Евгений Ерофеев (слева) и Андрей Ваганов
В середине июля Следственный комитет возбудил дело против сотрудников московской соцзащиты, которые «допустили» воспитание однополой парой двух усыновленных мальчиков. Ведомство объявило, что приемные родители пропагандировали детям «нетрадиционные отношения», что «причиняло вред их здоровью». Вскоре семья вместе с сыновьями, которым сейчас 12 и 13 лет, уехала из России, а ее московскую квартиру обыскали. Корреспондент отдела расследований «Медузы» Иван Голунов взял большое интервью у Андрея Ваганова и Евгения Ерофеева — именно так зовут московскую пару. Семья рассказала о подробностях и причинах появления этого дела — и о том, какую роль в нем сыграли врач Леонид Рошаль, детский омбудсмен Анна Кузнецова и глава Следственного комитета Александр Бастрыкин.
Часть первая. Как появилось уголовное дело
— Давайте начнем с того, как все произошло.
Андрей: В ночь на 18 июня [2019 года] у моего младшего сына Юры заболел живот. Около 23:30 я вызвал скорую. Они быстро приехали и осмотрели: было подозрение на аппендицит и требовалась экстренная госпитализация, о чем они сразу же сказали. По всем, скажем так, симптомам из википедии, не говоря уже о словах медиков, это было очень похоже на аппендицит. Мы с Юрой поехали в больницу. Выяснилось, что это будет институт детской хирургии и травматологии Леонида Рошаля, чему я обрадовался. В этом институте хорошая медицинская база.
На осмотре врач сказал, что сейчас возьмут анализ крови, отправят на УЗИ, а потом во второе хирургическое отделение, так называемую гнойную хирургию. Если подтвердится аппендицит, есть угроза перитонита или еще что-то, его прооперируют в течение нескольких часов. Если угрозы нет — оставят в отделении, а утром проведут более глубокое обследование. Юру посадили на каталку и примерно в час ночи увезли.
На следующий день около полудня я позвонил в регистратуру. Мне сказали, что операции не было и я могу посетить сына. Без проблем попал в отделение, Юра там уже бегал, резвился, ругался с детьми. То есть вел себя как всегда.
Врача не было. Старшая медсестра сказала, что подозрение на аппендицит пока не подтверждается, ему сделали все анализы, но врач решил его оставить еще на один день, чтобы провести повторную диагностику. И завтра его выпишут. Я уточнил, может ли за Юрой приехать мама Жени с его свидетельством о рождении и забрать ребенка. Мне ответили, что без проблем.
В день выписки у меня был плотный график. А к шести часам к нам домой должны были прийти из комиссии по делам несовершеннолетних. Это была давно согласованная встреча, поскольку Юра состоит на учете в полиции. У него были эпизоды — кражи в магазинах, стекло разбивал, еще что-то. Им надо было со мной поговорить, условия проживания еще раз посмотреть и так далее.
Днем из больницы его должна была забрать бабушка, мама Жени. Но врач не отдал ребенка со словами, что [отдаст его] только отцу, хотя изначально говорили, что никаких проблем не будет. Приходит взрослый со свидетельством о рождении, Юра кричит: «Бабушка-бабушка!» Понятно, что это не тетя с улицы.
В районе семи вечера, когда у меня дома уже шла встреча с комиссией по делам несовершеннолетних, мне позвонил следователь районного отдела Следственного комитета Кайтмесов Аслан Ильясович и пригласил немедленно прийти с Юрой на беседу.
— То есть вы сидите, разговариваете с полицейскими, и тут звонит Следственный комитет?
Андрей: Да. Я спросил, по какому вопросу, на что мне этот человек сказал: придете — расскажу. Я сразу ответил, что сегодня мы не придем, потому что Юра в больнице, я его забираю в районе 21 часа и не считаю правильным к десяти часам вечера вести на какие-то мероприятия. Мы договорились, что следующим утром, в четверг, 20 июня мы с Юрой придем к этому следователю.
Ушла комиссия, я поехал за Юрой. В районе 20:45 я уже был в больнице. Юра попрощался с врачом. Тот просто сказал что-то вроде: «Все, не болейте». Ровно тот врач, который выписывал документы, который с Юрой общался и много его расспрашивал. Я спросил его, что было с Юрой? Он ответил, что это дискинезия. Я спросил, что это, и он на пальцах объяснил, что такое бывает, когда чего-то не так поели. Что-то типа непроходимости.
— Вы, наверное, с врачом гадали, чего он мог поесть?
Андрей: Это мы знаем. Потому что он съел, извини, килограмм моркови и полбуханки батона, пожарив его гренками — вот так он решил себя накормить. И после этого у него все началось. Желудочно-кишечный тракт не справился с ударом. Врач сказал, что такое вполне возможно. Две три-минуты мы поговорили про диагноз и расстались.
— Что было написано в выписном эпикризе из больницы?
Андрей: Предварительный диагноз — общий острый аппендицит. Основной диагноз — дискинезия кишечника. Со слов отца — тошнота. То есть непроходимость или что-то такое. Все подписано завотделением [Павлом] Мединским. [Лечащий] врач — Брянцев Александр Владимирович, с которым я общался.
— Никаких синяков, ссадин, разрывов тканей, ничего такого?
Андрей: Нет, конечно. Когда мы ехали в машине, я задал Юре вопрос, о чем он говорил с доктором. И Юра как-то моментально понял, о чем речь: «Доктор спросил, когда придет мама. Я сказал: „Мамы нет“. — „А кто есть?“ — „Есть два папы“». И вот это все. Прямо скажем, Юра сел на измену: «Я, наверное, — говорит, — лох. Я облажался».
— У него были какие-то инструкции, что нужно говорить разным дядям?
Андрей: Мы никогда не просили детей скрывать чего-либо. Это была наша осознанная позиция: зачем это как-то стигматизировать и так далее. Вот мы живем, мы обычная семья. Есть родители, есть нормальные взаимоотношения в семье, вот и все. Время от времени мы разговаривали, говорили, что семья может быть разная. Бывает, что бабушка воспитывает, бывает, что мама и тетя, бывает, что мужчина или двое мужчин.
Я сказал ему, что мы завтра пойдем в полицию и, скорее всего, вопросы будут об этом.
— И на следующий день вы пришли в полицию в десять утра?
Андрей: Да. Следователь попросил подождать, потому что выяснилось, что он один не сможет общаться с несовершеннолетним. Я представлять Юру тоже не могу, потому что вопросы должны идти обо мне. Нужно вызвать сотрудницу опеки, которая будет представлять ребенка. Около 11 часов пришла женщина из опеки, которая знает нашу семью. Во всяком случае, меня и детей. Женю она лично вряд ли когда-либо видела. Началась беседа с Юрой, я остался в коридоре.
Примерно минут через 20-30 следователь вышел и ушел куда-то наверх. Потом подошел ко мне и задал вопрос: сожительствую ли я с кем-то? Я говорю: «Ну, наверное, в вашей терминологии, да. А так мы семья».
Он ответил, что очень хорошо, что не отпираюсь, потому что пришлось бы тогда проводить какие-то отдельные следственные действия, выяснять, так это или не так. В этот момент уже был совершенно другой тон разговора — если сначала он словно был враждебен ко мне, то уже после получаса беседы с Юрой он стал нейтрален.
Я спросил, есть ли уголовное дело, в каком я процессуальном статусе нахожусь? Он говорит: «Дела нет, идет доследственная проверка». И я там не свидетель, не обвиняемый, не подозреваемый — так, человек, условно попавший в сферу интересов [следствия]. И что это даже не допрос, а дача объяснений. Я спросил, нужен ли мне адвокат. Следователь ответил, что поскольку это как бы не процессуальные действия, то адвокат не нужен. Тем не менее, я вызвал своего адвоката, который недалеко живет.
Евгений: Давай еще расскажем о том, что стало страшно. Ты так красиво рассказываешь, как будто это были такие стандартные действия. А на самом деле, как-то трясло.
Андрей: Ну, само собой. Но мачо не плачет, поэтому чего уж тут? Мне в тот момент даже в голову не приходило, как это может далеко зайти.
— Юра начал нервничать, когда понял, что, наверное, сделал что-то не то?
Андрей: У Юры это быстро проходит. Он очень быстро вытесняет все эти истории — это свойство психики. Учитывая, как много ему пришлось пережить до пяти лет, если бы он все это переживал, я думаю, он бы уже давно кукухой поехал. Пять минут и все: он опять смеется, бегает и так далее.
— Но к следователю он, наверное, все-таки боялся идти?
Евгений: Он этих следователей повидал…
Андрей: В пять лет он стал свидетелем покушения: старший брат Юры от другого отца в ходе пьяной ссоры ударил по голове табуреткой нынешнего мужа или сожителя его матери. Возможно, его кровного отца. Раскроил череп. Брат в тюрьме, отец в больнице. Вот и опыт. Он жил в среде, которая соответствующим образом относилась к правоохранительным органам. Юра мне в первый же раз, когда мы ехали из детского дома домой, рассказал, какие продукты можно в тюрьму, а какие в больницу: «Я там не знаю, папа, чего как у тебя, но вдруг тебе пригодится». Он меня сразу «папой» стал называть.
— Возвращаемся к приезду адвоката.
Андрей: Адвокат приехал уже в тот момент, когда я был в кабинете с Юрой и сотрудницей опеки. Я знакомился с рассказом Юры, ничего выходящего за рамки там не было.
— А что он там рассказывал и какие вопросы ему задавали?
Андрей: Вопросы касались того, в какой семье он проживает. Наличие или отсутствие фактов насилия, растления и так далее.
— А в какой он семье проживает? Как это записал следователь?
Андрей: Везде звучало «Папа Андрей и его сожитель». В официальных документах оно везде так и идет. Наверное, это такая юридическая формулировка.
— Это формулировка следователя или Юры?
Андрей: Конечно, следователя. Юра не мог употребить такое. Он может сказать «друг папы», просто «Женя», редко говорит «папа Женя». В протоколе отмечено, со слов Юры, что папа и Евгений живут как друзья. Были вопросы, касающиеся того, видел ли он что мы обнимаемся или поцелуи. Юра отвечал, что не видел такого. Это к вопросу о фактах пропаганды какой-то. Это зафиксировано в протоколе. Во всяком случае, следователь не пытался это как-то выставить в негативном ключе или как-то эту историю раскрутить. Он мне потом сказал, что его задача — просто быстро доследственную проверку закрыть, потому что ему это вообще нахер не надо.
Потом началась беседа [следователя] со мной. Были вопросы, как мы живем, где мы живем. Вопросов о насилии не было вообще. Общение было долгим, потому что его постоянно прерывали. Несколько раз заходили люди с вопросом: «Когда будет срочное донесение?» Ему звонили на стационарный и мобильный телефоны со словами: «Филатова тебя ждет». Филатова — это прокурор, которая занимается делами опеки в нашем районе, и сидит в одном здании со следователем. Потом ему позвонили и сказали, что донесение ждет Ярош. Как я потом узнал, это замглавы Следственного комитета по Москве. Следователя это сильно нервировало, потому что он понимал, что тема такая, не рядовая. Он много раз выходил, возвращался. Около двух часов дня он взял паузу и ушел. Я тоже вышел во двор подышать. Мне начали звонить журналисты, я отказывался общаться и блокировал номер.
— Откуда взялись журналисты?
Андрей: Это хороший вопрос. Разговор с Юрой следователь начал в 11 утра. А примерно в 11:20 появилась первая заметка об этом деле в телеграм-канале Baza. Откуда-то информация к ним пришла, и они уже знали мой телефон. Потом начался шквал звонков. В какой-то момент сказали, что беспокоят из приемной уполномоченного по правам человека, и стали выяснять, что происходит. Мне стали задавать какие-то уж совсем личные вопросы: когда я познакомился с Женей и что-то в этом роде. Я прервал общение, сказав, что это вообще не относится к делу, и поэтому я не считаю нужным отвечать. Мне сказали, что через какое-то время со мной свяжется адвокат, которая может подъехать к нам.
— Еще один адвокат?
Евгений: Подставные журналисты. Как будто ты не знаешь, как действуют некоторые журналисты.
Андрей: Примерно через час мне позвонила какая-то женщина, совершенно растерянная и сказала, что она адвокат. Я сказал, что адвокат у меня уже есть, типа, спасибо и до свидания. Никаких там подозрений у меня в тот момент не было. Но как потом выяснилось, на сайте «Московского комсомольца» появилась статья, в которой были мои цитаты, со ссылкой на разговор журналиста с усыновителем. Мы еще от следователя не успели уехать, как вышла эта заметка.
Около 16 часов следователь сказал, что Юре нужно пройти судебно-медицинскую экспертизу. Сначала он выписал постановление на экспертизу на мое имя как сопровождающего ребенка. Потом ушел куда-то, вернулся и выписал новое направление на представительницу опеки, сказав, что она должна ехать.
Мы, на моей машине, поехали в Царицыно, на Тарный проезд, в ГБУ ДЗМ «Бюро судебно-медицинской экспертизы» — лабораторию анализа и оценки половых состояний. Там делали все эти манипуляции: обнаженное состояние, осмотр, забор биоматериала. Такое, прямо скажем, очень травматическое мероприятие.для ребенка. Юра там рыдал, убегал от них всех, называл «******» (вагинами). Он в принципе был крайне негативно настроен к людям в белых халатах: «Вот, вы врачи, вы все суки. Все из-за вас». Он угрожал всех убить.
В конце концов меня попросили зайти в лабораторию, потому что Юра сказал: «Папы не будет — *** (член) вам, а не чего-нибудь еще». Меня допустили. Когда Юру начали раздевать, он сказал: «Пап, отвернись, я стесняюсь». Я отвернулся. Юру осматривают, он ругается, плачет. Минут 40, наверное, это все продолжалось. Мне сказали, что результаты будут готовы в понедельник. Мы вышли. Представительнице опеки позвонили, она поднялась куда-то наверх. Возвращается и говорит, что анализ будет готов 15 июля, потому что его могут делать два специалиста на всю Москву, и они оба в отпуске.
Мы поехали домой на моей машине, с нами — представительница опеки. И вдруг она говорит: «О, а про вас уже пишут в интернете». И скидывает мне несколько ссылок.
Часть вторая. Как в деле появились Леонид Рошаль, Анна Кузнецова и Александр Бастрыкин
— Про старшего ребенка, Дениса, все это время никто не вспоминал? Не говорили, что и его тоже нужно на экспертизу?
Андрей: На следующий день, в пятницу [21 июня] в районе 14-15 часов мне звонит следователь со словами, что ему нужно пообщаться с Денисом. Я объясняю, что Денис уже две-три недели на каникулах с моими родителями на Урале, на что следователь говорит: «Ну, тогда давайте я просто дам распоряжение или поручение, чтобы местный Следственный комитет с ним поговорил, провел экспертизу». Я говорю: «Нет, слушайте, так не будет». — «Ну, значит, ребенок должен быть здесь». Я говорю: «Хорошо. Я его вызываю, он в воскресенье ночью прилетает. Мы в понедельник в десять утра приходим, а в понедельник ночью он улетает обратно».
Уже тогда мне рассказали, что ситуацию разогревает [уполномоченный по правам ребенка при президенте РФ] Анна Кузнецова. Она по своим каналам вышла на [председателя Следственного комитета РФ Александра] Бастрыкина. И через его замов и советников все это пошло вниз, на уровень района. Буквально еще через несколько часов я узнал, что из опеки будет выемка документов, касающихся детей. Тогда же я поговорил с адвокатом по семейному праву, который описал, в каком направлении могут развиваться события. Он сказал, что мне надо быть готовым выехать за границу. Потому что в таких ситуациях детей просто изымают из семьи до дальнейшего разбирательства, которое может длиться годами, поскольку статья связана с половой неприкосновенностью ребенка. Все эти истории с проективными тестами, психологами, как в деле Макарова. И что с большой вероятностью состав преступления будет обнаружен — вне зависимости от того, какими будут результаты медицинской экспертизы. Потому что судебно-медицинская экспертиза — она о сексуальном насилии. А растление — это в принципе развратные действия, которые могут не предполагать физического контакта с ребенком.
— А вы же, наверное, спрашивали у следователя, на основании чего ведется проверка, на основании каких данных?
Андрей: Следователь показал мне документ на бланке больницы Рошаля, подписанный замдиректора института Александром Брянцевым. В документе ситуация была описана буквально в терминах, которые потом начали кочевать из одного документа в другой. Что мамы нет, есть два папы: папа Андрей и папа Женя. Папы спят в одной кровати. Ребенок себя ведет неадекватно, жалуется на боль в животе. Просим провести проверку, было или нет насилие над ребенком. Судя по шапке, этот документ был отправлен в прокуратуру и Следственный комитет 19 июня.
— А что неадекватного? Ребенок же с подозрением на аппендицит, он должен жаловаться на боль.
Андрей: Да. Это один из вопросов к врачам от нас. Врач отделения гнойной хирургии пальпирует живот ребенка, который жалуется на боль, и врач подозревает насилие, а не аппендицит.
— А как врач узнал, что папы спят в одной кровати?
Андрей: Спросили у Юры, он-то это знает.
— Кажется, этот вопрос не имеет отношения к медицинской истории.
Андрей: Ровно об этом сейчас думают наши адвокаты.
— Была информация, что якобы врач рассказал о ситуации Леониду Рошалю. И Рошаль сам звонил помощнику Бастрыкина Игорю Комиссарову. Вы что-то знаете об этом?
Андрей: Я тоже слышал об этом. Мне говорили, что Рошаль дружен с Бастрыкиным. Что Анна Кузнецова дружна с помощником Бастрыкина, Игорем Комиссаровым. То есть, все это сходится в одном месте. При этом и Рошаль, и Кузнецова не скрывают своей гомофобной позиции.
Единственное, что я могу от своего имени сказать: когда мы были у следователя, там звучали постоянные ссылки на необходимость срочных донесений и контроль со стороны руководства Следственного комитета Москвы. Следователь еще удивлялся, почему все так быстро произошло. Документ из больницы попал в Следственный комитет, в среду, после обеда. И через несколько часов он уже в районном отделе Следственного комитета, а в семь часов вечером меня уже вызывает этот следователь. Следователя это тоже напрягало. Он понимал, что так просто тут не отпишешься.
— Когда у истории появился гомосексуальный контекст? Следователь спрашивал, есть ли у вас сексуальные отношения?
Андрей: Он посмотрел на мое кольцо и спросил, что за кольцо. Я по глупости сказал, что мы женаты с Женей. Потом это и пошло, по публикациям и так далее.
— А как это занесено в протокол?
Андрей: По-моему, там написано «официальный брак, зарегистрированный в Дании».
— Следователь спрашивал, есть ли у вас с детьми сексуальные отношения?
Евгений: Нет, там не было таких вопросов.
Андрей: Женя с адвокатом на следующий день к десяти часам подъехал и пообщался (со следователем). По сути, объяснения, которые давали он и я, оказались почти под копирку. Более того, там в тексте даже временами было, что Евгений сожительствует с Евгением. То есть брали протокол и просто перепечатывали.
— То есть вся история про гомосексуальность — она заканчивается на сожительстве и на официальном браке в Дании?
Андрей: Да, больше ничего. Если посмотреть именно направление на экспертизу, то там ярко звучал «гомосексуализм». И мы тогда задавались вопросом: а эта фраза — она к чему была?
Евгений: В одном из документов Следственного комитета было написано, что Ваганов Андрей Сергеевич является гомосексуалистом, воспитывает двух усыновленных детей и может оказать на них негативное влияние.
Андрей: В пятницу, в районе шести часов со мной связалась представительница опеки и попросила меня добровольно разместить Юру в социальный реабилитационный центр (СРЦ). Она объяснила, что ребенка так и так изымут из семьи, и скорее всего, это произойдет в субботу. Но лучше, чтобы я сам разместил его в СРЦ, потому что тогда я буду иметь возможность видеться с ним. Если это произойдет по инициативе органов опеки, то я лишусь этого права. Я пообещал ей куда-то разместить Юру, а она пообещала найти СРЦ, который будет готов нас принять ночью.
После этого за полтора часа мы собрались и выехали из дома. Я вынул симку из телефона и четыре дня был без мобильной связи. Как только стало понятно, что нам нужно уезжать, я позвонил маме на Урал, сказал, что билеты на понедельник не актуальны, что нужно выезжать из города и передавать Дениса мне. Родители его привезли. Это все произошло за 18 часов с того момента, как мы уехали с Юрой из дома. Он это воспринимал достаточно спокойно. Мы воссоединились с Денисом, и где-то в течение недели все было тихо.
Евгений: Я всю эту неделю находился в Москве, по адресу, где мы жили с детьми, один раз только общался с Следственным комитетом, в пятницу, 21 июня. Но в ночь на 2 июля ко мне начали ломиться сотрудники полиции, пытались выломать дверь. Были сотрудники Следственного комитета, уголовного розыска и два представителя МВД. Они звонили мне на мобильный телефон. Я все выключил и сделал вид, что никого нет дома. Было очень страшно.
Потом они в том же составе поехали к моим родителям, где я прописан. Со слов отца, они искали документ о браке, называли его «документ на датском языке». Они не знали, что он на английском. В полчетвертого утра ко мне приехал друг, чтобы проверить, есть ли кто-то в подъезде. После этого я собирал вещи, сел в машину и уехал. Ночевал на парковке у фитнес-клуба, потом пошел на работу, уволился за полчаса и сказал своему руководителю, что больше не вернусь. Сел в машину и выехал из страны. 3-4 июля мы встретились с Андреем и детьми на нейтральной территории, вне юрисдикции России.
— Андрей и Юра уехали 21 июня, а вы оставались дома до 1 июля. В эту неделю что-то происходило?
Евгений: Мне звонили и приглашали на общение в Следственный комитет. Я сказал, что приду только по повестке. Тогда мне стали угрожать, что пришлют повестку на работу, чтобы все узнали о моей ориентации. Но повестки до сих пор нет, наш почтовый ящик регулярно проверяют. Потом пару недель все было спокойно. А 2 июля дело передали из районного отдела в головной офис Следственного комитета России.
Андрей: 26 июня со мной по вотсапу связался человек, который представился сотрудником уголовного розыска нашего района, и сказал, что из опеки поступил запрос на розыск Юры, и есть подозрения, что ребенка нет в живых. Я сообщил, что готов передать через адвоката нотариально заверенные документы и прислать видео — что со мной и ребенком все в порядке. Сотрудник просто бросил трубку. 1 июля около 16 часов Жене позвонил районный следователь и сказал, что сейчас последний шанс прийти к следователю без серьезных последствий. Потому что в противном случае будет уголовное дело по подозрению в убийстве ребенка. 2 июля мне опять позвонил сотрудник уголовного розыска, который спросил, когда я приду для дачи объяснений. Я ответил, что после 15 июля, когда будут готовы результаты медико-судебной экспертизы. Я записал видео с детьми и отправил следователю, который направлял нас на экспертизу. На следующий день сотрудник уголовного розыска звонит и просит отправить еще одно видео с детьми, но теперь уже ему. Мы еще раз, как звезды ютьюба, записали видео на телефон.
5 июля мне позвонил человек, представился Иваном Спириным и сказал, что он из уголовного розыска. Я не помню, московского или федерального. Он сказал, что дело передано из района Люблино выше по инстанциям. Что сейчас меня, именно меня, а не детей, ищут все, поэтому нужно связаться со следователем по особо важным делам ГСУ СК России Зенковичем Павлом Игоревичем. Я перезвонил [Зенковичу]. Он сказал, что рапортует по этому делу «лично председателю». 8 июля в 8:30 у него будет доклад, и ему нужно до этого времени со мной пообщаться. Я ответил, что приеду после 15 июля, когда будет готова экспертиза. На что он ответил, что экспертиза была готова еще 26 июня.
Через несколько минут он скинул мне по вотсапу ее результаты — документ на восемь страниц с печатями — и сказал, что ожидает моей явки в Следственный комитет. Он говорил, что уголовное дело по фактам насилия он может возбудить даже при отрицательном результате экспертизы. И чтобы этого не было, мне нужно срочно приехать. Если этого не произойдет, будут подключены другие ресурсы — меня будет искать вся страна. МВД, ФСБ, ГРУ и так далее.
Я ответил, что моего приезда не будет, но я готов общаться через адвоката. Игорь Павлович говорит, что тогда все бессмысленно и прерывает общение. Но 6 июля он сам перезвонил в вотсапе и начал сбивчиво меня уговаривать явиться вместе с детьми на беседу. Говорил, что отсидеться не получится. Что даже 2 августа, когда истечет срок проверки, они либо продлят ее, либо возбудят уголовное дело. Несколько раз говорил, что дело на личном контроле у Бастрыкина. Уже не стеснялся, не называл его председателем, а прямо говорил фамилию.
Потом примерно на десять дней случилось затишье — никто мне не звонил. Наши источники говорили, что Следственный комитет возбудил против нас уголовное дело по статье 105 часть 2 «Убийство двух и более лиц». Но потом генпрокуратура отменила это постановление. Это косвенно подтверждается данными телеграм-каналов. Скорее всего, это произошло в последние числа июня — первые числа июля.
— Вернемся к экспертизе на восьми листах. Что в ней написано?
Андрей: Пишут, что все нормально. Ни ссадин, ничего, все чисто, естественно. Второе, что было сделано: анализ на наличие биоматериалов различных — тоже нет. Найдено ли во рту и заднем проходе Юры ДНК, отличное от него? Не найдено никакой! По сути, там было микроскопическое исследование на наличие сперматозоидов.
Как говорят все адвокаты, что если бы у судмедэксперта возникло малейшее подозрение, что с ребенком что-то было, я бы из Тарного проезда не вышел. Это уже отлаженная история: разберемся, дождемся результатов, пусть человек пока посидит.
Евгений: А потом, 15 июля спикер Совета Федерации Валентина Матвиенко высказывается против усыновления детей однополыми семьями, очень жестко говорит про вырождение человечества. 16 июля Следственный комитет возбуждает уголовное дело против неустановленного круга лиц органов опеки, допустивших халатность. 17 июля информация об этом деле появляется в прессе. Мне интересна связь этих заявлений чиновников с делом. Эта история про то, что кто-то хочет словить звездочки? Особенно, когда третий человек в стране так публично высказывается. Тогда же, 15 июля Анна Кузнецова заявила, что обратилась прокуратуру с запросом на изъятие детей из семьи. Начали появляться мнения экспертов, что детей нужно забрать, а усыновление отменить.
Андрей: 19 июля я проснулся из-за того, что у меня сработало пуш-уведомление от охранной системы (квартиры в Москве) и пошла запись: несколько человек открывают дверь и порядка десяти входят. В коридоре, где у нас на полках хранятся документы, человек в перчатках аккуратно достает папки, пролистывает, потом ставит на место. Понятые видны — наши соседи. В 11 часов сигнализация перестала подавать признаки жизни, сообщив, что ее отключили от питания. Примерно в восемь утра мой брат написал, что ему позвонил какой-то следователь и сказал, что они с участковым готовы вскрывать его квартиру. В это же время мой отец, который живет на Урале, написал, что сидит в полицейском участке, прислал мне геометку из Find Friends.
Евгений: Тогда же сестра мне сообщает, что у родителей обыск. Мама была одна, у нее изъяли ее телефон и папин ноутбук, попросили расписаться в копии протокола, но при этом протокол не предоставили. Сказали: заберете позже.
Андрей: У отца обыск был на Урале, но там ссылки на номер дела или статью нет, просто на постановление об обыске в протоколе.
— Что они искали?
Андрей: Напрямую это не говорят. Вероятно, у моего отца они искали какое-то подтверждение дачи взятки сотрудникам опеки при усыновлении Дениса. Обыск у отца был достаточно быстрый. Дольше всего обыск был у нас.
— У вас что-то изъяли?
Андрей: Как сказала наша соседка, изъяли альбом со свадебными фотографиями, старые флешки, двое детских трусов, два поломанных айпэда, диск с фильмом «Клуб Shortbus», запонки Paul Smith с изображением девушек в стрингах и еще несколько вещей.
Часть третья. Как у Дениса и Юры появились два папы
— Давайте поговорим про усыновление детей. Почему вы решили именно усыновить, а не завести собственных?
Андрей: Я три года обдумывал этот вопрос, много читал, общался с юристами, с врачами. Суррогатное материнство в России относительно понятная история, но возникают юридические сложности, связанные с тем, что я не состою в браке. Это скорее вариант для семьи, где у жены диагностировано бесплодие.
Другое направление, с кровным ребенком — это лесбийская пара или одна лесбиянка-подруга. Я общался с двумя девушками, которые предполагали исключительно формат «воскресного папы». Это не отвечало моим представлениям о родительской роли. Видеть детей по выходным я не хотел, я хотел их воспитывать сам.
Окончание здесь
Свежие комментарии