«Кровавые когти и клыки профессора Пинкера». Ч.1.

Print PDF

В продолжение «Об агрессии»

Введение

Нам часто рассказывают про «природную агрессивность» людей и определяющем влияние «кровопролитий» в ходе антропогенез на становление человеческих качеств и поведения – кто «попавшись» на ошибки биологического редукционизма, кто из идеологической заданности, чтобы убийства и другие подвиги сегодняшнего «мира насилья» ставить в вину индивидам, не общественным отношениям, «сковывающим одной цепью «верхних» и «нижних». «Плохая наука» первых, индоктринация вторых обычно поддерживают и усиливают друг друга ввиду выгодности такой амальгамы: уж больно подобные интерпретации гармонируют с Homo homini lupus est рыночных обществ, почему СМИ немедля подхватывают истории про «ген агрессивности«, «естественные различия» женщин и мужчин (часто с подачи самих исследователей, заинтересованных в подобной рекламе), но не торопятся пересказывать объяснения других исследователей, что здесь некорректно в научном плане. Да и у образованной публики эти идеи нарасхват.

Что откровенно признаёт в «Чистом листе» С.Пинкер – без этой идеи не объяснить факты априорной настроенности людей, живущих в очень разных типах социумов, на равенство с кооперацией вместо конкуренции, и не обоснуёшь «естественность» общества, основанного на конкуренции, частной собственности и свободе предпринимательства, с естественным для него классовым разделением и напряжением против «других», от подозрений и неприязни, до открытой агрессии, войн и убийств. А тут это возможно, скажем, через гипотезу антрополога Стивена Боулса, о выработке т.н. парохиального альтруизма (т.е. альтруизма только к «своим», не к людям вообще) отбором, следующим из «ожесточённейших и кровопролитнейших» первобытных войн. И главным доказательством того и другого (а разом и действенности отбора на агрессивность у Homo sapiens), выставляют очень высокие цифры потерь ранеными и убитыми в войнах и межындивидуальных конфликтах в первобытных и предклассовых обществах, охотников–собирателей, садоводов и земледельцев.

См. показательную таблицу из такого аргументации на рисунке; сторонники этой позиции таких сделали много, за что оппоненты характеризовали её — см. заголовок. Увы, подобные выводы из такого рода данных кажутся очевидными, почему их принимает, скажем, Е.Н.Панов, в свой книге «Человек: созидатель и разрушитель» едко и метко критикующий представления социобиологов о нас грешных (а «когти и клыки» — их неотъемлемая часть).

Даже у народов, имеющих репутацию «мирных», «бегущих конфликтов», вроде койсанских племён, пигмеев ака и пр., «потери» ранеными и убитыми во внутри-, часто также межгрупповых конфликтах выше, чем в Нью–Йорке и других «мировых столицах», считающихся криминализованными (хотя Пуэрто-Рико, Виргинские острова, Сальвадор, Колумбия, Венесуэла, Тринидад и Тобаго, Мексика, вполне соответствуют этому уровню или превышают его. К слову, в Папуа-Новой Гвинее, поколение назад жившей в каменном веке, их частота существенно ниже, чем в этих странах, имеющих более чем столетнюю традицию современного развития, пусть зависимого, и демократии).

«Совершенно очевидно, что [пигмеи] ака избегают любого проявления физической агрессии. Так, если она направлена на ребенка со стороны одного из супругов, это может послужить поводом к разводу. Сами ака подчеркивают свое отличие в этом отношении от соседей нганду (банту), которых они считают людьми агрессивными. У тех случаи домашнего насилия вполне обычны, а у ака крайне редки.

Потасовки здесь могут инициироваться индивидами обоих полов, но чаще женщинами (7 из 10 наблюдавшихся эпизодов), по сравнению с 9 из 17, где  инициаторами были мужчины. Если мужчина бьет женщину, она обычно дает сдачи, чего не бывает у нганду. При дележе пищи важную роль играет репутация присутствующих, и лишь немногие из них обладают правом решения. Требования добавки может рассматриваться как агрессивное поведение. Считается, что отказ ака от растениеводства обусловлен как раз тем, что его продукция может стать объектом требований со стороны родичей уступить часть ее им.

Между тем проявление гнева и угрозы применения физического насилия всячески осуждаются. Все это, как считают аборигены, может послужить причиной распада лагеря и усиления опасностей со стороны колдунов. В соперничестве молодых мужчин на почве любовных связей они пользуются сплетнями в попытках принизить достоинства и привлекательность конкурента. Зарегистрированы 669 случаев смерти, из которых только в 33 (5%) оказались следствием несчастных случаев и насилия. К нему мужчины предрасположены в большей степени, чем женщины, и только они могут оказаться в роли убийц.

Основные причины смертности паразиты и инфекционные заболевания, причем подвержены им в основном дети возрастом до 15 лет» (Hess et al., 2010: 334–335, цит.по Панов Е.Н. «Человек — созидатель и разрушитель. Эволюция поведения и социальной организации«. М.: ЯСК, «Лазурь», 2017.).

«Очень похожую картину этических норм мы видим у эскимосов. По свидетельствам этнографов, в детях с самого раннего возраста поощряются такие качества, как миролюбие, великодушие, терпимость к ближним, скромность и стремление к кооперации. Какая-либо враждебность в отношениях между людьми категорически осуждается. Ее, как и других проявлений конфронтации всячески избегают также группировки при встречах друг с другом (Knauft 1987: 458, цит.по Е.Н.Панов, op.cit.).

Бушмены !кунг… обычно описывались этнографами
«…как народ чрезвычайно миролюбивый и лишенный агрессивности, что отчетливо отражено, к примеру, в заголовке книги Элизабет Томас (Thomas 1959). Много говорилось о том, что они испытывают предубеждение против любых противостояний, избегают физического насилия и выработали ряд традиционных норм, способствующих избеганию конфликтных ситуаций. Бушмены, например, хорошо понимают и объясняют чужеземцам, что жизнь в большом коллективе чревата возникновением вражды (Clark 1968; сравни со сказанным выше о пигмеях ака — Е.П.).

В то же время систематические исследования, проведенные Р. Ли (1979: 398), показали, что смертность на почве насилия составляла здесь в период между 1920 и 1955 г. 29.3 случаев на 100 000 человек в год. Это почти в три раза выше соответствующих показателей для США в 1953 г., а они наиболее высоки среди всех западных обществ» (Keeley 1996: 29; Knauft 1987: Table 2).

«Всегда и везде интересы личности так или иначе вступают в противоречие с интересами прочих людей, и это служит причиной не только банальных ссор и склок, но подчас может приводить и к самым тяжким последствиям.

Как мы видели, убийства случаются даже у ака, которых можно уверенно считать почти что олицетворением кротости. А у эскимосов, которые столь очевидным образом придерживаются стремления к миролюбию, насилие с летальным исходом, по свидетельствам целого ряда наблюдателей, — явление вполне обычное. По опросам пятнадцати взрослых мужчин, членов одной из группировок, выяснилось, что девять из них (60%) признали вину в однажды совершенном убийстве, а еще двое (13%) были на волосок от преступления (Knauft 1987: 458, цит.по Е.Н.Панов, op.cit.).

Такого рода данные широко используются в аргументации той части научного сообщества, члены которой стоят на позициях отрицания исходно миролюбивой природы отношений в обществах охотников-собирателей. По этому принципиальному вопросу среди антропологов проходит водораздел между этой точкой зрения и взглядом, согласно которому стремление к кооперации в обществах ранних гоминид должна была существенно сдерживать любые проявления неуживчивости. Брюс Ноуфт в начале цитируемой статьи кратко излагает содержание нескольких теорий, взятых на вооружение той либо другой группой исследователей. Далее он пишет:

«Как это видится сегодня, вполне вероятно, что обе позиция частично справедливы. Если же сосредоточиться на эгалитарных обществах, общая картина социальных отношений выглядит по большому счету мирной, но перемежаемой (punctuated by) вспышками агрессивности. Когда они возникают, поведение выходит из-под контроля и выливается в эпизоды смертоубийства. Именно это и может служить причиной высоких оценок летальности конфликтов вопреки низкому уровню агрессивности в целом» (там же: 459)» (Е.Н.Панов, op.cit.).

Ошибки сравнений первобытных убийств или «войн» с современными

Однако сравнение «их» убийств с военными/криминальными потерями современного общества просто ошибочно. Нарушается известное правило логики – сравнивать на одном основании, и сразу по многим позициям, в совокупности делающих эти потери несопоставимыми. Во–первых, у этих народов военные действия между деревнями или обществами идут «на всю глубину» занимаемой территории, в необходимости убивать и риске быть убитым нет разницы между «фронтом» и «тылом», т.ч. сравнивать надо с «фронтом» войн современности.

Во–вторых, анализ поведения в ситуациях, ведущих к убийствам, у этих народов показывает, что они изо всех сил стараются сдержать агрессию, избежать конфликтов, относятся к тому и другому крайне отрицательно но, коль уж случилось, не могут остановить автокаталитического подъёма враждебности до ранений и смерти включительно. Причина – в неразвитости культуры примирения, прогрессировавшей всю человеческую историю, от локальных и частных приёмов в традиционных обществах [о них см. «Войну и мир в ранней истории человечества«], до специальных институций международного уровня в современности: мирных договоров, коллективной безопасности, «принуждения к миру» агрессоров, ООН и т.д. Т.е. при такого рода сравнениях нарушается главное требование логики — сравнивать на одном основании (в нашем случае — на одном уровне разнообразия и развитости средств примирения, поведенческих, институциональных и технических).

См. ниже анализ факторов, определяющих регулярные войны у т.н. «свирепых яномамо», индейского народа в Венесуэле, по материалам Наполеона Шаньона. Последние подаются обычно (в т.ч. им самим, в публикациях в Science и другие престижные журналы) как одно из обоснований «кровавых клыков и когтей»:

«Изучение индейцев яномамо в Амазонии на протяжении последних 23 лет показало, что 44% мужчин в возрасте 25 лет и старше участвовали в убийствах соплеменников и около 30% смертности в этой когорте происходит на почве насилия. Почти 70% взрослых индивидов в возрасте свыше 40 лет потеряли по этой же причине близких родичей. Демографические данные свидетельствуют о том, что мужчины-убийцы имеют больше жен и более многочисленное потомство, чем те, которые в убийствах не участвуют» (Chagnon 1988: 985).

Однако вся совокупность собранных им данных опровергает «свирепость» и указывает на совершенно иные причины войн, чем называются в расхожих мнениях, см. анализ Аллена Джонсона и Тимоти Эрла в «Эволюции человеческих обществ. От добывающей общины к аграрному государству»

(Перевод с английского И. В. Кузнецова и Е. Веремеевой под научной редакцией О. Масловой-Вальтер и М. Маяцкого;  я это так подробно указываю потому, что то и другое сделано необычайно качественно, в т.ч. отмечены все непонятные нам особенности терминологии авторов, обозначены все случаи расхождения их идей с полевыми данными, привлекаемыми для их обоснования.

В авторском изложении видно огромное влияние марксистских представлений о социальной эволюции, восходящих к «Происхождению семьи, частной собственности и государства» на антропологов все 135 последующих лет. Сами авторы хоть не марксисты, но близко, источник развития у них не внутри самих обществ, а вовне — демографический рост и технологический «ответ» на этот «вызов», меняющий общество в меру его успешности. Издано, как ни странно, институтом Гайдара в 2017 году).

Яномамо Венесуэльского нагорья: не «свирепые», но зажатые в угол

Яномамо представляют особый интерес для последователей материалистической теории из-за трудностей в объяснении их необычных войн (Chagnon and Hames 1974; Harris 1974). Центральным является следующий вопрос: что служит поводом для частых и внезапных войн у яномамо, в которых гибнет очень много людей, — скудные материальные ресурсы или борьба за другие, нематериальные, ценности (Lizot 1989)?

Шегнон¹ (Chagnon 1968а, 1968b) подчеркивал в своих описаниях яномамо, что они сражаются по разного рода причинам: из-за недостаточного количества женщин; из-за подозрений в колдовстве и возможного ущерба, им нанесенного; из-за слабой политической системы, не способной предотвратить войны.

Харрис (Harris 1974: 102; 1979) справедливо утверждал, что такой эклектичный взгляд не дает удовлетворительного объяснения войнам у яномамо. По его мнению, яномамо сражаются за охотничьи угодья, в особенности за доступ к скудным запасам пищевого белка. Шегнон на это возразил (Chagnon 1983), что, хотя яномамо действительно считают мясо ценным и редким продуктом, его данные говорят о том, что их пищевой рацион включает достаточное количество белков (Chagnon and Hames 1979).

В недавних работах Шегнон приблизился к биоэволюционной концепции «инклюзивного соответствия», стараясь доказать, что победы в войнах и политическом маневрировании коррелируют с успешным воспроизводством: попросту говоря, мужчины яномамо сражаются не только за женщин, но и за «средства воспроизводства». Агрессивные мужчины оставляют больше потомства, чем мужчины, которые позволяют себя запугивать и подчинять. Таким образом, дискуссия Харриса и Шегнона о причинах войн у яномамо частично явилась продолжением спора (о котором мы говорили в разделе 2) между теориями, фокусирующимися на воспроизводстве и естественном отборе (Шегнон, эволюционная биология), и теориями, которые фокусируются на производстве и адаптации (Харрис, культурный материализм).

Мы попытаемся доказать, что для понимания войн у яномамо необходимо принимать во внимание оба эти объяснения, основанные на биологической мотивации. В этом разделе мы покажем, что войны у яномамо в конечном итоге объясняются конкуренцией за ресурсы, включающей в себя, в числе прочего, конкуренцию за партнеров и за охотничьи угодья. Возникает вопрос: почему такая конкуренция, будучи универсальной для всех социокультурных уровней, приводит к особому типу войн у яномамо? Войны у яномамо занимают промежуточное место в эволюции между отсутствием войн в группах, стоящих на уровне семьи, и организованными и обыденными формами войн, о которых мы будем говорить в следующих разделах. Яномамо, похожие на миролюбивых мачигенга (случай 3) способами адаптации к жизни в тропическом лесу, переступили роковой порог от культурного акцента на контроле над агрессией к акценту на контроль посредством агрессии.

Окружающая среда и экономика

Яномамо² (Chagnon 1983), известные также как яноама (Биокка 1972; Biocca 1971; Smole 1976) и вайка (Zerries and Schuster 1974), традиционно заселяют нагорья у истоков рек Ориноко и Риу-Негру в Венесуэле и Бразилии. Хотя этот регион обычно считается частью тропических лесных низменностей Южной Америки, а его народы причисляются к амазонским, в действительности эти нагорья отличаются от тропических низменностей, которые их окружают. В большинстве исследований яномамо описываются как сообщества, которые недавно мигрировали с нагорий на «девственные» низинные территории (Smole 1976: 226), но мы здесь говорим о сообществах, значительно отличающихся от горных яномамо (см. карту B в Migliazza 1972: 17).

Река Ориноко берет свое начало в Гвианском плоскогорье, характеризующемся скалистыми выступами и хребтами из древнего гранита и метаморфических³ скал, сильно выветренных и образовавших замысловатую и неравномерную последовательность из холмов и долин. За исключением редко встречающихся аллювиальных выбросов, почвы бедны:

«Ни одно из этих нагорий из осадочных скал не подходит для сельского хозяйства. Кажется, что на Гвианском плоскогорье земледелие возможно только в низменностях долин, а они не отличаются особым плодородием» (Sauer 1948: 320; см. также Lathrap 1970: 42).

Высотность региона, который традиционно занимают яномамо, варьируется от 1 тыс. до 4 тыс. футов. Горы высотой до 6 тыс. футов, похоже,

«необитаемы, покрыты кустарником и низкой порослью и весьма каменисты»

(Smole 1976: 32–33) и практически не используются. Регион напоминает остров, вздымающийся над морем тропического дождевого леса, простирающегося по берегам рек, входящих в дренажную систему Ориноко и Северной Амазонки. Нагорье холоднее и засушливее низин дождевого леса, и оно поддерживает уникальную биоту⁴ (Anduze 1960: 186–187; Chagnon 1983: 55).

Андузе (Anduze 1960: 173) заметил, что если вдоль рек на низких участках суши дичь находится в изобилии, то на возвышениях ее все меньше, — ​факт, который он отчасти объяснял интенсивной охотой горных яномамо. Смоул (Smole 1976: 41, 131) также отмечает, что на нагорье природная пища вообще и дичь в частности менее изобильны. Рыбы также мало, и она в меньшей степени пополняет рацион у яномамо нагорий, нежели у живущих в низинах (Chagnon 1983: 102). Таким образом, Гвианское плоскогорье, не будучи географически островом, является тем не менее отдельной экологической зоной, для которой характерны бедные почвы и жители которой могут рассчитывать лишь на скудную пищу из природных источников (Hames 1997а: 3–5).

Яномамо населяют Гвианское плоскогорье с незапамятных времен, и, возможно, они являются потомками «пеших кочевников», первопоселенцев в этой части, занимавших куда более обширный регион, пока их не вытеснили распространившиеся карибо- и аравакоязычные группы⁵ (Atlas 1979: 320–321; Smole 1976: 17–18; Wilbert 1966: 237–246).

Язык яномамо, как кажется, не родственен аравакским и карибским, их культура отличается своеобразием. Аравако- и карибоязычные группы были народами каноэ⁶ поразительной силы и свирепости, господствовавшими на судоходных реках; их экономика была сосредоточена на горьком маниоке, рыбе и дичи, на которую они охотились в сравнительно богатых низменных лесах. Мирные контакты яномамо с этими группами заканчивались подчинением, а враждебные — ​уничтожением и изгнанием, притом жертвами оказывались чаще всего яномамо (Chagnon 1976: 228, 230).

Яномамо представляют собой пример «конкурентного исключения» (Barth 1964), они занимают экологическую нишу, отличную от той, что имеется у их конкурентов, обитающих в более низких местностях: они не используют каноэ, употребляют мало рыбы и вообще избегают воды, когда это возможно⁷. Их экономика также отличается и держится на плантене и сладком маниоке⁸. Согласно Смоулу (Smole 1976: 13–14), регион Парима на Гвианском плоскогорье является

«одним из последних великих культурных редутов Южноамериканского континента… Бóльшая часть традиционной территории яномамо недоступна для речного судоходства, она эффективно защищает своих обитателей от пришельцев».

Овощные бананы (плантены)

Когда мы будем говорить о войнах и «жестокости» яномамо, не следует забывать, что первоначально яномамо занимали зону, исторически окруженную сильными врагами, где трудно было найти убежище.

Европейская колонизация обеих Америк оказалась тяжелым испытанием для речных групп, таких как аравако- и карибоязычные, поскольку они занимали богатые территории, легко доступные для лодок. Они были порабощены, подвергнуты децимации⁹ (в силу возросшей заболеваемости), и в итоге их земли оказались включенными в расширившиеся границы западной цивилизации. Яномамо же, напротив, укрылись в раковине своего нагорья, главным образом, чтобы избежать болезней, которые они напрямую связывали с присутствием белых людей¹⁰ (Биокка 1972; Biocca 1971: 213; Chagnon 1983: 200).

Но к XIX веку яномамо приобрели орудия из стали и плантен, и вслед за этим их популяция стала быстро расти (Chagnon 1983: 61). Начиная с 1940‐х годов некоторое число яномамо стало выходить из редутов своего нагорья, чтобы колонизовать реки на более низких землях. Эти группы широко известны благодаря исследованиям, проведенным Шегноном, и фильмам последнего, снятым им совместно с Тимоти Эшем¹¹ (Chagnon 1992).

Первоначально популяционное давление ощущалось в этом регионе сравнительно слабо, что объяснялось уничтожением аравако- и карибоязычных групп, как и тем, что распространенные здесь малярия и желтая лихорадка были серьезной преградой для миграции яномамо (Smole 1976: 228). В результате вокруг поселений яномамо образовалась так называемая буферная зона — ​незаселенные пустые территории с хорошими участками для садоводства (Steinvorth-Goetz 1969: 195). Шегнон в 1968–1971 годах отмечал изобилие дичи в этом регионе.

Для тех, кто считает скудость ресурсов основной причиной конкуренции и войн у яномамо, проблема заключается в том, что эти сообщества не только продолжили практиковать войны в условиях изобилия ресурсов¹², но стали даже воинственнее, чем прежде (Chagnon and Hames 1979: 912). Почему же они сражались, имея в распоряжении обильные ресурсы? На то были две причины. Во-первых, не следует ожидать, что войны могут немедленно исчезнуть вслед за миграцией населения и улучшением ресурсов, — остается привитая в детстве неприязнь.

Во-вторых, что представляется более верным, изобилие ресурсов на низменностях кратковременно, и с этим сталкиваются все колонисты, проникающие в прежде необитаемые регионы Амазонии (Baksh 1984). Местные ресурсы оскудевали за несколько лет (хотя в наличии оставались земли, пригодные для обработки). Например, через десять лет после первого исследования, проведенного Шегноном в этой области, яномамо и другими была выбита вся дичь, и Шегнон называл этот регион пустыней (Chagnon 1983: 157, 202).

Ввиду этих исторических причин плотность населения среди яномамо, проживающих в низменностях, довольно низкая (ниже 0,3 человека на квадратный километр), тогда как в традиционной для них среде нагорий она обычно значительно выше (более 2 человек на квадратный километр) (Hames 1983: 425). Смоул (Smole 1976: 48) резюмирует ситуацию следующим образом:

«Средняя плотность населения на их территории в целом составляет приблизительно 0,5 человека на квадратную милю. Так как основой для такого подсчета являются и плотно заселенные нагорья, и практически пустые низменности, и необитаемые высокогорья, то фактическая плотность в отдельных местах намного выше. Наблюдение за тем, с какой скоростью высоко расположенные участки Паримы превращались в саванну, наводит на мысль, что лишь несколько десятилетий (а не веков) назад плотность населения там была значительно выше, чем сейчас».

Как и экономика семейного уровня, рассмотренная ранее, экономика яномамо обеспечивает достаточные средства к существованию при сравнительно низких затратах. В частности, в рационе яномамо нагорий содержится достаточное количество белка (Chagnon and Hames 1979). И все же ресурсы, которые им жизненно необходимы для полноценного питания, достаточно скудны, и в результате возникает проблема перенаселенности. До некоторой степени перенаселенность является и следствием войн, из-за которых яномамо собираются для защиты в большие деревни, что ускоряет деградацию окружающей среды. Это парадоксальное явление, поскольку, как будет показано, и сама война является следствием скудости ресурсов и конкуренции из-за них.

Пища, получаемая из природных источников, и охота. Яномамо зависят от природной пищи, стремясь получить пищевое разнообразие и найти приправы, которые они добавляют к продуктам, в основном выращенным в садах¹³. Они отличаются эклектичными вкусами и относительно небольшими ограничениями на то, что считается съедобным (см. Taylor 1974). Их пища состоит из крабов, креветок, иногда маленькой рыбешки из горных стремнин, лягушек, муравьев, термитов, личинок насекомых, сердцевин и плодов пальмы, других фруктов и различных кореньев. Хотя яномамо нагорий и предпочитают мясо крупных животных, но из-за его нехватки в той же мере зависят от наличия насекомых (Smole 1976: 163). Некоторые фрукты запасают, засушивая и потом храня в пещерах (Биокка 1972; Biocca 1971: 76; Smole 1976: 237), иногда группы устраивают специальные «племенные площадки», где размножаются лягушки, которых потом собирают и едят (Smole 1976: 247).

Как было показано в разделе 1, эта общая скудость пищи и разнообразие добываемых пищевых продуктов характерны для экономики жизнеобеспечения: наиболее обильная и предпочтительная пища со временем становится настолько редкой, что и менее предпочтительная считается сравнимой с ней по ценности. С учетом этих особенностей яномамо нагорий описывались скорее как собиратели, нежели как охотники. Жизнь в деревнях затрудняет получение пищи из природных источников. Поэтому они часто покидают свои деревни и образуют расширенные семейные группы в размере села, чтобы заниматься добыванием¹⁴ в менее плотно населенных районах на своих территориях или на удаленных территориях соседей.

Время от времени небольшие группы отправляются на поиски добычи. Во время таких походов они сильно зависят от наличия природной пищи. Но иногда они могут попасть на участки с сохранившимися старыми садами, в частности, персиковых пальм¹⁵, и тогда природные ресурсы теряют свою значимость. Когда они обнаруживают большое количество природной пищи, то сообщают об этом родственникам, приглашая их воспользоваться неожиданным изобилием. В результате порой в течение года деревня либо совсем пустует, либо ее заселяет малая часть общего населения.

Группы яномамо различаются по тому, какое количество природной пищи они потребляют. Обитатели больших оседлых деревень могут чувствовать себя защищенными на случай войны, но сожалеть о том, что в их рационе отсутствуют природные продукты, тогда как у маленьких мобильных групп есть доступ к природной пище, но они очень уязвимы в случае набегов, и их могут изгнать с их территорий. Хелена Валеро, бразильская девушка, воспитанная у яномамо, описывает случай, когда могущественная группа деревенских жителей захватила в плен женщин из небольшой добывающей группы. Когда пленницам удалось бежать, женщины из деревни рассержено кричали им вслед:

«Бегите, бегите! Возвращайтесь к поеданию диких плодов, плохих плодов. Глупые женщины, потому что убегаете! Если бы вы остались с нами, то объедались бы пупунья [плодами персиковой пальмы] и бананами из наших рока [садов]. Теперь же вам надо будет много трудиться, чтобы отыскать в лесах дикие плоды!»

Но это не произвело впечатления на убегавших женщин, закричавших в ответ:

«Мы не пришли просить у вас плоды и бананы» (Биокка 1972; Biocca 1971: 34–36).

Известно, например, что группа гнаминаветери («одинокие люди») получила свое имя именно за то, что предпочла мирную кочевую жизнь малыми группами (признаваемую культурно стратегию «прятанья» (баими)), чтобы избегать встреч с врагами (Hames 1997: 8).

Яномамо считают «настоящей едой» определенные виды дичи, а также плантен и плоды персиковой пальмы, выращиваемые в садах. Только такая настоящая пища может употребляться во время пиров и церемоний, устраиваемых несколькими деревнями вместе. Поэтому в преддверии пира большая группа мужчин покидает деревню приблизительно на 8 дней (время, которое требуется на то, чтобы дозрели свежесрезанные зеленые бананы-плантены) и возвращается только после того, как добыто достаточное количество дичи.

Наиболее ценными считаются тапиры, пекари (из-за большого количества мяса)), агути и броненосцы¹⁶, а во вторую очередь — ​некоторые обезьяны и птицы (Smole 1976: 182). В этих экспедициях мужчины уходят далеко от своей деревни и часто пользуются охотничьими угодьями близлежащих дружественных деревень.

Обычно они предпочитают охотиться в местах, расположенных выше садов и деревень, где охота ведется не так часто. Но и в случае если охоту устраивают не для пира, а для нужд домохозяйства, охотники обычно отсутствуют по нескольку дней, тогда как у стоящих на уровне семьи мачигенга (раздел 4) охота длится от пяти до семи часов.

И все же у яномамо нагорий и мачигенга, проживающих на высокогорьях, есть много общего. Члены обеих групп не получают достаточного количества природной пищи, и на всех высокогорных территориях они систематически и продолжительно занимаются добыванием. Дичи мало даже в единственной избегаемой обеими группами зоне, — ​на краю заселенной недавно низины, где жили некогда наводящие ужас индейцы на каноэ, а потом и еще более ужасные белые. Шегнон (Chagnon 1983: 157) описывает охоту, устроенную перед пиром бисааси-тери в 1965 году, через 14 лет после того, как они переместились на низину. Большая группа мужчин провела за охотой неделю, но вернулась лишь с семнадцатью обезьянами, семью дикими индюками¹⁷ и тремя большими броненосцами, что было недостаточно, чтобы кормить сотню гостей в течение нескольких дней и еще дать им мясо с собой.

У яномамо, что не удивительно, имеется специальный термин для «мясного голода», в отличие от всякого другого голода (Smole 1976: 175), и даже на низинах

«мясо является наиболее желанной пищей, и считается, что запасы его ограничены» (Chagnon 1973: 119; Harris 1974: 102–103).

Вкупе с этим ощущением нехватки пищи существует и еще более важное ощущение нарушенного равновесия. Считается, что некоторые участки богаче дичью, чем другие, и большинство из них, по-видимому, действительно лучше. Этими местами хотят завладеть и, как можно предположить, их защищают от нападений. Согласно Шегнону (Chagnon 1983: 70),

«яномамо предпочитают долгое время оставаться в одном основном районе, особенно там, где имеется надежный источник дичи в пределах разумной дистанции от деревни. Мое исследование выявило множество случаев подобного расположения деревень в одном районе на протяжении от 30 до 50 лет, которые покидались только при военном давлении на них».

Сады. Вблизи деревень расчищают от леса делянки под подсечно-огневое земледелие. Центробежное тяготение к природной пище уравновешивается центростремительным притяжением садов, которые так же высоко продуктивны, как и у мачигенга (Smole 1976: 150–151). Яномамо нагорий сделали эффективным использование своих бедных земель, предназначенных под садоводство, выращивая сразу по нескольку видов растений для использования в пищу и на материалы, без которых они не могли бы существовать при имеющейся численности населения.

Почвы, которые яномамо расчищают под сады, — ​плодородный рыхлый суглинок (Smole 1976: 24) — ​часто способны на протяжении многих лет приносить плоды и обеспечивать население деревни. Но большие площади нагорий не подходят для земледелия: на них «почвы приближаются к песчаным или по меньшей мере умеренно выщелоченным» (Smole 1976: 37).

Даже рыхлые суглинки часто отличаются повышенной кислотностью (pH 4,5), что ограничивает продуктивность некоторых культур. Вдобавок во многих районах склоны слишком крутые для садоводства. Более поднятые возвышенности (более 3500 футов) считаются пороговыми для земледелия, а более низкие избегаются по соображениям их вреда для здоровья. Наконец, обширные площади нагорий, хотя по высоте и удобные, представляют собой стерильную саванну, экономически абсолютно бесполезную (Smole 1976: 37).

Главной заботой, как и у мачигенга, является выбор хорошей земли под сад. Потенциальные места для новых садов — популярная тема для разговоров мужчин во время охотничьих походов (Chagnon 1983: 60). Самые лучшие земли (ишабена) должны быть покрыты лесом из больших деревьев; находиться на нормальной высоте; иметь достаточный, но не чрезмерно крутой склон для хорошего дренажа, так чтобы в одном саду на разной высоте могли быть высажены различные культуры; иметь вязкие темные почвы; быть достаточно обширными, чтобы поддерживать население данной деревни, и находиться вблизи от чистой питьевой воды (Smole 1976: 26, 107–110, 132, 239).

Такие идеальные условия достаточно редки. Как следствие, яномамо распределяются по нагорью очень неравномерно, с высокой концентрацией в районах, где обнаруживаются подходящие места для садов, и в очень небольших количествах — ​в других районах. Разместившись однажды в районе с хорошими почвами, яномамо склонны там оставаться, разбивая сад за садом, пока целые регионы не будут покрыты шахматными квадратами заброшенных и новых мест, образующих рукотворную саванну.

Как мы видели, высотность — ​важный фактор в садоводстве у яномамо, и сады, разбитые на определенной высоте, часто не могут удовлетворить потребности домохозяйства. Для таких культур, как плантен, персиковая пальма и табак, предпочтительны влажные почвы в низинах, тогда как другие, такие как тростник, необходимый для изготовления стрел, лучше растут на возвышенностях. Так как яномамо нуждаются во всех этих растениях, то они не только налаживают торговые связи между деревнями на различных высотах, но и возделывают сады на различных высотах в дополнение к их основному саду вблизи деревни.

К той сложной взаимосвязи факторов, которая определяет, где яномамо разобьют свои сады, добавляются войны. Члены деревни предпочитают иметь сады вблизи деревни, где их легче защищать, и это вынуждает их засаживать не самые лучшие земли (Smole 1976: 107, 244). Но случается и противоположное (Smole 1976: 239):

«[Докодикоро-тери] стали настолько недовольны садоводством на низких, аллювиальных террасах, вблизи безопасной зоны шабоно [деревни], что под новый большой сад расчистили земли высоко в горах, примерно в четырех милях южнее прежнего. Это сократило расстояние от врагов (башобака-тери), но они решили рискнуть, потому что знали, что ближе к шабоно не было настолько же хорошего места для выращивания ковата (плантена)».

Главными съедобными растениями у яномамо являются плантен, сладкий маниок, плоды персиковой пальмы, кокоямс¹⁸ (Xanthosoma), напоминающий таро, и ямс (Dioscorea). Плантен — весьма богатый источник углеводов и основной компонент их рациона — ​надо пересаживать, отрезая от корня, что требует огромных усилий, особенно если новый сад находится далеко от уже существующего или если группе нужно переселиться и она хочет взять с собой корни покрупнее, урожай от которых будет получен быстрее. Оба эти условия возникают в основном тогда, когда группа терпит поражение в войне.

Бананы собирают только раз в несколько месяцев, и их невозможно хранить. Их, насколько позволяет наличие рабочей силы, высаживают в разное время, чтобы урожай, получаемый тоже в разное время, можно было распределять на протяжении всего года (Chagnon 1983: 71). Но время созревания и количество банана-плантена предсказать трудно, так что иногда хороших урожаев не бывает даже там, где обычно их производят в достаточных для обеспечения населения количествах.

Дружественные деревни выравнивают такие колебания, приглашая друг друга на пиры, когда у них в избытке собственные запасы (Биокка 1972; см. Biocca 1971: 27, 45; Smole 1976: 104, 106, 129, 141–142). Смоул (Smole 1976: 193–194) полагает, что в действительности не существует излишков бананов, так как даже если они не съедаются теми, кто их вырастил, они потребляются в ходе пиров. Сады плантена при минимальном уходе плодоносят многие годы. В те периоды, когда недостаточно плантена, восполнить его отсутствие помогают сладкий маниок, кокоямс и ямс. Плоды персиковой пальмы (Guilielma sp.¹⁹) созревают обычно в январе и феврале (Anduze 1960: 215); содержание белка в них вдвое больше, чем в плантене и маниоке, а жира — ​в 10–40 раз больше, и потому они высоко ценятся. Согласно Шегнону (Chagnon 1983: 70–71),

«[э]та пальма — ​исключение из моего раннего обобщения, что нужно великое множество пальмовых плодов, чтобы заполнить желудок. У персиковой пальмы (раша) относительно маленькая косточка (у некоторых ее нет вовсе) и очень много мучнистой, напоминающей своей текстурой вареный картофель мякоти, богатой маслами и очень вкусной».

К тому же эти пальмы имеют такую прочную древесину, что в нее почти невозможно вбить гвоздь. Яномамо используют эту древесину для своих луков, различных типов наконечников стрел и боевых дубинок (набруши). Считается, что плоды персиковой пальмы вкупе с плантеном — ​«настоящая еда», и поэтому они являются продуктами, подходящими для пиров. По словам Шегнона (Chagnon 1983: 71),

«каждый раз, когда сад расчищен, семьи обычно высаживают одно или несколько этих деревьев, и они продолжают давать очень большой урожай плодов еще много лет после того, как сады брошены. Итак, с остающихся в основном районе насаждений персиковой пальмы можно легко и просто собрать урожай и получить огромное количество вкусных, питательных плодов».

Поскольку персиковые пальмы растут лучше на более низких местах и их плоды сезонны, то пиры ими снабжают не так часто, как плантеном, а в деревнях, расположенных на более высоких участках, они вообще редко встречаются. Но то, что плоды персиковой пальмы доступны в старых садах, удаленных от деревни, позволяет семьям в то время, когда плантена мало, и важной в рационе становится природная пища, заниматься ее добыванием за пределами деревни (Smole 1976: 155).

Следует подчеркнуть важное различие между садами яномамо и мачигенга. Полезная жизнь сада мачигенга в лучшем случае составляет несколько лет. Напротив, сады персиковых пальм (и, в меньшей степени, плантена) яномамо — ​основное развитие капитала, который в течение многих лет дает хорошие урожаи: примерно пять лет в случае с бананами-плантен и более двадцати лет для персиковых пальм. Для яномамо старые сады являются важным ресурсом. Благодаря старым садам деревни становятся со временем все богаче, и их не покидают.

Роль нехватки в экологии яномамо. Мы упомянули о различных формах нехваток у яномамо: нехватка крупной дичи; земли хорошего качества, пригодной для земледелия; пищи из ценных дикорастущих растений; определенных пищевых продуктов или сырья, не растущих в садах; и порой самых излюбленных продуктов земледелия — плантена и плодов персиковой пальмы. Наиболее наглядным свидетельством нехватки на нагорьях является уничтожение лесов из-за чрезмерно интенсивного земледелия, в силу которого разрастается саванна. Это особенно заметно в районах самого плотного и долговременного расселения (Smole 1976: 203, 208).

В большинстве случаев саванны — это остатки старых садов. У многих из них правильные формы с прямыми углами, характерные для садов, некоторые прилегают к другим садам, которые через какое-то время тоже могут превратиться в саванны. В некоторых районах нагорий ускорить развитие саванн может и более прохладный сухой климат. Смоул (Smole 1976: 208–209, 254) говорит, что сегодня стерильными саваннами являются те области, которые еще на памяти живщих яномамо были богатыми садовыми землями.

Смоул (Smole 1976: 210) описывает три зоны воздействия. Окружающая деревню земля полностью одомашнена в «разорванной зоне интенсивного использования», и с деревней часто граничат саванны (рис. 7, с. 216). В легкой досягаемости от деревни, скажем в дне ходьбы, находится «зона интенсивного добывания», в которой люди основательно истощают природную пищу; эта зона восстанавливается после того, как деревня перемещается. Еще дальше расположена куда менее интенсивно используемая «зона охоты и случайного собирательства». И конечно, четвертой, все более разрастающейся зоной является саванна.

Еще одним аспектом нехватки является распределение определенных, наиболее желаемых продуктов на местах. Например, растения, обладающие галлюциногенным действием (эбена), распределяются неравномерно, и многие деревни не могут сами его получать; то же верно в отношении тростника для стрел, кураре²⁰, бамбука для колчанов и персиковой пальмы. Деревни, стоящие неподалеку от мест произрастания этих растений, специализируются на их приготовлении и торговле ими (Arvelo-Jimenez 1984; Chagnon 1983: 46–50; Smole 1976: 70–71). Неравное распределение и ненадежная продуктивность множества продуктов усиливает значение торговли в экономике яномамо.

Социальная организация

Общество яномамо сходно с обществом мачигенга в том, что его основой является семья, а социальная жизнь интегрируется и структурируется родственными связями. Однако, как мы увидим, у яномамо имеется еще один уровень социальной интеграции, не обнаруженный в обществах семейного уровня, — ​деревня и союзы деревень.

Домохозяйство. Основной экономической единицей у яномамо является семейное домохозяйство. Домохозяйство у яномамо сохраняет значительную автономию, хотя, в противоположность обществам семейного уровня, одиночные домохозяйства всегда живут в больших группах. Внутри деревни пространство каждой семьи тщательно отграничено и содержит свой домашний очаг, место для сна и собственное имущество. Сходным образом отграничены сады, которые строго охраняются от воровства, хотя, казалось бы, у деревень должны быть большие общинные земельные угодья. Несмотря на обширные леса и расчищенные пространства деревень, семьи яномамо ютятся в крохотных жилищах, где вешают свои гамаки бок о бок или даже один над другим. Согласно Смоулу (Smole 1976: 67),

«семья из пяти человек обычно занимает площадь приблизительно десять на двенадцать футов, что означает, что каждый индивид имеет около двадцати пяти квадратных футов жилого пространства».

В этих тесных отсеках детей учат контролировать свои эгоистические желания и быть щедрыми (Биокка 1972; Biocca 1971: 137–138, 159). Детей обычно балуют, хотя некоторые «жестокие» (ваитери) мужчины могут впадать в ярость и бить своих жен и детей, нанося им иногда серьезные травмы. Считается, что надо иметь детей, особенно сыновей, которые будут присматривать за родителями в старости; единственной защитой женщины от обижающего ее мужа являются братья, если они живут рядом (Биокка 1972; см. Biocca 1971: 95).

Тери. Самые маленькие самостоятельные группы у яномамо насчитывают от 30 до 35 человек, то есть примерно столько же, сколько самые большие группы у мачигенга. Домохозяйство яномамо не может жить независимо от более крупной группы, называемой тери, которая является расширенной семьей или скоплением расширенных семей, занимающих одну деревню²¹. Все тери имеют свои названия, связанные с характеристиками ландшафта, то есть названия у тери географические (Smole 1976: 52, 57).

Деревня²², или шабоно, представляет собой большой круг из построек с общей крышей из пальмовых листьев, поднимающихся наклонно на высоту до 15–20 футов. Центральная площадка находится под открытым небом и используется во время общественных событий, например пиров. Вокруг площадки для танцев под наклонной крышей размещаются отдельные домохозяйства. Наклонная крыша такой деревни ограждает тери и служит для нее укреплением: люди могут входить и выходить только через узкие ворота.

Часто тери образуются из переженившихся родственников по двум отцовским линиям²³, размеры каждой из которых соответствуют отдельному селу у мачигенга (см. Wilbert 1972: 46). Так, тери на плоскогорье Парима в среднем состоят из 70–75 человек. Мужчины в такой тери, как правило, братья и свояки²⁴, отцы и сыновья, дяди и племянники. Однако в тери крупнее многие мужчины являются родственниками лишь классификационно²⁵; биологически же они не состоят в родстве и не слишком стремятся к общению. Очень близки настоящие братья, связанные сильными семейными чувствами, и свояки, которые поставляют женщин в дружественные группы: они живут в смежных частях шабоно; бок о бок выращивают сады, делятся микроэкологическими зонами и вместе покидают шабоно на время рискованных охоты и добывания (Chagnon 1983: 67, 131; Smole 1976: 67, 94, 158, 188–189).

Деревни более чем из ста членов, как правило, оказываются нестабильными и временными. Тери большего размера состоят из нескольких маленьких тери, которые для обороны во время войн собираются вместе в одно большое шабоно. Пока они находятся вместе, они берут для тери название, связанное с этой территорией. Солидарность тери у яномамо зависит от близости родственных и брачных уз среди ее членов. Шегнон (Chagnon 1983: 110–145) утверждает, что, хотя классификационная система родства объединяет многих мужчин как «братьев» или «свояков», ближайшими партнерами становятся те, кто находится в наиболее близком генетическом родстве или же состоит в браке с близкими родственницами.

Страх публичного неодобрения и общественные санкции запрещают воровство, оскорбления и насилие между близкими родственниками. Тери укрепляют солидарность браками; такая стратегия теснее связывает дальних родственников, вступающих в тери через брак, и к тому же повышает фактическую степень генетической связанности между членами группы. Поскольку близкие родственники во время ссор действуют сообща, то в деревнях, где таких родственников много, ссоры редки, и поселения могут разрастаться до все бóльших размеров, что во время войн является особым преимуществом.

Шегнон свидетельствует, что у шаматари, которые наводят ужас по берегам Ориноко (Anduze 1960: 122), «средняя степень связанности» на биологическом уровне равна родству между двоюродными братьями. Такая степень связанности значительно выше той, что обнаруживается у соседних намоэтери, и она позволяет шаматари жить более крупными, более стабильными и, вследствие этого, более опасными группами, чем намоэтери.

Хотя родственные группы яномамо рассматриваются как «линиджи» (Chagnon 1983: 127; Smole 1976: 13) и «кланы» (Anduze 1960: 2–28), в действительности их сообщество не организовано на этих уровнях (Jackson 1975: 320–321; Murphy 1979). У родственных групп яномамо существуют патрилинейные тенденции, но линейный счет родства от общих предков не является ни главным фактором, ни принципом при определении прав собственности. Нет у них и строгих правил, касающихся территориальных прав (Smole 1976: 236). Небольшие тери — ​стабильные группы, кооперирующиеся на основе близких родственных связей и браков, но они не могут считаться формальными родственными группами.

Таким образом, можно утверждать, что тери представляет собой биологическую группу. Взаимная поддержка внутри группы может принимать разные формы, среди которых содействие в выполнении трудовых задач, дележ мяса и оказание помощи в случае недееспособности члена семьи. Как показал Шегнон (Chagnon 1983), эта генетическая близость во время деревенских ссор обеспечивает поддержку членов семьи и определяет линии раскола, когда внутренние распри невозможно преодолеть. Небольшие тери покидают порой деревню, чтобы самостоятельно заняться добыванием, или чтобы поселиться отдельно, или чтобы присоединиться к другим группам. Пока они остаются членами тери, домохозяйства делят между собой природные ресурсы на территории этой тери. Однако их старые и новые сады, как и их часть деревни, остаются в их владении, и никто не может туда войти без разрешения. Сетями родственных и брачных уз одни домохозяйства связаны с другими, которым они доверяют и которым преданы. По мере того как тери разрастается, этих связей становится недостаточно, чтобы удержать семьи вместе; возникают ссоры, и тери распадается на более мелкие группы.

Иногда близкие родственники живут в одной и той же тери; иногда в разных тери. Внутри тери их взаимная преданность основывается на фактической генеалогической близости, узах брака, кооперации и повседневных дележах добычи; те же принципы работают при торговых сношениях и заключении военных союзов между тери. В остальном отношения между тери обусловливаются главным образом географическим соседством, дележом возникающих пищевых излишков, торговлей и взаимной защитой.

Яномамо, занимающие смежные регионы, обычно сохраняют дружественные отношения, несмотря на то, что порой среди них возникают незначительные трения, обусловленные воровством, супружескими изменами, оскорблениями и другими конфликтами (Lizot 1989). Если же между двумя соседними группами назревает война, то обычно одна из них старается до начала сражений переместиться в отдаленное место. Часто соседние группы представляют собой бывших членов расколовшейся тери; теперь ее члены населяют отдельные шабоно и называются разными именами, но отношения между ними остаются дружественными. Такие группы часто навещают друг друга (Chagnon 1983: 43), приглашают друг друга на пиры, имеют родственные и брачные узы, а в военное время могут снова оказаться в одном шабоно.

Как известно, наличие основных продуктов, плантена и важных для пищевого рациона плодов персиковой пальмы в какой-то мере непредсказуемо. Поскольку бананы и плоды персиковой пальмы надо есть, пока они не испортятся, то в случае их изобилия устраиваются пиры, на которые приглашают членов дружественной тери. В первую очередь на пир приходят соседи, но зовут и родственников из отдаленных тери, которые тоже могут прийти на несколько дней, чтобы повидаться и разделить пищу. Естественно, от гостей ждут реципрокации в случае появления подобных излишков. Эта система позволяет не терять урожаи плантена или плодов персиковой пальмы (Smole 1976: 40, 187).

Исследователи, знакомые с яномамо, приходят в восхищение от их способностей к торговле, но это восхищение смешано с раздражением. Они непреклонны в своих требованиях получить желаемое и добиваются своего (Chagnon 1983: 14–16; Smole 1976: 100). Особенно агрессивны они с чужаками, которых оценивают по тому, что те могут им дать. Шегнон рассказывает (Chagnon 1983: 15), как его вынуждали делать «дары», к которым он не был готов,

«потеря имущества докучала мне куда меньше, чем шок от того, что большинство из них не видели во мне ничего, кроме как источник, из которого они могли черпать желанные вещи».

Торговля важна для яномамо еще и потому, что в нее часто вовлекаются далекие и не самые родственные деревни; торговаться принято достаточно агрессивно. Экологическая основа торговли, как мы видели, лежит в региональной специализации, кроме того, торговля имеет важное значение для налаживания сети союзов, способствующих миру в регионе. Разделение труда между деревнями существует даже тогда, когда отсутствуют экологические различия, — в ​ деревнях производят разные предметы для последующей торговли ими (Chagnon 1983: 149).

Торговля включается в программу любого посещения одной из тери другой. Обычно мужчины навещают только те тери, где у них есть родственники. После еды и разговоров гости ходят кругами по деревне, требуя даров (Биокка 1972; Biocca 1971: 158, 192). Щедрость хозяев считается нормой; гости не выражают своей благодарности, поскольку дара ждут, и

«попросить что-нибудь — ​значит польстить владельцу предмета» (Smole 1976: 237).

Если же хозяева недостаточно щедры, то гости приходят в ярость, и их негодование может привести к межгрупповой вражде и войнам. Чтобы не выглядеть скупыми, в ожидании гостей мужчины могут спрятать в лесу свои мачете, лучшие стрелы или другие ценности (Smole 1976: 102). Враждебно настроенные гости могут провоцировать хозяев, приходя без приглашения, съедая больше, чем их хозяева могут себе позволить, и требуя чрезмерных даров, как будто испытывая своих хозяев на прочность (Chagnon 1983: 164). Итак, торговля способна внести вклад в дружбу между тери, но может и посеять семена недовольства и враждебности. Как мы покажем ниже, минимизировать эти опасности помогают церемонии и лидерство.

Итак, можно заключить, что экономика яномамо организована на уровне семьи, так же как экономика групп, рассмотренных в предыдущей части, хотя следует отметить, что у яномамо большее значение приобретают распределение пищи и торговля между сообществами. По мере увеличения размеров группы семьям становится все труднее интегрироваться в большую группу. И все же существуют деревенские группы большого размера. Почему? Как нам представляется, это в основном связано с необходимостью защищаться от врагов.

Войны яномамо

Яномамо — ​парадоксальный народ. Они могут быть любящими и воспитанными в семейной жизни, но прибегать к агрессии и насилию в конфликтах с другими группами. Они осознают ужасные последствия войн и боятся их, но могут враждовать годами, платя за это человеческими жизнями и экономической производительностью. Они щедры и кажутся обезоруживающе честными, но при этом способны на вероломство.

Наши студенты, смотревшие фильмы Эша и Шегнона о яномамо (Chagnon 1983: 221–222), выражали не только восхищение и интерес, вызванные ими, но и недоумение.

«Как люди могут быть такими?»

— ​спрашивали они. А некоторые наблюдатели даже сомневались в том, что яномамо являются людьми (см.Chagnon 1983: 205). Конечно же, яномамо — ​люди, и, как мы собираемся показать в этой части, особенно в том, что касается их тщетных попыток найти решения более рациональные, чем насилие, в тяжелых условиях их существования.

Не следует думать, что яномамо легко вступают в агрессивные конфликты. Угроза насилия беспокоит их, и они придерживаются серии из последовательных действий (которые мы обсудим ниже), чтобы предотвратить более суровые его проявления.

Но, несмотря на это, как отмечает Шегнон (Chagnon 1983: 5), на низменностях по меньшей мере четверть смертельных случаев среди взрослых мужчин наступает в результате насилия. Смоул (Smole 1976) свидетельствует, что масштабы войн менее значительны на нагорьях, где мирное сосуществование некоторых групп отмечалось на протяжении жизни поколения или больше. Свидетельства Хелены Валеро не оставляют сомнений в том, что частые убийства и набеги имели место у намоэтери и шаматари еще раньше, чем они мигрировали в зону низменностей вдоль Ориноко (Биокка 1972; Biocca 1971).

Яномамо сильно скорбят, если убивают их любимых родственников (Биокка 1972; см. Biocca 1971: 247, 251, 258–261). Однако даже если в семьях нет убитых, война так или иначе касается всех. Если убивают или ранят мужчин, посланных строить или ремонтировать ограду, или наблюдателей, призванных предупреждать о нападении, это заметно увеличивает трудовые затраты. Небольшим тери приходится перемещаться в большую деревню, а это не только увеличивает время на дорогу к их садам, но и приводит к возникновению опасности потерять и сами сады вместе с вложенным в них трудом (Smole 1976: 137).

Любая насильственная смерть, включая смерть из-за болезней, по мнению яномамо, является следствием магии, а это, в свою очередь, вызывает взаимные подозрения, приводит к проверке на прочность союзов и к обозначению конфликтующих группировок. Участники вооруженных столкновений часто испытывают страх из-за того, что, если их сторона проиграет войну, им придется бросить свои земли и начать все сначала вдалеке от привычных мест (Smole 1976: 235).

Шегнон (Chagnon 1983: 73–77, 111, 146) говорит об общем снижении качества жизни в ходе войн. Обычно яномамо стеснительны и аккуратны в отношении фекальных отходов (Anduze 1960: 228), но в военное время, когда они боятся покинуть деревню, они испражняются на листья и выбрасывают их через ограду, загаживая все вокруг деревни. Люди, запертые в деревне и вынужденные находиться вместе с членами дружественных группировок, бесконечно дерутся и ссорятся, пока угроза насилия внутри не сравнивается с угрозой извне. И когда раздражение доходит до критической точки, то старшие мужчины и женщины, например братья и жены разгневанного мужчины, пробуют охладить его пыл такими, к примеру, словами:

Ах, мой сын, тебе нельзя стрелять. У тебя два мальчика; один взрослеет, другой только недавно родился. Почему ты думаешь об убийстве? Ты думаешь, что убийство — ​это шутка? Если ты убиваешь сегодня, завтра твои сыновья останутся брошенными. Когда человек убивает, то часто ему надо бежать, оставляя своих детей плакать от голода. Ты еще не знаешь этого? Не гневайся больше… Не позволяй гневу захватить тебя (Biocca 1971: 218).

Почему же мужчины яномамо не слушают разумных советов и продолжают убивать?

Природа войн у яномамо. Мы видели, что популяции яномамо нагорий, отличающиеся высокой плотностью населения, ведут относительно благополучную жизнь, но при этом постоянно обеспокоены недостаточным количеством ресурсов. Каждый мужчина является членом семьи, владеющей старыми садами с ценными ресурсами; он делит с другими близкими членами семьи большую территорию, на которой они занимаются добыванием; он имеет жену и детей или, возможно, две и более жен.

Он знает, что другие мужчины тоже считают, что ресурсов мало, и делают все возможное, чтобы с помощью угроз и насилия получить их и улучшить свою ситуацию за его счет. Он осознает необходимость гарантированного доступа к земле под сад и другим территориальным ресурсам. Он может упрочить свое положение, лишь принимая участие в союзах с близкими родственниками по рождению или браку и защищая «семейное имение», если нужно, применяя насилие. Такая ситуация выдвигает на первый план тех мужчин, которые сильны и бесстрашны. Если человек по своему темпераменту не годится на эту роль, то он вынужден примкнуть к одному из лидеров и быть при нем.

Модель, которую мы видели у групп, находящихся на уровне семьи, таких как мачигенга и кунг, где группа подвергает остракизму и убивает чересчур агрессивных мужчин, здесь не работает. Конкуренция находится на таком уровне, что жестокие и агрессивные мужчины ваитери, несмотря на свой опасный стиль поведения, пользуются чрезвычайным спросом, и их непременно приглашают в группу. Их агрессивное поведение устрашает потенциальных врагов, и те предпочитают держаться подальше. К несчастью, мужчины ваитери склонны к насилию в любой ситуации, и число случаев насилия внутри тери и между ними возрастает, что нарушает мир и приводит к войнам.

Агрессивное поведение у яномамо отличается импульсивностью. Мужчины (а иногда и женщины) легко приходят в ярость и набрасываются даже на ближайших родственников. Потом они могут раскаиваться, но сдерживать злобу они не умеют, разве что в случаях большой опасности (Биокка 1972; Biocca 1971: 308). Как отмечалось ранее, яномамо создали серию из последовательных действий, чтобы контролировать импульсивные агрессивные действия. Раздраженные мужчины сначала произносят длинные речи. Если это не погасило ярость, то они начинают бить друг друга в грудь, при этом оба стоически выносят удары со всего маху сжатым кулаком. Если же раздражение все еще не уходит, то они берут в кулаки булыжники, чтобы усилить удары.

После этого мужчины переходят к дубинам (или дерутся плоской стороной мачете и топоров). Эти бои организованы; сторонники, предводители и родственники наблюдают за сражением и следят за тем, чтобы оно не закончилось убийством. Бойцы обмениваются ударами по очереди. Если один из них падает, его место занимает родственник. Предводители могут руководить дерущимися и заставлять тех, кто готов сдаться, продолжать бой и нести ответственность за честь группы, храбрость которой проверяется в таких сражениях (Chagnon 1983: 164–169).

Яномамо говорят:

«Мы сражаемся, чтобы снова стать друзьями».

В этом смысле бои на дубинах и другие «дуэли» являются антитезой войны (Chagnon 1983: 170), поскольку они ведутся под наблюдением и контролем, а их основная цель — ​сдерживать конкуренцию и враждебность между группами до того, как те приведут к убийствам.

Но когда эти попытки не приводят к желанному результату, остается только убивать (Chagnon 1983: 174). Для яномамо успешный набег — ​это нападение на одиночного врага из засады, так чтобы он был уничтожен, а никому из отряда нападавших не причинили бы вреда. Иногда группа агрессоров может окружить деревню и выжидать: поскольку в деревне нет больших запасов пищи, то в конце концов людям приходится выйти, и тогда их можно легко убить.

Открыто нападать на деревни очень опасно, потому что надвигающийся враг может быть замечен хорошо вооруженными деревенскими мужчинами. Поэтому нападающие прячутся за деревьями у края поселения и оттуда пускают огненные стрелы. Поскольку десятифутовая ограда делает невозможной прицельную стрельбу, они пускают стрелы под углом, не выбирая цель. Как правило, во время таких нападений случайными жертвами становятся женщины.

Войны у яномамо носят в высшей степени личный характер: воюют обычно не тери против тери, а один мужчина со своей семьей и собственностью (то есть «имением») против другого. Мужчины кричат друг на друга, вызывая к бою и произнося при каждом случае личное имя своего противника, что является страшным оскорблением. Мужчины проявляют осторожность, стараясь не причинить вреда своим родственникам, живущим в семьях врагов. Когда стрелы падают, их осматривают и распознают вражеского лучника по неповторимому оформлению его стрел. Если кто-то убит, то считается обязательным определить убийцу, который должен затем подвергнуться ритуалу очищения, и все, включая родственников скончавшегося, узнают, кто он.

Мужчину ваитери, на счету которого много убитых, ненавидят, а родные его жертв его преследуют. Он может выйти на расчищенное место в деревне и с угрозой в голосе призывать своих врагов выстрелить в него. Если угроза кажется мнимой, то враги, скорее всего, удалятся; но если нет, то мужчину ваитери могут и застрелить. Чем больше на его счету жертв, тем большее число родственников, жаждущих мести, хотят его смерти (Биокка 1972; см. Biocca 1971: 186ff). Поэтому неудивительно и то, что мужчины ваитери гибнут от насильственной смерти чаще, чем другие (Chagnon 1983: 124; Lizot 1989: 31).

Встречаются у яномамо и так называемые пиры вероломства. Ненависть может привести к тому, что одна группа притворяется дружественной по отношению к другой, приглашает ее членов на пир, а затем набрасывается на них и убивает как можно больше гостей. Но убивать приглашенных можно только во время третьего пира, так как на двух предыдущих «дружественная» группа усыпляет бдительность гостей. Такую практику нельзя назвать общепринятой, поскольку большинство яномамо не достигают такой степени организации. Обычно у тери отсутствует единство, а потому какие-то из ее членов не могут знать, что другие планируют убить гостей. Кроме того, они могут и предупредить об опасности, если осведомлены о таких планах; правда, в их мире все настолько запутано, что этому предостережению могут не поверить предполагаемые жертвы (Биокка 1972; Biocca 1971: 53–54, 190).

Социальный ответ на опасность войн. Шегнон (Chagnon 1983: 148) описывает яномамо как мастеров ведения политики «на грани войны». Каждой группе необходимо слыть жестокой, иначе ее запугают и будут эксплуатировать; но слишком жестокие группы наводят на других ужас, и у них возникают трудности при поисках союзников. В некоторых ситуациях мужчины из двух желающих объединиться групп должны столкнуться на дуэлях и доказать свое упорство, нанося и получая болезненные удары; тем не менее им нельзя убивать или наносить серьезные увечья, чтобы не разрушить саму возможность союза и не породить вместо этого новых врагов.

«Балансирование на грани войны»

— ​подходящее выражение²⁶, если не углубляться в цели или политику, стоящие за ним. Бои на дубинах, в сущности, являют собой внешнюю границу политической экономии, за пределами которой недоверие и враждебность перевешивают возможности для социальной интеграции. Эти сражения у яномамо не являются продуманными политическими действиями; напротив, яномамо делают все возможное для расширения сферы мира и сотрудничества за пределы своих сообществ, а сражения лишь показывают границы возможного добрососедства.

Заметные различия между яномамо и обществами, стоящими на уровне семьи, заключаются в образовании деревень и расширяющейся роли церемоний и лидеров. Эти различия необходимо рассматривать как ответ на большую роль войн и угрозы насильственной смерти.

Отношения между семьей и деревней наглядно демонстрируют шабоно. Несмотря на то что каждое домохозяйство устраивает себе собственное пристанище, шабоно может показаться неосведомленному наблюдателю общинной структурой только потому, что пристанища эти строят вплотную друг к другу и они образуют замкнутый круг.

Деревни яномамо могут насчитывать до более чем сотни членов, а региональные кластеры в общей сложности, возможно, даже до нескольких сотен (Smole 1976: 55, 231). Между самыми маленькими по размеру тери из тридцати человек и самыми большими, возможно, из трехсот, есть тери, численность которых варьирует в этих границах. Равным образом варьируются и размеры шабоно (Chagnon 1968a, 1983). С другой стороны, в деревне должно быть по меньшей мере от 80 до 100 человек, — ​количество, достаточное для обороны. Деревни больших размеров сильнее в военном отношении, лучше защищены и успешнее при набегах. Но с другой стороны, как мы видели, они больше подвержены деструктивным социальным трениям. В такой большой группе деревенские предводители постоянно заняты сглаживанием разнообразных проявлений враждебности, что затрудняется отсутствием общих экономических интересов.

Внутри и за пределами деревни устраиваются церемонии, которые отражают бурлящее напряжение и служат средством для разрешения конфликтов. Во время церемоний яномамо достигают различных целей: на них распределяют пищу и другие материальные объекты, чтобы выровнять сезонные и географические колебания в достатке, укрепляют социальные связи между старыми союзниками и организуют новые союзы. Успех в достижении таких целей зависит от навыков предводителей.

На пир приглашают не тери, а отдельный индивид из одной тери приглашает отдельного индивида из другой. Обычно это предводители семейных групп, у которых могут быть сторонники. Иногда приглашение принимается, а иногда в силу разных причин отклоняется. Группы, которые объединяются на время пира, не являются деревнями в полном составе, а лишь какой-то частью населения нескольких деревень. В социальном отношении пир — ​это своеобразная мозаика, составленная из каких-то семейных групп, представленных в этом регионе в большем количестве.

Можно дать следующее определение тери у яномамо: это группа, возглавляемая общим лидером, или тушауа. В тери небольшого размера тушауа — ​это глава господствующей семьи, но в больших тери мужчина представляет группу в целом, выступает от имени всех ее членов и принимает директивы, касающиеся работы всей группы. Если его команды игнорируются и если другие тушауа в его группе отдают другие распоряжения и направляют свои группы в ином направлении, это является знаком того, что его власть ограничивается автономиями малых тери, следующих девизу !кунг: «мы все главари». Но тушауа — ​сила, которую надо рассматривать в контексте общества яномамо, учитывая ее важные функции воздействия на группу.

Тушауа обычно не вторгается в домашнюю экономику, за исключением влияния на решение вопросов, где селиться тери и где разбивать сады. Основная его роль заключается в управлении межгрупповыми отношениями, в сохранении мира или, когда это необходимо, ведении войны. Тушауа разрешает конфликты внутри своей тери. Он предлагает решения проблем и пытается урезонить стороны, вовлеченные в спор. Он часто обращается к общим принципам, таким, например, как:

«У тебя уже слишком много жен; здесь есть мужчины, у которых нет ни одной».

Он вмешивается в разговор в опасных ситуациях и пытается контролировать ситуацию:

«Дай ему сказать! Пусть никто не направляет свою стрелу на него; пусть каждый держит свои стрелы в своих руках» (Биокка 1972; Biocca 1971: 37, 110).

От предводителей ждут также большей, чем от других, щедрости (Биокка 1972; Biocca 1971: 216); поэтому они должны выращивать сады больше обычных (Chagnon 1983: 67). Будучи официальным хозяином на пирах, устраиваемых для нескольких деревень, тушауа играет важнейшую роль в создании и укреплении союзов, которым эти пиры служат.

С другой стороны, от тушауа ждут, что он возглавит группу на войне. Он дает распоряжения о возведении ограды и размещает охрану вдоль троп, ведущих к вражеской тери. Он зовет мужчин на битву и сам принимает в ней участие, он решает, где разбить лагерь и как остаться незамеченными во время набегов, а в настоящем сражении берет на себя руководство. Кажется, что мужчины яномамо часто сражаются неохотно и что им трудно выдержать длительную оборону (Биокка 1972; см. Biocca 1971: 59).

От предводителя ждут, что он первым выстрелит во врага, рискуя своей безопасностью. Таким образом, лидеры

«являются одновременно миротворцами и храбрыми воинами… Деревенским лидерам необходимо удерживаться на тонкой грани между дружбой и враждебностью» (Chagnon 1983: 6–7).

Этот баланс достигается с трудом, и лидеры подходят к решению этой задачи разными способами. Кто-то снисходителен, хладнокровен и умудрен опытом; а кто-то вспыльчив и властен (Chagnon 1983: 26).

Предводитель, который кого-то убил, часто имеет такое количество врагов, жаждущих мщения, что после этого ему не удается прожить долго. Согласно Хелене Валеро (Биокка 1972; Biocca 1971: 193), когда тушауа Рохариве пригласили туда, где, как он предчувствовал, должен был быть устроен пир вероломства, он сказал:

«Думаю, они убьют меня. Я собираюсь туда, чтобы никто не смог подумать, будто я боюсь. Я собираюсь туда, чтобы они смогли меня убить. Я убиваю многих мужчин; даже женщины и старики злы на меня. Будет лучше, если намоэтери убьют меня».

Мужчина, убивший много людей, потом бывает подавлен и опустошен (Биокка 1972; см. Biocca 1971: 226–247), как если бы он чувствовал, что насилие вышло из-под его контроля, что в каком-то смысле соответствует истине. Шегнон (Chagnon 1983: 188) документирует случай, когда относительно мягкому лидеру проигравшей группы, ныне запуганному и презираемому «дружественной» тери, предоставившей ему убежище, надо было стать более свирепым, чтобы защитить свою группу. Неумолимый прессинг жестокости вокруг него насильственно заставил его принять необходимость жестокости против своей воли.

Непосредственные причины войн у яномамо. Данные Шегнона (Chagnon 1983) говорят о том, что основной мотивацией для войны является захват женщин; Смоул (Smole 1976: 50, 232) видит в качестве центральной причины подозрение в магии и вытекающее отсюда желание отомстить; а Хелена Валеро в своем описании дает много примеров того, что действуют обе мотивации (Биокка 1972; Biocca 1971: 29–41, 98, 133, 186–188, 293). Поскольку эти причины действуют незамедлительно и зависят от самих участников, то мы называем их непосредственными причинами (см. Hames 1982: 421–422). Будучи ключевыми по отношению к условиям и событиям, ускоряющим начало войны, непосредственные причины представляют собой бесценный материал для понимания процесса нарастания антагонизма и проявлений насилия.

Однако для объяснения войн непосредственные причины не являются достаточными хотя бы потому, что люди, занятые в войнах, часто называют множество разнообразных поводов для сражений, что может привести к выводу, что у войн много причин, не связанных между собой. Мы же, напротив, считаем, что войны у яномамо, как войны вообще, можно понять в рамках единой теории.

Второй недостаток объяснения войн у яномамо «непосредственными причинами» заключается в том, что хотя во всех обществах семейного уровня, рассмотренных нами в разделах 3 и 4, присутствует один и тот же источник межличностных конфликтов, ни в одном из этих обществ ревность или желание мести из-за конфликтов в сексуальных отношениях не приводят к набегам. Эти мотивации присутствуют также в деревнях со сложными вождествами и государствах, которые мы будем рассматривать в разделах 11–13, но и там они не ведут к локальным войнам, а войны, возникающие в этих обществах, качественно отличаются от войн у яномамо. Таким образом, можно заключить, что войны у яномамо имеют некую более глубинную причину или причины. К этому вопросу мы еще вернемся после исследования непосредственных причин:

1. Поскольку яномамо часто считают «жестоким народом» (Chagnon 1983: подзаголовок), может показаться, что войны являются неизбежным следствием их психологических особенностей. Многие антропологи в своих характеристиках яномамо ссылаются в особенности на ваитери — ​жестоких, агрессивных мужчин, доминирующих во время войн. Они не только обеспечивают защиту своим родственникам и союзникам, но и эксплуатируют всех остальных, остающихся вне орбиты их доверия и кооперации. Сильные группы запугивают слабых, забирают их женщин и присваивают ресурсы.

Например, воины ваитери, вытеснив группу мужчин из их деревни, насмехались над одной из обозленных, убегающих жен:

«Тебе так плохо оттого, что у тебя нет стрел и у тебя муж, который всего боится!» (Биокка 1972; Biocca 1971: 33, 108–109).

Группам надо казаться жестокими, иначе они потеряют уважение других и будут запуганы (Chagnon 1983: 148–151, 181). Так, разбитая и побежденная группа пишаансетери попробовала завербовать храбреца Акаве, чтобы поддержать свою репутацию:

«Ты — ​ваитери, ты везде известен, ты убил вайка, ты сражался против шириана… Если ты убьешь шаматари, мы дадим тебе одну из наших женщин, ты останешься здесь с нами» (Биокка 1972; Biocca 1971: 316).

Как демонстрирует этот рассказ, многие мужчины яномамо в действительности боятся насилия. Они рвутся в бой, но, когда сражение близится, отступают или подыскивают уважительные причины, чтобы не принимать в нем участия (Chagnon 1983: 183). Настоящий мужчина ваитери, не боящийся смерти и готовый убивать, необходим группе, желающей выстроить свою репутацию на насилии.

Хотя психология агрессивных мужчин и является неотъемлемой частью движущих сил, приводящих к войнам у яномамо, ее нельзя назвать основной причиной, поскольку в соответствии с боасовским принципом психического единства человечества следовало бы ожидать, что в любом человеческом сообществе храбрые/жестокие мужчины будут рождаться примерно в той же пропорции. Почему же в остальных местах не наблюдаются сходные типы войн?

2. Часто яномамо называют мотивом для своих нападений на другие группы месть (Биокка 1972; Biocca 1971: 40). Но это объяснение предполагает, что первичной причиной войн является насилие: принимается, что в вечном круговороте мести одно убийство порождает другое. Но почему же общества на уровне семьи, как мачигенга, справляются с этой проблемой, не допуская эскалации насилия, тогда как яномамо не способны на это? Ниже мы покажем, как яномамо используют церемониальные события, чтобы напоминать о мертвых и поддерживать жажду мщения. Почему же они стараются так долго подогревать желание мстить, когда издержки от войн столь высоки?

3. Часто мужчины яномамо заявляют о своем намерении напасть на другие группы и забрать у них женщин (Биокка 1972; Biocca 1971: passim). Когда Шегнон (Chagnon 1983: 86) рассказал мужчинам яномамо о теории Харриса, согласно которой они борются за охотничьи территории, то они рассмеялись, сказав:

«Даже если мы и любим мясо, женщин мы любим куда больше!»

Яномамо, участвующие в набегах, стараются не убивать женщин и девочек; и Хелена Валеро не единожды избегала смерти:

«Оставьте ее, это девушка; мы не будем убивать женщин. Дайте нам увести с собой женщин, и пусть они принесут нам сыновей» (Biocca 1971: 34).

Женщины, которых они ценят, находятся в детородном возрасте. Старые женщины не стоят того, чтобы за них сражались; старой женщиной называют еще и старый сад по причине его бесплодия. Будучи более защищенными, во время войны старые женщины весьма востребованы: они передают послания врагам и выносят мертвых с полей сражений.

Многие мужчины яномамо сталкиваются с трудностями при получении жен (Биокка 1972; Biocca 1971: 41; Chagnon 1983: 142–145). Человек, решивший жениться, часто должен вступать в переговоры с родителями девушки, и наиболее успешными оказываются мужчины с высоким социальным положением и сильными родственными связями. Хеймс показал, что домохозяйства с полигинией, как правило, принадлежат предводителям и что при обменах пищей с другими домохозяйствами они получают львиную долю, что служит одной из причин того, что женщины желают быть у таких мужчин вторыми женами (Hames 1996).

Как правило, мужья старше своих жен, а многие молодые мужчины вследствие полигинии остаются без жен. Частично набеги являются попытками молодых мужчин приобрести для себя жен и положить начало семье. Но захваченные жены могут сбежать, либо их могут выкрасть заново их первые мужья или увести во время набегов другие мужчины, поэтому и существует бесконечный цикл из набегов и встречных набегов. И хотя в некоторых областях женщин хватает всем мужчинам, желающим завести семью (Smole 1976: 50), яномамо всегда захватывают женщин, когда воюют, а конкуренция среди жестоких мужчин за имеющихся женщин весьма характерна для этого общества.

Однако это не объясняет в полной мере войны у яномамо, поскольку подобного рода конкуренция за женщин среди мужчин есть повсюду, но она не везде приводит к войнам. Почему же ради женщин и воспроизводства яномамо позволяют агрессивным мужчинам искать поводы и убивать друг друга?

Первичная причина войн у яномамо. Все