Татьяна ГоричеваТатьяна Горичева — православный философ, публицист. Родилась в Ленинграде. Окончила философский факультет ЛГУ в 1970. Крестилась в возрасте 26 лет. Её переписка с немецким философом Хайдеггером в университетский период стала легендарной в студенческой среде, но повлекла административные наказания. Была видным деятелем неофициальной культуры и Самиздата. В 1980 году была выслана из СССР, вместе с другими участницами женского христианского движения, печатным органом которого был журнал «Мария». Училась в католическом институте св. Георгия (Франкфурт-на-Майне, ФРГ), в Свято-Сергиевском Православном богословском институте в Париже, прослушала курс лекций в Сорбонне. Автор многих книг о православной вере и культуре. Регулярно выступает в России и в западных странах с лекциями о Православии. В 1989 году смогла вернуться в Россию, продолжая работать на Западе. С того времени по настоящий день живет между Петербургом и Парижем.
Книги: «Взыскание погибших» (1982), «Опасно говорить о Боге» (1983), «Сила христианского безумия» (1984), «Дочери Иова» (1986), «Сила и бессилие» (!987), «Дневник путешествий» (1989), «Нечаянная радость» (1990), «Человек непрестанно ищет счастья» (1990), «Святая мать-земля» (1993). «Святые животные»(1993) -- «Только в России есть весна. (2006)О трагедии современного Запада»(2008), «Молчание животных» (2008), «О священном безумии»(2015) и др.
Я родилась после войны, в 1947-м году. И, наверно, я отношусь к первому поколению советских людей, которое совершенно неожиданно пришло в Церковь. В связи с моим поколением можно говорить о религиозном возрождении. Хотя мы сами даже Бога не искали.
Я жила, как и все мои друзья, товарищи, ровесники, в коммуналке, бесконечно длинной — «на сорок человек одна уборная». Но это было всё равно весело, здорово. Меня только смущало, что люди всё время живут мелкими заботами, страхами. Смущало мещанство. Я читала книги о Сирано де Бержераке, об Оводе, я уже в детстве читала немецких романтиков. Я очень хорошо училась, потому что была колоссальная тяга к знаниям<…>
Во время хрущевской оттепели начали издаваться и Сартр, и Камю, и Кафка. Я читала уже по-немецки и по-английски, так что я всё это безумно полюбила. Особо меня радовала «человек — это безнадежная страсть», «человек обречен на свободу», — эти сартровские экзистенциальные максимумы. «Человек — это вечная драма», как говорит Камю. «Бытие для смерти» Хайдеггера. То есть, все эти филиппики одиночеству, абсурду, стоицизму, трагичности жизни — всё это я принимала. И так поступила на философский факультет Ленинградского университета и писала диплом о Хайдеггере, совершенно солидаризируясь с тем, что человек всегда одиноко умирает, и никакого нет — ни Бога, ни черта.
Хайдеггер был разрешен в качестве объекта критики. Я сдавала вдвое больше экзаменов, чем обычные студенты, потому что я избрала своей стезей именно критику современной буржуазной философии. Я даже должна была сдавать Кассирера и массу других вещей, которые никто не читал вообще, хотя они все стояли в библиотеках. А я читала, потому что у меня была безумная, конечно, влюбленность в немцев и в современность.
Я сдавала Кисселю, хотя он сам этого тоже не читал, то есть я сама с собой говорила. И, написав диплом по Хайдеггеру, про который Киссель сказал, что его не только страшно читать, но и носить в портфеле, так я восхвалила там экзистенциализм, была уже на грани абсолютной маргинальности. Хотя меня приглашали в аспирантуру, я отказалась.
В августе 1974 года в Москве состоялся Международный Гегелевский Конгресс. Я разговорилась там с несколькими немцами. В том числе рассказывала, как у нас любят Хайдеггера. Один из немецких участников подошел ко мне и попросил написать Хайдеггеру письмо: «Он будет так рад. Он думает, что в России его не знают, что здесь вообще нет мысли…» На следующий день я написала письмо, философское и восторженное, тайно передала его уезжающему немцу. Помню, что там были слова:
«Aber wo die Gefahr ist, waecht das Rettende auch».
(«Но там, где опасность, там растет и спасение». Гельдерлин).
Неожиданно быстро пришло письмо от Хайдеггера. Оно начиналось:
«Vielen Dank fuer Jhren wuenderbaren, einsichtsvollen Brief…» (Большое спасибо за Ваше чудесное, проникновенное письмо…)
Недавно друзья из Германии прислали мне книгу бременского друга Хайдеггера. Хайнрих Виганд Петцет («Идти навстречу одной звезде». Встречи с Мартином Хайдеггером) описывает 85-летие философа:
«Хайдеггер – ко всеобщему удивлению – поднялся и произнес короткую, но захватывающую речь. Она начиналась так: «Молчание – это благодарность возраста…» Затем он прочел письмо русского философа (-фини) из Ленинграда, которое пришло утром того же дня. Она писала «из страны самых холодных пропастей»… из страны, где «в душах многих живет великая решительность» (Grossentschiedenes in den Seelen tragen) и «где, несмотря на преграды, все полны слуха». Это письмо стало одной из самых больших радостей для мыслителя».
Хайдеггер прислал мне позднее и свои еще не опубликованные стихи. Он увлекался Японией, вообще Востоком. Помню только одно:
"Je seltener die Dichter, desto einsamer die Philosophen.
So ergeht die Zeit".
«Чем реже поэты, тем более одиноки философы.
Так проходит время».
Ничего от нашей переписки у меня не осталось. Во времена перед высылкой я уже не жила дома (чтобы КГБ своими визитами не травмировал моих больных родителей), многое исчезло. Я выехала в Вену лишь с визой и Евангелием в руках.
Однажды выступала во Фрайбурге. После доклада подходили с моими книгами, чтобы подписала. И высокий господин попросил подписать «Герману Хайдеггеру», сказав: «Мой отец очень любил вас».
Рано прервалась наша короткая переписка. Я помню, так и не получила от величайшего мыслителя ответ на мой вопрос: «Что вы делаете, когда эпоха ускользает от вас?». Поздний Хайдеггер много писал о скрывающемся характере эпох (эпоха – ускользание).
Влияние Хайдеггера на богословскую мысль не слабеет, а повсеместно растет. Каждый месяц появляются публикации, диссертации, книги (особенно в католическом и протестантском пространстве), написанные под влиянием Хайдеггера.
В православном мире одной из первых «хайдеггерианских» книг можно считать труд Христоса Яннараса «О личности и эросе» (1976). Яннарас обращает внимание на то, что Dasein – это экзистенция, то, что всегда выходит за пределы, то, что через эрос (как его понимают греческие отцы-аскеты) всегда открыто Другому, Личности. Событие (тоже хайдеггеровский термин) отношения и есть онтология любви.
У Хайдеггера можно использовать почти все, чтобы описать христианские состояния: и то, что через страх приводит к себе самому. И отличие страха от боязни. Также умение отличать бытие Das MAN от подлинного бытия. «Голос совести», призывающий к онтологическому выбору, онтологическую дифференцию как умение «различать духов». И многое другое.
Сам он не считал богословие чем-то серьезным, относя его к «онтическому». Наверняка он не был знаком с апофатической православной традицией, которая совсем не похожа на объективированное, рационалистское, «римское» мышление. Он не знал (наверняка), что греческая аскетика говорит не о «натуре», а о φύσις, что в языке, как «в доме Бытия» φύσις – динамическая и сияющая, совсем не похожая на латинскую «natura».
Мне нравится и подход Мануссакиса: видеть, слышать, осязать. У Гуссерля и особенно у Мерло-Понти познание Другого совершается через тело. Прикосновение Бога и человека «свершается» в Причастии.
Но я согласна и с критикой Хайдеггера Левинасом. Он говорит, что бытие – это нечто анонимное, внеличностное. А его ученики (А.Финкелькро) уже прямо отмечают, что самое главное – не бытие, а любовь.
И отношение к смерти. У Хайдеггера смерть – всегда «моя». У Левинаса (да и вообще у всякого верующего человека) важнее смерть и страдания другого. Самая страшная вещь на свете – знать и видеть, как страдает твой ближний. И не уметь ничем помочь.
(Использовались фрагменты интервью Горичевой интернет-изданию "Православие и мир" www.pravmir.ru и журнала "Нескучный сад" www.nsad.ru)
Отсюда
Свежие комментарии