Который год не могу заставить себя перечитать что-либо из украинской так называемой классической литературы. В моих школьных воспоминаниях произведения наших авторов представляют Украину в ипостаси вечной страдалицы, тонущей в море слёз, уныния, крови и войн. Создается впечатление, словно предназначение нашей страны — это извечная борьба, цель которой непонятна.
Меня не покидают сомнения: возможно, я ошибаюсь и всё не так уж плохо. Ведь наверняка есть люди, взахлёб перечитывающие бессмертные произведения столпов отечественной литературы и с умилением презентующие друг другу томики этих бессмертных книг. Современные патриоты, со своей внезапно проснувшейся пламенной любовью к нэньке Украине, должны обогащать и наверняка обогащают свой внутренний мир, черпая вдохновение из классических произведений национальной литературы.
Чтобы убрать все препоны на этом пути, в результате декоммунизации в школьной программе из произведений великой русской литературы остался практически один Пушкин и тот в переводе на ридну мову, что само по себе кощунственно, а это означает, что и нашим детям настоятельно рекомендуется лелеять патриотические чувства и любовь к своей стране посредством чтения исключительно украинских писателей. Давайте пройдемся по творчеству самых читаемых известных украинских авторов и посмотрим, что может почерпнуть для себя человек, решивший прочесть что-то для души. Все упоминаемые произведения классиков, которые подвергаются анализу, входят в серию «Шкільна бібліотека», то есть предназначены для воздействия на психику неокрепших умов подростков среднего и старшего школьного возраста.
Начнём с Тараса Григорьевича Шевченко. Чтобы понять идею всех его произведений, можно, в общем-то, ограничиться и одним «Заповітом», обязательным для заучивания на память. В двадцати строчках Шевченко лаконично описывает все сцены, которые он более развернуто будет подавать в других произведениях: «як умру, то поховайте мене», «понесе... у синє море кров ворожу», «вражою злою кровʼю волю окропіте». Могилы, трупы, смерть, кресты, гробы — это то, чем перенасыщено подавляющее большинство его живописаний. На могилах вообще происходит много событий: «На могилі кобзар сидить та на кобзі грає... За могилою могила... Старий заховавсь в степу на могилі... Він одинокий, співа на могилі... Добре, батьку, робиш, шо співати, розмовляти на могилу ходиш!» И это всё в одном только стихотворении на две с половиной странички. Дальше — больше: «Чабан вранці з сопілкою сяде на могилі», «Як у полі на могилі вовкулак ночує», «На тім степу скрізь могили стоять та сумують», «Співай же... про Січ, про могили, кому яку насипали, кого положили», «Осталися могили по полю. Високі ті могили». К середине сборника «Малий Кобзар» — страшно подумать, что может существовать ещё и Великий, — уже спокойнее относишься к тому, что на одной странице в одном стихотворении слово «могила» встречается пять раз.
Не обошел Шевченко и тему крови. У него «улиці, базари крились трупом, плили кровʼю», и «старих словʼян діти впились кровʼю», и «довго, довго кров степами текла-червоніла». И даже горы «засіяні горем» и «политі кровʼю людською». «Течуть ріки, кривавії ріки», и когда мало рек стало, то «розіллється червонеє море крові! Крові з дітей ваших». Про кровь детей идёт речь и в другом стихотворении, где автор сперва желает тем своим землякам, кто вынужден ехать на чужбину: «Ох, якби ви не вертались, щоб там і здихали, де ви поросли!», — а после утверждает, что «настане суд... І потече сторіками кров у синє море дітей ваших».
Как видите, другое ключевое слово, по которому безошибочно узнаешь аутентичное украинское произведение, это слово «кровь». На тему «Ценностная парадигма лексемы кровь в украинской литературе» можно написать не одну докторскую диссертацию. Льётся она наряду со слезами всеми возможными способами во всех направлениях. У Павла Тычины: «В нім [Києві] скапала кров часові, кров мучнів без вінця», «по кривавій дорозі нам іти у світ», «і взялися кровʼю поле та гаї», «там сонце кровʼю запеклось! Там трупний сморід, ями, рани», «виливаю ці сльози з журбою», «чи слізьми розіллюсь, мов сирітська дитина», «плачуть хмари і стогне буйний вітер... ридма ридають хвилі», «заслабло місто: кашель, кров. На труп — ворони, галки». И непременно «куди не глянь — могила». Павло Тычина, помимо подробного описания кладбищ и похорон, в своих произведениях рьяно живописует леденящие душу картины: «мати спалені лежать... а на шворці брат звисає... вітер його повертає то в один бік, то в другий»; «я отут з балкона звис... в мене голова од зашморгу скривилась вбік»; «всіх їх розстріляли, всіх пороздягали, з мертвих насміхали». Ну и одно из самых развёрнутых:
Я згадую про цвіт наш, про дітей,
що їх тевтон вдавив у землю... Ручки
З-під земли ще ж видно... Ой, смертей!..
Бо все мені стоять перед очима
Повішені. І ті, яких на хрест живцем прибили...
А скільки ж там з розкритим ротом
В землі завмерлим криком ще кричать!
У Павла Грабовского тоже всё чрезвычайно мрачно: «Гляньте: трупи та хрести», «і пекло мук, і крові море», «поглянь лиш на сльози — цілісіньке море їх по світу геть розлилось». Без крови опять же не обходится: «шлях, мочений кровʼю та по́том», «на шлях неволі, кровʼю злитий, тебе закинуло життя», «кров лилась, свистів батіг». И безусловно, жуткие картины — куда ж без них:
Я умру! на поталу катам
Незахищене тіло віддам!
Байдуже ті кати
Для потіхи дітей —
Розпочнуть від костей
Мої жили тягти
На шматки розірвуть
І в нарузі швирнуть!
«Звук кайданів, проклять та погрози, страшний свист батогів... і зітхання, і стогін, і сльози», «пустиня мертва, безкрає моренько нудьги... наруга, стони, батоги». Что касается «Нудьги», то я бы сказала, что это состояние души писателя проходит лейтмотивом подавляющего большинства произведений Грабовского: «нудьга без краю, серце гасне... гнітить мертвота, сум та сум», «чорний гай додає нудьги... а в серці сум та сум», «сумно лльється тьма нічна», «куди подінусь я з нудьгою, куди подамся від журби», «нерозважна журба... ясно глянуть мені не давала», «о, яка ж ти сумна, Україно моя».
Давно вбачав, що муки люті —
То жереб мій;
Що вік мине в пекучій скруті,
В нудьзі німій.
Грабовский был сослан в Сибирь в 24 года и до конца жизни уже не вернулся на Украину. Очевидно, что вдали от родины его гложет тоска: «тяжко в неволі нудитись» и «життя здається сумом без краю». Создаётся впечатление, что тоска по родине лишила его разума, иначе как объяснить поведение молодого человека, который жизнь положил на то, чтобы выискивать вокруг себя негатив, облекать его в словеса и выплёскивать в массы.
Чего стоит одно только слово «конати» со всевозможными вариациями и однокоренными словами, которыми пестрят его произведения, как-то: скон смертельний, до законання и др. Немного легче становится оттого, что из школьной программы Грабовского убрали более десяти лет назад и современные школьники избавлены от необходимости изучать его литературное наследие.
Олександр Олесь несколько оптимистичней смотрится на фоне предыдущих творцов. Порой можно без душевных треволнений погрузиться в его красочные описания живой природы и чудных пейзажей. Разве что лебедей он как-то не очень жалует, однако не исключено, что в образе этих птиц сокрыт какой-то сакральный смысл: лебедь «закричав від муки, вдарився об камінь, зранив собі груди, крила поламав» и о лебединой стае: «Не жаль вам тих, що сміло гинуть по дорозі від пург і бур скажених і сліпих… І скільки вас в борні розбилось об граніти, і скільки вас сконало серед мук».
С украинской прозой также всё крайне печально. Обратимся к школьной программе за шестой класс. «Федько-халамидник» Владимира Винниченко. В повествовании речь идёт о мальчике-сорвиголове, его ребяческих выходках, а также об обязательных порках от родного отца, которые описываются довольно-таки смачно. Кульминацией произведения является случай, когда главный герой спасает друга из ледяной речки и прикрывает его перед родителями, взяв вину за случившееся на себя. «Федькові було дуже холодно, зуби йому не переставали стукати, все тіло боліло од шарпання матері», прибежавшей на разборки, «і вона [мати] зо всієї сили вдарила Федька по голові». Далее мама, судя по всему, спокойно наблюдает, как сын «трусився, коліна йому зігнулись і хитались на всі боки» и как на её глазах «Федькові знов упала з голови шапка, як ударив його Толін батько», отец друга. В развязке мамаша, вместо того чтоб лечить моментально заболевшего после ледяной воды ребёнка, у которого уже «в очах стояли жовті і зелені плями», ждёт, пока «батько прийде та погріє ременем», и желает сыну «підожди, візьме тебе чорт». К приходу отца мальчик уже не мог держать голову на плечах, ничего не слышал и не помнил. Оставить в покое? Лечить? Да где там! «Татуньо чогось страшенно став лютий, такий лютий, що аж говорити не міг і тільки хапався то за горло, то за ремінь». Не уточняется, чьё это было горло, но по логике — сыновье. Если отец хватается за горло собственного сына — это сцена из фильма ужасов в стиле Тарантино, положенного на прозу, и шестиклассникам, на коих рассчитано данное произведение, читать такое, на мой взгляд, категорически противопоказано. «Потім Федька поклали на стілець і били вже як слід… Федько впав додолу й не рушився». Умер он через три дня — странно, что не раньше.
Вопросы после данного произведения в школьных учебниках делают акцент в основном на отношениях двух друзей и их личных качествах. Я бы добавила задание составить список слов, которыми обзывают мальчика окружающие: «халамидро», «стервин син», «зараза», «сукин син», «паршивець», «мужиченя», «одурілий хлопець», «шибеник». Синонимический ряд стоит продолжить лексикой, которую обильно использует в общении с сыном самый родной его человек — мама. Таких примеров в повествовании предостаточно: «кляте ж яке», «мурло репане», «ірод», «ідоляко», «люципер», «падлюка».
Авторы одного из учебников уверенно заявляют: «Напевно, історія хлопця-шибайголови не лишила вас байдужими». Безусловно! Основной мыслью «Федька-халамидника», на мой взгляд, является вселить вступающим в подростковый возраст детям страх и недоверие к самым близким на свете людям — своим родителям. Детям, которые именно в этом возрасте обычно впервые сталкиваются с реальностью взрослого мира, необходимо донести, что даже мама с папой могут загнать в могилу. И это не гипербола.
Листая страницы книг украинских классиков, я пыталась определить для себя, у кого же из них, мягко выражаясь наиболее тяжёлая форма психического расстройства. Дойдя до Василя Стефаника, я поняла: вот оно! Без вариантов! Его тексты абсолютно нечитаемы. Цитировать автора не вижу смысла, поскольку там непонятно всё! Спокойно прочитать рассказ без обращения к критике или словарику в конце сборника не получится. Хотя нет, возможно, и получится у кого-то из глубоко Западной Украины: Стефаник жил и учился в Ивано-Франковской и Львовской областях. Я, жительница Центральной Украины, мало что смогла понять, не прилагая титанических усилий. А ведь предполагается, что отечественная литература рассчитана на всю территорию страны. Употребление суффикса «ся» перед глаголом и добавление к союзам разных букв (що-м, аби-сте, аби-м, якби-х) — это ещё не самое неудобоваримое. Оказывается, над словами можно издеваться и другими способами: можно сдавать «акзамент» или смотреть, как «небо дрожало разом зі звіздами». Можно чередовать буквы, какие вздумается: привычное слово «колядка» у Стефаника имеет две разные буквы в корне «заколідував би-м вам колєдку». Исходя из списка пояснений слов, животные могут принимать любой, самый неожиданный облик: пацюк тут кабан.
Рассказ «Синя книжечка» — это пересказ пьяного варняканья мужика, где разобрать можно только начало, что «умерла йому жінка, а за нею і два хлопці», и конец, что имеет он «в пазусі синю книжечку» — документы на хату и огород.
«Санчата» — зимняя сценка о том, как мальчик мастерит санки. По логике там все трезвые, однако речь людей всё так же заставляет мозг закипать:
Мама: Ти знов майструєш, майстре? Я то тебе, мой, намайструю! Аби-м де ніж сховала — все найде. Але коби-с си втєв та аби-с плакав, тож-то спарю.
Иванко: Ая! Таки зараз?
Мама: Но, но!
Марія: Аякай, аякай, але я скау дєдеві, що з кошниці драниці витєгаеш та санки майструєш, то вони тебе облупʼє.
Череду жутких сцен, традиционных для национального литературного творчества, дополняет и Стефаник. В рассказе «Гріх» вдова перед смертью вспоминает одно из своих приключений в жизни: «Повісили чоловічого брата... Ми його відрубали з чоловіком, та привезли в рантухах додому... але язик не годні були заправити в рот. А мій дурний вхопив ніж та хотів відрубати. Добре, що-м руков сперла, розрубав аж по кістку, а як закривала-м лице його братові червонов платинов та моя кров закровавила платину, то дала-м другу».
Новелла «Новина» — поверьте, непревзойдённа! После смерти жены Гриць бедствовал с двумя маленькими дочками: «Ані їсти що, ані в хати затопити, ані випрати, ані голову змити, ані ніц!» На девочек «дивитися було страшно і жаль» и «як вони їли сухий хліб, то здавалося, що кістки в лиці потріскають». И однажды стрельнуло отцу что-то в голову, и ходил он несколько дней, думал о детях, что «то мерці». Пошёл он вместе с ними к речке и «борзенько взяв Доцьку і з усієї сили кинув у воду. Йому стало легшее» — это младшую. Старшая начала умолять не топить её. Видимо, отцу на тот момент хватило убийства одной дочери, он сжалился над старшей и наказал ей идти назад в село и проситься в «наймити». Проникшись заботой, дал «бучок» — прутик, «бо як ті пес надибає, та й роздере, а з бучком май безпечніше».
«Лесева фамилия» даёт подробную характеристику семьи: отец-пьянчужка периодически выносит из дома добро, дабы пропить. В очередной раз жена поймала его и устроила вместе с детьми скандал посреди улицы. Сперва тот отбивался: «Ти, стара лєрво, та ци ти здуріла? Та я тебе и бахурів [мальчиков] твоїх повішію!» Но женщина, отбивая своё, непреклонна: «Давай мішок та пропадай. А ні, буду ті бити з дітьми насеред села!.. Андрійку, синку, лиш по ногах! Так бийте, аби ноги поломили!.. Бий, Андрійку, я буду тримати за руки... Ліпше, синку. Уваліть му ноги, як псові, аби тєгав за собов!» Дети — «Андрійко мав, може, десять років, а Иванко з вісім» — сначала стояли с бучками, не решаясь бить отца. Но когда родители, подравшись между собой, «аж кров потекла», показали достойный пример, то «хлопці вже зважились і підбігали, як щенюки, і били по ногах, і відбігали, і знов били. Майже бавились, майже сміялись».
Чтобы производить на свет такого рода художественные зарисовки, человек в здравом уме и светлой памяти должен иметь серьёзную подоплеку. И она нашлась в начале сборника в статье под названием «Таємниця Стефаникового таланту» (таланту?!). Оказывается, Стефаник «сильно вивчав побут селян, занурювався цілком у численні мужицькі трагедії». Это ж надо было посвятить свою жизнь выискиванию человеческой мерзости, выбирать самое дерьмо, сидеть мудрить над ним и в конечном итоге выплескивать эти помои на бумагу!
Книга — лучший подарок. Это точно не про украинскую литературу. К примеру, творчество Василя Стефаника рекомендовано для детей среднего и старшего школьного возраста. Представляю ситуацию:
— Что подарить вашему ребёнку на день рождения?
— Сборник Стефаника, пожалуй.
— Отличная идея! И пусть начнёт знакомство с писателем с рассказа «Пістунка» — как оказалось, это нянька.
«Сидить мала пістунка Парася й держить у подолку дитину; кругом неї таки самі пістунки и пістуни... Парася каже, щоби гратися в похорон і щоби голосити...
«Я вам скажу чого. Я чула, що мої тато вночі казали, аби ця дитина не находиласи в хаті, бо вона не наша дитина, а гусаря московського, то кажуть тато до мами: "Або ти її вбий, або закопай, а я її не хочу". А мама кажуть: "А як я закопаю живу дитину?" — "То ти вперед убий, а потім закопай". Та тому так досвіта я з цев дитинов чекаю на вас, що ви ще спите, бо тато кричать: "Забирайси мені з цим байстрюком"».
Чему учат молодое поколение эти опусы? Какие ценности прививают? С каких героев предлагают брать пример? На кого стремиться быть похожими? Ответы на эти вопросы будут, как мы понимаем, неутешительными, потому что негатив может порождать только негатив. Зарядиться положительными эмоциями и жаждой к жизни, равно как и истинным патриотизмом, у читателей украинской литературы не получится. Любовь к Родине — это желание видеть её счастливой и обеспеченной, а главное, труд, который и приводит к процветанию страны. А судя по произведениям отечественных мастеров слова, украинская национальная идея состоит в том, чтобы бить «ворогив» самыми что ни на есть жестокими способами.
В шевченковских «Гайдамаках» представлены подробные инструкции по этому поводу. Сперва «по всій Украине... ножі святили... Та, як ми, з ножами, з ножами святими... сю ніч погуляєм, ляхів погойдаєм, то так погуляєм, що аж пекло засміється, земля затрясеться, небо запалає... Добре погуляєм!» В результате: «Пекельне свято по всій Україні сю ніч зареве; потече багато, багато, багато шляхетской крові». И всё замечательно у славных гайдамакив: «Кругом пекло; гайдамаки по пеклу гуляють». «Улиці, базари крились трупом, плили кровʼю», но украинские герои уже вошли в раж: «Мало клятим кари! Ще раз треба перемучить, щоб не повставали нехрещені кляті души», «Батьку! брате! Чом я не сторукий? Дайте ножа, дайте силу, муки ляхам, муки! Муки страшної, щоб пекло тряслося та мліло!» И как тут настоящему украинскому поэту удержаться от обстоятельного описания последствий! «Зійшло сонце; Україна — де палала, тліла… Скрізь по селах шибениці; навішано трупу — тільки старших, а так шляхта — купою на купі… Собаки, ворони гризуть шляхту, клюють очі… Звір тільки виє по селу, гризучи трупи. Не ховали, вовків ляхами годували».
И далее гайдамаки, знай, «гуляють, карають; де пройдуть — земля горить, кровʼю підпливає». «Погуляли гайдамаки, добре погуляли: трохи не рік шляхетською кровʼю напували Україну».
Тут оппоненты могут возразить, что, мол, Шевченко не посчастливилось родиться в такой период истории Украины, когда «кріпосницька дійсність и тягар соціального и національного гніту чорною хмарою звисали над поетом и над народом». И что в тех условиях воспроизвести ничто иное, кроме как «зойк розпуки», не представлялось возможным. Но предлагаю посмотреть на творчество не с точки зрения историка, а с точки зрения…
Полностью читать ЗДЕСЬ
Свежие комментарии