Третья глава книги "Curriculum Vitae", Дембель 87.
В Москву Григорий прилетел вместе с Матиасом Рустом, в тот же день, когда 19-летний пилот-любитель из ФРГ посадил самолёт на Красной площади, преодолев все рубежи советской ПВО. Ну как преодолел... ПВОшники вели “херра туриста” от самой границы и предлагали “приземлить” неоднократно, но каждый раз из кремлевской заоблачной выси звучало категорическое “не стрелять!” и армия подчинилась. Много позже Григорий узнал, что незадолго до полета озорного немца, министр обороны СССР докладывал лично Михаилу Горбачеву о том, как организована и как работает система противовоздушной обороны советского государства. Выходя от генсека, Соколов оставил у него документы, включая секретные карты. Но на следующий день, когда попытался документы вернуть назад, Горбачев сказал, что не помнит, где они находятся. Вовремя прилетел в СССР чертик из бутылки Матиас Руст. Если бы не он, спешно уволенные Горбачевым триста офицеров-фронтовиков во главе с маршалом Соколовым остались бы на своих местах, и кто знает, может быть ГКЧП 1991 года не стал бы таким игрушечным и несерьезным.
28 мая 1987 года демобилизованный Григорий Распутин был озабочен совершенно другими проблемами - как в день пограничника не натолкнуться на усиленные патрули и не провести лишнее время в комендатуре, поясняя происхождение своей не совсем уставной формы и содержания дембельского дипломата, не соответствующего ассортименту Военторга.
О том, что Распутин вернулся “из-за речки”, можно было догадаться лишь по непривычному для весенней Москвы загару. Девственно чистый китель санинструктора с сиротливым значком об окончании медучилища, где не было даже самой расхожей медали “ЗБЗ”, никак не выдавал в нем участника боевых действий. Так бывало нередко, а в его случае - даже закономерно. Числился в санчасти, дневал и ночевал в разведке. Оказавшись между двумя ведомствами, был успешно забыт обоими.
В этот момент награды его не заботили вовсе. В твердой папке среди других документов лежало направление в мединститут, конспекты, а в голове - всё, чему успела научить Наташа и ее желание видеть его студентом медвуза, превратившееся в завещание, обязательное к исполнению.
***
Решение о поступлении именно в военно-медицинскую академию пришло само, случайно. Вернувшись из Афгана, Распутин почувствовал себя Робинзоном на необитаемом острове. У человека, участвовавшего в военных действиях, меняется психика. Когда совсем ещё мальчишки, обожжённые войной, посмотревшие в лицо смерти, возвращаются в мирную жизнь, они не понимают, где оказались, потому что привыкли к фронтовому братству, ко взаимопомощи, участию друг в друге. И вдруг остаются один на один со всеми своими проблемами и переживаниями в мире, неожиданно ставшем чужим, где их никто не понимает и не принимает. Общаться с бывшими однокашниками становилось неинтересно. Жизненный опыт, шкала ценностей и приоритетов уже не совпадали. В результате окружающее казалось непонятным и враждебным.
Распутин не был исключением, поэтому принял решение поступать именно в военно-медицинское высшее учебное заведение. В армии всё проще и понятней, чем “на гражданке”, где уже начиналась кооперативно-перестроечная суета, а воззвания к строительству коммунизма перемежались с призывами обогащаться.
***
На собеседование в приёмную комиссию его вызвали, когда коридоры почти опустели. Только в углу около фикуса возилась дородная мамаша со своей упитанной дочкой и еще два запоздалых “путника” фланировали по фойе, увлеченные беседой. В аудитории за сдвинутыми вместе столами сидело пять человек, трое из них - в военной форме.
Председатель - крепкий, как боровичок, генерал-майор, с непокорными по-мальчишески, хоть и седыми вихрами, брежневскими бровями над близоруко прищуренными глазами в ореоле разлетающихся к вискам морщинок и тяжелым нубийским носом, задал несколько формальных вопросов про образование, место жительства и уткнулся в личное дело Распутина, полностью выпав из диалога. Остальные заседатели, удивленные необычным поведением “вожака”, начали, страшно косясь и изгибаясь, заглядывать в папку, лежащую перед председателем. Генерал, слюнявя пальцы и перекладывая страницы, качал головой, периодически вскидывал глаза на Распутина, произносил “да-а-а”, протягивая букву “а”, и опять зарывался носом в казенные фразы кадровиков военкомата и гришиного полка.
Распутин от скуки начал разглядывать “иконостас” на груди генерала , где среди ярких планок юбилейных медалей узрел сразу три пурпурных ленточки боевого ордена Красной Звезды и зеленый штрих медали за оборону Ленинграда. “Свой!”, - сгенерировал команду мозг без всякого участия Григория, послав условный сигнал в центральную нервную систему, и Распутин почувствовал, как уходит мандраж, расслабляются собранные в комочек мышцы живота, мягкая тёплая волна прокатывается по всему телу, а в голове начинает приятно и успокаивающе шуметь морской прибой.
-Ну вот что, сынок, - откладывая в сторону личное дело, тихо, будто разговаривая с собой, произнёс генерал, - бумаги твои мы ещё почитать успеем, а ты пока нам так, по-простому расскажи, как там было?...
То ли заворожённый боевыми наградами на груди генерала, то ли от его низкого, обволакивающего голоса, Григорий вдруг почувствовал непреодолимую потребность облегчить душу, выложить то, что не мог доверить ни друзьям-знакомым, ни родителям.
И он начал рассказывать… Про липкий, ничем несмываемый и незаглушаемый страх во время холерного карантина, про то, сколько сил надо было приложить, чтобы, заступая в наряд, просто шагнуть за порог инфекционного модуля, где вонь, тоска, безысходность и глаза сверстников, глядящих на тебя с такой надеждой... Некоторым уже ничем не можешь помочь. Ничем! А когда речь зашла о Наташе, Григорий вдруг, сам не ожидая того, кинул лицо на руки, в голос зарыдал и не видел, как генерал цыкнул на члена комиссии, открывшего было рот, и посмотрел на остальных дёрнувшихся подчиненных так, что они истаяли до состояния сухофруктов.
А Григория несло по волнам памяти. Он не стеснялся слёз, текущих по щекам, и, вспоминая о службе с Ежовым, почти кричал, что в глубоких рейдах группе необходимо соблюдать скрытность и каждый встреченный в лесу, на равнине или в горах, видевший группу, должен умереть. Ребенок, женщина... любой. И как командир пишет письмо маме сгинувшего черт знает где солдата, а потом пьет… Рассказывал о прошлом, но почему-то в настоящем и будущем времени. Как они встречаются с агентом Ежа, этническим таджиком, пьют чай и любуются потрясающе красивым закатом в горах. Разговаривают о жизни, а вокруг крутятся его дети. Один, глазастенький, все время трётся возле папиного друга-шурави. Гладит руку и смотрит снизу вверх. Дочка, которой по возрасту еще не надо носить чадру, робко улыбается и по-детски кокетничает, а ты ловишь для нее шикарную бабочку, передаешь из своих грубых рук в ее маленькие ладошки. Бабочка щекочется лапками-крылышками, девчушка взвизгивает, отпускает ее, тушуется и прячется за папу. Папа - активист какой-то местной проправительственной партии. Ежов вкладывает ему в уши нужную информацию, догадываясь, что будет дальше.
На рассвете активист поедет в райцентр и его перехватит рейдовая группа прибывшей пару дней назад очень серьезной диверсионной банды под командой кадровых офицеров спецназа соседней страны. Активиста вывернут наизнанку. Это чушь, что кто-то может удержаться... Ломаются все, если не успеют умереть. Через день всю банду, вышедшую в нужную точку по рассчитанному Ежовым маршруту, полностью обнулят. Офицера пакистанской разведки возьмут живым. Энергоцентр, куда они шли, останется целым. Это хорошая военная работа.
... А потом они будут стоять вместе с Ежовым на похоронах таджикского друга, глядя пустыми глазами на платок, под которым его перерезанное горло и то, что раньше было лицом. И над телом, не опускаясь вниз, будет трепетать крыльями потрясающе красивая бабочка, а за твой палец будет держаться, глядя снизу вверх, маленький глазастенький мальчик, его сынишка, такой же, как сероглазый, беленький сын Ежова, находящийся на другом конце Земли. Он, когда вырастет, обязательно станет солдатом - Псом Войны. И все повторится...
Ты чувствуешь, что перестал быть нормальным человеком и уже никогда не сможешь доверять начальству. И даже товарищам. Разрушительно-хорошая военная работа... Вот только закаты после всего пережитого обладают какой-то мистической силой. Уставишься и смотришь...
Григорий говорил, не умолкая, почти час и ни слова и слёзы, а война изливалась из его души и тела. Когда этот поток иссяк, в аудитории повисла тишина и даже скрип стульев не нарушал ее, пока генерал со вздохом не спросил у одного из членов комиссии:
- Ирина Владимировна, сколько у нас еще ожидают?...
-Двое, - одними губами обозначила ответ женщина.
-Извинитесь и передайте, что их собеседование переносится на завтра. А нам с солдатом требуется пообщаться в неформальной обстановке…
Свежие комментарии