задержкой на годы-первые десятки лет. Как отметили Донелла Медоуз с соавт. в «Пределах роста: 30 лет спустя», это определяется отнюдь не с достоинствами самой технологии, а чисто социальными и политическими причинами, от наличия платёжеспособного спроса до заинтересованных групп, способных «пробить» это внедрение в рамках определённой политики. Без этих социальных факторов самая лучшая технология, самое необходимое знание в любом обществе останется втуне, а тем более в капиталистическом, где главный ориентир поведения индивидов и «измеритель» ценностей этого общества — рынок — работает «против» охраны природы;

б) уже сегодня есть технологии и научные знания для решения всех без исключения глобальных экологических проблем, включая новейшие, от размножения исчезающих видов в неволе, спасения их от угрожающих патогенов до редукции загрязнения микропластиком либо эстрогеноподобными веществами. Преграды на пути их использования по всему миру — социальные, прежде всего бедность, их нужно распространять как помощь в (экологическом) бедствии, а не продавать на рынке, тем более он эту бедность воспроизводит или консервирует, и политические — сопротивление корпораций, заинтересованных в «бизнес как всегда»; их хорошо оплаченные лоббисты обычно эффективны, и в плане создания (=дезинформации) общественного мнения, и в плане продвижения политиков, именно их креатуры управляют сегодня США, Бразилией и другими странами.

Лучше всего это видно на проблемах уничтожения амазонской сельвы и антропогенных изменений климата. См. Фридман, 2017, op.cit., с.318-319, разд.2.22-2.23.

Первая ошибка (когда это «глупость») здесь очевидна — все экологические проблемы, что загрязнение, что нарушенность природных ландшафтов, «мешающая» им воспроизводить рыбу, дичь, зерновые и прочие биоресурсы в желаемом нами объёме, растут в геометрической прогрессии, т. е. ухудшение ускоряется даже при постоянном воздействии, почему откладывать проблему на потом — заведомо значит её не решить или решить с многажды большими затратами. Вторая плохо заметна даже биологам: куда важнее ресурсов т. н. «услуги экосистем»: очистка воды, воздуха, оптимизация микроклимата, поглощение загрязнений, предотвращение наводнений и пр., см. первые попытки их инвентаризации и экономической оценки для всей территории России, обобщением иде н. Всё это природные сообщества «делают» для нас за бесплатно, и тем эффективней, чем больше по площади и не нарушены: экологически полночленны, с сохранённой пространственной структурой, развитой эндогенной мозаикой, сеть нарушений, если и есть, не превосходит порога, за которым пускаются «контуры разрушения» и т. д.

Производство «услуг» связано с развитостью эндогенной мозаики, характеризующей каждое сообщество. Это «лоскутное одеяло» нарушений, находящихся на разных стадиях зарастания и образующихся (одновременно в разном масштабе пространства) активностью животных-средообразователей, создающих разноразмерные «прорывы» лесного полога (или, вообще растительного покрова) на разную глубину, либо выпадением старых экземпляров деревьев 1го яруса активностью. Всё это изучается в рамках т.н.gap-парадигмы лесной биогеоценологии, но применимо и к прочим сообществам, «услуги» которых пропорциональны полноте развития эндогенной мозаики, связанных с нею парцелл растительности, мозаики почв, форм рельефа, более влажных или сухих участков и пр., и обратно пропорциональны антропогенной нарушености этой сети — размеру «пятен» нарушений, их скорости роста, соединению друг с другом, общей занятой площади²⁶.

Биоразнообразие природной территории, как и «услуги», также пропорционально развитию эндогенной мозаики, играющей в биогеоценозе ту же роль, что компартментализация для ферментов в клетке: благодаря ей близкие виды «расходятся» по разным «пятнам» местообитаний и сосуществуют на одной территории, вместо того чтобы вытеснять друг друга в конкурентной борьбе, как ферменты благодаря разделению цитоплазмы мембранами сопряжённо работают на благо целого, а не переваривают друг друга. Продуктивность сообщества с максимальным разнообразием, однако, на минимуме, в т.ч. потому что растительный покров (все его ярусы) максимально неплотен, как голландский сыр дырками, он «пронизан» разноразмерными «окнами» и «прорывами» полога (не доходящими до травянистой растительности).

Вообще, во всём спектре ландшафтов — лесных, травяных, водно-болотных неизменен трейд-офф между продуктивностью при какой-то ресурсной эксплуатации и «услугами экосистем». Первое достигается максимальной однородностью — таковы коммерческие леса или агроэкосистемы, особенно при интенсивном ведении с/х, для большинства видов не являющиеся местообитанием, как и застройка; второе, наоборот, требует высокой мозаичности, делающей территорию прекрасным местообитанием при падении продуктивности. Иными словами, одновременное использование ландшафта ради ресурсной эксплуатации и ради «услуг» в одной и той же точке неэффективно — страдают оба, почему и должны быть разнесены в пространстве, как город с промышленностью, сельхозугодья и природные территории в схеме Б.Б.Родомана.

Да и воспроизводство зерна, древесины, рыбы, дичи, ягод, грибов, всех нужных нам биоресурсов — это тоже «услуга» природных ландшафтов. Однако нельзя «вынуть» из них нужный ресурс, не нарушив их эндогенной мозаики, не нанеся ущерба каким-то нецелевым видам, всегда есть своего рода collateral damage²⁷. Он снижает воспроизводительную способность ландшафта тем более, чем «плотнее» сеть нарушений, быстрее «растут» и соединяются его «пятна» внутри территории экосистемы, сильнее «задеты» её ключевые виды. В отличие от ресурсов, «услуги» экосистем незаменимы: если на их разрушение не обращают внимания, рассчитывая решить возможные проблемы техническими средствами, тяжесть последствий сильно растёт, как и затраты на их ликвидацию, в сравнении с оптимальной ситуацией, если бы эти сообщества не уничтожили, но сохранили хотя бы на части площади (15-20%) в расчёте на выгоду от «услуг»:

«По последним оценкам <>, утрата 1 га прибрежных водно-болотных угодий ведет к увеличению ущерба от штормов и ураганов в среднем на $33 тыс., суммарная стоимость экосистемных услуг водно-болотных угодий США по защите от ураганов составляет $23 млрд. в год. Разрушение прибрежных экосистем существенно увеличило ущерб от цунами в Индийском океане в 2004 г. (Global Environment Outlook 4, 2007). В последние годы в ряде тропических стран введены в действие программы по восстановлению мангровых зарослей в целях защиты побережья от ураганов.

Всякая проблема качества среды обитания человека, от регуляции её важных параметров (микроклимат, удаление загрязнений и пр.) до предотвращения стихийных бедствий, решается дешевле и лучше восстановлением природных сообществ с их «экосистемными услугами», чем инженерным путём. Так, для Вьетнама защита и подсадка мангровых зарослей обходятся в $1,1 млн./год, но в 7 раз больше экономится на содержании плотин. Коралловые рифы планеты приносят $1,2 млн./га*год, преимущественно за счѐт туризма, но, уменьшая силу штормов и других стихийных бедствий, каждый гектар рифов экономит $34000/год. «Услуги» гектара саванн, защищающих водные ресурсы и накапливающих углерод, стоят первые тысячи долларов, водно-болотных угодий по очистке загрязнѐнной воды – $120000/год²⁸.

«Ключевая роль природной растительности, и в первую очередь лесов, в снижении длительности и высоты паводков является общепризнанной <>. В 1998-2005 гг. ливневые дожди вызвали затопление многих районов Европы, … только в Альпах ущерб достиг $2 млрд. Увеличение ущерба от наводнений в Европе за последнее десятилетие во многом является следствием уничтожения природных экосистем в результате канализации рек, осушения болот, сведения лесов, покрытия больших площадей асфальтом и другими твердыми материалами <>.

В США в бассейне р. Миссисипи прибрежные болота и заболоченные леса могли аккумулировать 60-дневный речной сток. Сейчас, после дренирования и осушения, они аккумулируют менее 12-дневного речного стока, функция регулирования стока сократилась на 80% <>. После большого наводнения в 1993 г. в США было показано, что вложение $2– 3 млрд. в восстановление 5,3 млн. га водно-болотных угодий и заболоченных лесов в верховьях рек Миссисипи и Миссури может предотвратить ущерб в $16 млрд. в случае наводнения (рис. 11 <>)».

Ключевая роль природной растительности, и в первую очередь лесов, в снижении длительности и высоты паводков является общепризнанной <>. В 1998-2005 гг. ливневые дожди вызвали затопление многих районов Европы, … только в Альпах ущерб достиг $2 млрд. Увеличение ущерба от наводнений в Европе за последнее десятилетие во многом является следствием уничтожения природных экосистем в результате канализации рек, осушения болот, сведения лесов, покрытия больших площадей асфальтом и другими твердыми материалами <>.

Водно-болотные угодья, мангровые заросли и другая естественная растительность на морских побережьях является важным фактором, смягчающим воздействие ураганов, штормов и цунами. Ущерб, нанесенный Нью-Орлеану ураганом «Катрина» в 2005 г. мог быть существенно ниже, если бы были сохранены естественные водно-болотные угодья на побережье Мексиканского залива. См. ценность сохранения солёных болот юга и юго-востока США (в условиях, когда им угрожают и осушение и застройка, побережья — наиболее «лакомые» куски для туристического, транспортного и других бизнесов) от ущерба, наносимого ураганами, в условиях их учащения — с увеличением разрушительной силы — вследствие глобального потепления (рис.12).

.

В 1990-е годы США начинали осуществление стратегии по предупреждению наводнений, которая включала восстановление водно-болотных угодий, однако в начале 2000-х годов федеральные инвестиции в меры по борьбе с наводнениями и восстановлению болот были сокращены. В период 1990–2000 годов темпы исчезновения болот в Луизиане составляли примерно 6 тыс. га в год, в результате чего густонаселенные районы оказались беззащитными перед сильным ветром, высокими волнами и поднятием уровня воды <>²⁹».

Следовательно, большинство проблем качества среды обитания решить через восстановление малонарушенных экосистем ради «услуг» дешевле и проще, чем техническими средствами, вроде строительства дамб, искусственной регенерации воздуха и/или оптимизации микроклимата. Особенно в городах и в зонах их влияния, где сохранение достаточной площади естественных (в смысле изменённых не более, чем в регионе) лесов, лугов и болот важнее любого из элементов цивилизации: их отсутствие всё перечёркивает, как та ложка дёгтя³⁰.

«Не лес, но сад» (миф №3)

Ещё один миф, заслуживающий внимания: мол, людям нужен «не лес, но сад», активно продвигаемый той же Латыниной и встречаемый на ура колёсиками и винтиками рыночного фундаментализма и в развитых странах, и в наших палестинах. Мол, ненарушенная природа людям вредна, опасна, от неё одни только проблемы, почему люди имеют право и даже обязаны перестроить «лес» в «сад», сделать ландшафт искусственным и удобным для «среднего посетителя»: с природными элементами, да, но в привычных нам «парковых» и «садовых» формах.

«Когда «зеленые» нам говорят, что самое замечательное – это сохранять природу в ее первозданности, то они не понимают, что говорят, потому что природа в ее первозданности ужасна. Природа в ее первозданности в амазонских лесах – это ядовитые змеи, которые тебя кусают, и желтая лихорадка. Природная первозданность в московских лесах – это коряги, болота и еще в это болото сочится канализация из соседнего поселка. И если всё это сохранять в первозданности, то жить там невозможно. Я уж не говорю, что там в какой-то первозданности там еще были и медведи, и гадюки.

Человек должен превратить, чтобы природой было удобно пользоваться, создать удобный интерфейс и превратить ее в сад. И не случайно рай в мире во всех сказках изображается в качестве сада, а не в качестве дикого леса. А в качестве дикого леса изображается совсем другое место» («Код доступа»).

Если отжать все глупости эта — довольно рациональное мнение — звучит так:

«Не всякое биоразнообразие хорошо….Мир вокруг человека должен быть не лес, а сад. Человек должен и может истребить из него те живые организмы, которые приносят человеку значительно больше вреда, нежели они приносят пользы окружающей экосистеме» («Лево-зелёные»).

Беда в том, что она научно неверна, а при нынешней степени преобразования природы в том самый «сад», увы, неотделимый от свалки с другими бедлендами, просто опасна.

С одной стороны, все вредные человеку существа — болезнетворные микробы, паразитические черви, вредители сельского и лесного хозяйства стали вредны вследствие развития его хозяйства, вошедшего в конфликт с воспроизводством природных сообществ: там деления на «полезных» и «вредных» просто нет. Наносимый ими ущерб стал платой за большую эффективность ведения сельского, охотничьего и прочего хозяйства, чем воспроизводство тех же видов или их родичей  в природе (как часть обратного следствия этой эффективности — тотальной неустойчивости хозяйства). С другой, «леса» осталось так мало, что продолжать его преобразование под лозунгом «превратим в сад» значит лишиться последних ресурсов и, главное, экосистемных услуг, не говоря уж о том, что расти будет не сад, а свалка.

С третьей, чтобы уменьшить опасности, связанные с преобразованием, за продолжение коего выступает Латынина, нам нужно сохранить всё биоразнообразие, как видовое, так и — особенно! — ценотическое, в первую очередь важные для экосистем обычные виды, высокая численность которых делает их наиболее значимыми в плане функционирования сообществ, без чего нет «услуг». Быстрей всего их биомасса и численность падает в развитых странах, даже когда-то совершенно обычных насекомых. Все остальные тезисы цитируемой статьи — просто ложь, произносимая, чтобы избежать обсуждения этого тезиса с научными данными в руках, дабы не обнаружить его неверность (скорей всего, очевидную авторке — я довольно высокого мнения об её уме и знаниях).

Отчасти это правда, как «правда жизни» у нас — загаживание подъездов, дворов, пригородных лесов и пр. публичного пространства. Для среднего посетителя, особенно не задумывающегося об экологической ситуации в «своём» мегаполисе, куда привлекательней парк культуры и отдыха с аттракционами, дорожками, ларьками, спортсооружениями и прочей культуркой, чем лесная растительность с комарами, слепнями, болотистыми поймами и низинами, где трудно ходить, присесть негде, нечем заняться и т.д. И если не думать, зачем это сохранять³¹, то ооочень хочется «благоустроить»: так при Лужкове превратили Царицынский лес в регулярный парк.,  а при Собянине — все оставшиеся городские леса и другие ООПТ.

Тем более это верно, когда обыватель сравнивает собственную дачу с садиком с лесом и болотом вокруг. Либо, что ещё хуже, задумавшись «о стране», решит «Сколько ж места в Сибири пустует, она практически не заселена, а мы тут душимся в электричках. Вот идёт потепление, уйдёт вечная мерзлота, будут новые сельхозтерритории», расселим там население, слишком сконцентрированное в «треугольнике» Европейской России и пр.

Создаст ли потепление возможность выращивать с/х культуры на Севере не в отдельных местах с особенным микроклиматом (как делается с 1930-х гг.), а повсеместно — вопрос гадательный. Но что точно известно — растаивание вечной мерзлоты точно ликвидирует дороги, газопроводы, всю прочую инфраструктуру, созданную за 100 лет. Без мерзлоты грунт превращается в сплошной плывун с понятными последствиями. Рентабельность же с/х куда больше зависит от скорости довоза урожая до рынка, чем от его величины: «дорога» здесь сильно важнее «поля», поэтому самые прибыльные с/х угодья — пригородные. Да и освоение сырьевого района требует предварительных вложений в создание дорожной сети и прочей инфраструктуры даже в тропиках, в Сибири же и подавно. Так, пока есть (довольно дорогостоящие) технические решения, уменьшающие риск существующих ж/д на вечной мерзлоте в условиях «потепленческих» деформаций, но как строит новые в районах, где оттаивание только начнётся и пойдёт по ходу строительства, ещё и не подбирались: даже