Писатель Захар Прилепин уже признался ПС, что не верит в мир без войны и политическую силу Аллы Пугачевой. В последней части эксклюзивного интервью председатель партии «За правду» рассказывает, о чем шепчется с пожилыми итальянками и чем смешит французских женщин.
— Партия противостоит «агрессивному западному постмодернизму, постправде и постнравственности». Будут ли эти термины понятны широкому кругу населения?
— Не обязательно, чтобы широкий круг понимал все дословно. Может быть, для широкого круга будет сообщено, что недры возвращаются народу, а люди, которые взыщут более серьезную и более глубокую проработку вопроса, скажут: «А как у нас будет устроена экономика? А как будет устроена культура?» Для них уже на пяти листочках план. Кому-то мало пять листочков? У нас будет талмуд по каждой теме.
Я призываю относиться внимательнее, спокойнее и уважительнее к населению России, которое имеет доступ и к интернет-источникам, и к телевидению, может сравнивать, получало достаточно серьезное образование. Термины «постмодернизм» и «постправда» тысячу раз прозвучали на телевидении. Человек, даже сопоставив эти два слова в голове, плюс-минус понимает, о чем идет речь.
— По заявлению партии в области культуры и образования должен лежать патриотизм. Нынешние власти высказывают аналогичную позицию. Чем вас не устраивает патриотизм в нынешней государственной идеологии?
— Зазором между риторикой и практикой. Мы должны отдавать себе отчет, что нынешняя элита государства — это либерально-буржуазная элита производства девяностых, нулевых годов, которая только в связи с «крымнашим», а потом с «ковидом» встала перед необходимостью переориентироваться на Россию и лишилась возможности пользоваться своими вкладами, дачами, поместьями за ее пределами.
Подавляющее большинство этой элиты — то, что называлось словом «компрадорский». Не буду называть имен. У 90% элиты дети, собаки, тещи и жены находятся за границей и живут поразительно хорошо.
Часть риторики они, безусловно, взяли на вооружение, но мы гораздо более радикальны, в самом хорошем смысле нетерпеливы. Какие-то вещи, на которые элиты инерционно не способны и не желают, мы будем реализовывать. Это касается и перезагрузки постсоветского пространства, которое нуждается в более деятельном, может быть, даже более агрессивном внимании со стороны России.
Возрастной элемент тоже имеет значение. Люди в определенном возрасте говорят: «Да не, вроде, и так нормально все идет, зачем эти новые проблемы?»
Вспомним историю России: нужно иногда такое политическое обновление, потому что у людей другой уровень государственных амбиций.
— Уходящий год как раз был богатым на политические преобразования. Крупнейшее — всероссийское голосование по поправкам в Конституцию Российской Федерации. Какая отозвалась в вас больше всего?
— Которую я сам предложил. На встрече с президентом я сказал, что в Израиле есть закон о поддержке евреев во всем мире и мы должны ввести закон о поддержке русскоязычного населения как самого разделенного народа в мире за пределами страны. Поправка эта была принята. Не в моей, правда, формулировке, но была принята. Для меня она важна.
— Почему?
— Большинство из 20-ти миллионов людей не выбирали ни раздел Советского Союза, ни свою жизнь в Казахстане, в Туркменистане и «в-на» Украине. Тем не менее они там оказались. В большинстве республик утратили возможность говорить на русском языке, учить детей в русских школах, изучать русскую историю. А многие переживают в той или иной форме дискриминацию или прямой геноцид. В прекрасной Прибалтике при полном равнодушии нашей либеральной интеллигенции русскоязычные ходят в понятии «неграждане» и преследуются по этническим мотивам. Преследуются не прямым унижением, но невозможностью реализовывать свои права как русскоязычные граждане.
Мир смотрит на это скептически или просто отворачивается в сторону. Наша просвещенная интеллигенция, упомянутые мной неоднократно Юрий Дудь и Ксения Собчак, никогда не будут на эти темы высказываться. Они будут рассказывать что-нибудь про Сталина, про Ленина, про Русскую православную церковь — о чем угодно, кроме своих собратьев за пределами страны, которые ничем от них не отличаются. Просто так получилось, что кто-то из них родился в 90-ом году не в Москве и не в Ленинграде, а в Риге, допустим, или в Ереване.
Полное отсутствие какой-нибудь симпатии, комплиментарности и солидарности по отношению к этим людям для меня непостижимо.
А они говорят: «Ну так получилось, они теперь там живут, пускай сами разбираются». Это для меня просто поразительно. В этих людях течет та же самая кровь, что и во мне, для меня они родные, я о них беспокоюсь. Это мои братья, сестры, дети, которые там оказались. А для них они не братья, не сестры и не дети — посторонние персонажи, у которых свои проблемы. Пусть их хоть в уксусе растворят, никто на них даже не оглянется.
— Как бы вы объяснили условному московскому школьнику, почему он должен переживать, к примеру, о людях на Донбассе?
— Да потому что ты родился, сынок, в России, а он не в России. Он тоже хотел бы жить в России, потому что он русский человек. И у него есть на это некоторые этнические права. Тысячу лет его дед, прадед и прапрадед жили в России, были русскими людьми. Если его лишают русского языка и русской истории, он может по этому поводу иметь некоторое несогласное мнение. А если ты с ним не солидарен, то это только твои проблемы и проблемы твоего воспитания.
— К слову о разбросанных по миру русских: недавно интервьюировали жителя США Краснодарского происхождения. Рассказывал нам про местные выборы. Будет ли, на ваш взгляд, гражданская война в Штатах? И влияет ли кто-то извне на американские волнения?
— В Америке такое количество внутренних проблем, что извне на них и влиять не надо.
Любая страна, любой этнос, любая государственность находятся в контексте своей исторической инерции. Сколько ни унижай Германию, она пересобирается и опять становится центральной мощнейшей государственностью и экономикой на территории Европы, хотя ее даже в XX веке два раза сносили. Видовые качества немецкого народа таковы, что позволяют эту пересборку осуществлять.
У русских другое, у поляков третье, у французов четвертое, у Америки есть свой родовой признак — война севера и юга. Это часть их национальной мифологии и, видимо, сознания. И этот раскол страны на две части будет о себе давать знать всегда. Как в России всегда будет воспроизводиться смута (она у нас воспроизводится с завидным постоянством), так там — такая форма противостояния.
— Значит, войне быть?
— Можно сказать, что в той или иной форме уже идет гражданская война. Для того, чтоб перешло в полноценную, шансы есть. Но в Америке слишком много страшного оружия, чтобы всерьез этим заняться. Это в XVII веке еще можно было пострелять, повзрывать, а сейчас можно так ухайдакать друг друга, что полконтинента разнести. Это останавливает. Полиция, армия останавливают.
— На Западе войны объявляют и любым проявлениям нетерпимости. К примеру, фанаты Джоан Роулинг буквально хоронят ее за нетолерантные публикации в Twitter. Не боитесь начать зависеть от читателя, если подобные настроения придут в Россию?
— Я никогда не буду зависеть от читателя. Всю жизнь буду говорить то, что считаю нужным говорить. И неоднократно это уже доказал. Мне совершенно все равно на европейскую историю своих книг и даже на российскую.
Когда я поехал в Донбасс, я потерял всю свою западную историю, от меня отказался агент. У меня было 25 стран, которые переводили мои книги — не осталось ни одной. Ну Сербия осталась. И я прекрасно знал, что я делаю.
Меня нисколько это не смущает, потому что в долгой перспективе, конечно, мы выиграем. Потому что здравый смысл — на нашей стороне. Потому что мужчина есть мужчина, женщина есть женщина. Есть нация, есть язык, есть война — это все существует.
Когда я приезжаю в ту же самую Францию или в Италию, ко мне подходят итальянские, французские старики и дамы пожилого возраста и шепотом говорят: «Захар, какое счастье, что вы есть, что русские еще сохранились, потому что у нас нельзя говорить даже "семья", иначе ты сразу фашист, ксенофоб и гендерный расист. А если говорить "государство", "война", "этнос", то это уже нацизм последней степени. А вы приезжаете и спокойно говорите про патриотизм. Это просто ужас — мы уже не можем!»
Мы навяжем этот здравый смысл, мы его вернем.
— Как?
— Эти вещи надо проговаривать! Французы с этим столкнулись. Сейчас они вынуждены вслух говорить, что у них вопросы этнические. Они напускали мигрантов, а теперь сами не знают, что с ними делать.
Это будет касаться чего угодно, потому что восьмиполые дети из гендерно окрашенных семей из 24-х родителей со временем скажут: «Идите к черту все! Мой мальчик будет писать стоя, девочка сидя. И будут называться мальчиком и девочкой».
Все, что мне казалось анекдотом в свое время, мои знакомые из Германии пишут уже. Там это введено в некоторых местах в абсолют.
— У нас эти анекдоты тоже станут повседневностью?
— Я совершенно не переживаю на эту тему. В России есть разумное большинство, которое не позволит это сделать.
Это произойдет только в случае, если сто раз упомянутое в нашем интервью трехголовое чудовище Навальный, Дудь и Собчак придут к власти. Мы этого постараемся не допустить. Гендерный сатанизм дойдет до какой-то своей критической нормы, и потом этих людей начнут в лучшем случае изгонять, а в худшем — бить по лицу за то насилие нравственное, которое они осуществили при помощи властных и финансовых институтов над здравым смыслом Европы, Америки, Австралии и иных континентов.
— В последние годы на упомянутых континентах все чаще говорят о харассменте. Как относитесь к этому шуму вокруг проблемы? Вы руководили коллективом из 60-ти женщин...
— И ни к кому не приставал!
Отношусь как к очередному вывиху коллективного сознательного и бессознательного. Некрасивая история. С господином Вайнштейном все более-менее понятно.
Мне 45 лет, я всю жизнь управляю коллективами: и женскими, и мужскими, и смешанными. За 25 лет наблюдения за ситуацией я вообще ни одной минуты не готов говорить, что существует такая социальная проблема. Она существует в частном порядке — как хамство, воровство. В частном порядке это надо решать, но возводить это в катастрофические проблемы совершенно невозможно.
— А вы сами сталкивались с харассментом?
— Не скажу, что я подвергался насилию со стороны женщин, но очевидно, что в моей биографии гораздо чаще случались ситуации, когда женщины пытались манипулировать мной, чем наоборот. Никто никогда в жизни не подал бы на меня даже какой-то минимальный иск, что я проявлял сексуальный интерес к людям, которые не принадлежат мне.
Женщина может вести себя активно, агрессивно и каким угодно провоцирующим образом. Это отношения полов, они разнообразны, сложны, насыщенны. Низводить их до того уровня, который в ряде западных стран достигнут, противоречит человеческой природе.
Я выходил как-то из французского автобуса лет пять-семь назад и автоматически, как я делаю в России, подал руку идущей вслед за мной женщине. Она обе руки подняла вверх и с ужасом на меня посмотрела. А потом поняла — взрослая была, прапамять включилась — захохотала от неожиданности и подала мне руку.
Я тогда понял, что делаю что-то такое, что уже немыслимо, что этого не надо здесь делать никогда, ни при каких обстоятельствах. Бред какой-то, честное слово.
— Подобные настроения сказываются на институте семьи, который и так испытывает кризис. Есть ли способ сделать традиционные семейные ценности снова модными?
— Нужно это популяризировать, этим нужно заниматься: поддерживать финансово, нравственно, на обложки журналов вернуть счастливые семьи, пары. Это социальная работа последовательная, которая не дает немедленного результата или дает мизерный результат — два, три процента будет реакция. Но потом в перспективе это даст больше процентов. Надо размышлять на перспективу.
Я втайне подозреваю — может быть, не стоит об этом говорить — но семейные ценности и дети возвращаются в минуты, дни и годы роковые, когда происходит распад государственности, когда все вокруг пылает — социальный хаос, война. Люди вдруг понимают, что вдвоем, втроем, с родителями, с детьми мы способны перейти через любое время. А то, что сейчас происходит, это не от прогрессивного самоощущения, не от того, что мы стали более умны.
— А от чего?
— Просто мы разбалованы нефтяной и газовой конъюнктурой. У нас появились возможности женщине завести одного ребенка и, может быть, обеспечить себе няню — и то далеко не у всех. Но это наносное, ложное выметается стремительно.
Мы не понимаем, что за дети вырастают в массовом порядке в неполных семьях и уж тем более в семьях с однополыми конструкциями. Мы еще не поняли, какое получим следующее поколение, которое вообще может быть «мауглизированное» — от слова Маугли — и не привязано ни к каким социальным, государственным и этническим ценностям.
А непривязанное не становится более свободным, оно становится более беззащитным, потому что любая традиционная сформированная структура приходит и съедает это разобщенное, не зависящее ни от чего: ни от неба, ни от земли, ни от семьи, ни от государства, ни от прошлого. Все якобы прогрессивное будет проигрывать. Все будет поражено в правах и уничтожено.
— Классическое спрошу — что делать?
— Через опыт ошибок, катастроф, личной, общественной и национальной муки будет приходить отрезвление. У России тоже было множество разнообразных иллюзий в 90-е, нулевые годы. Я когда рос, все женщины вокруг были фанатки Маши Арбатовой и феминистских ее проповедей. Они все сейчас ушли от этого максимально далеко. Потому что ничего хорошего в их жизни проповеди Маши Арбатовой не принесли: восемь мужей, разрушенные жизни, дети, которые бог знает как выросли. Потом спустя 20 лет этих приключений они еле-еле собрали свою жизнь обратно, слепили хижину своего быта и в нем доживают. Когда тебе в 18 лет впаривают, что ты хозяйка всему на свете и все мужики должны тебе что-то, а ты должна так, как ты хочешь, это кажется очень убедительным. А потом, когда ты на развалинах своей жизни сидишь в 35, у тебя уже другие совершенно представления, и оказывается, что теория с практикой не совпадает.
Молодые дети несчастные смотрят на Боню и Бузову и думают, что это их судьба. А это не их судьба. Можно с тем же успехом смотреть на зеленого человечка на Луне и думать, что ты тоже так будешь жить. Это люди, которые живут в другой системе координат. 99,9% наших девушек не попадут туда никогда и ни при каких обстоятельствах. Это надо до них доносить. Надо, чтобы кто-то им сказал, что вы туда не попадете — вы сломаете ножки, ручки, глазики по пути и выясните, что то, чему вас обучили в Instagram, непригодно для вашей жизни.
— Вы уже говорите...
— Я выступаю в качестве занудного 45-летнего отца четверых детей. А пока человек сам этого не испытал, он не поймет. Поэтому будет коллективный опыт ошибок.
Сейчас женщины поколения 90-х годов, возможно, скажут своим дочерям: «Дочь, нет, нет, моя милая». А советские люди были воспитаны вообще в другой конфигурации и ничего не поняли даже. Когда все это начало происходить, они были настолько наивны и идеалистичны, что посчитали, что можно и так. Им никто не объяснил, что бывает наперекосяк. А теперь мы знаем. И теперь у нас максимальная широта представлений.
Мы знаем, что такое семья глубоко традиционная, знаем все про Стерлигова, знаем, что такое советская семья, постсоветская, про Боню, про Instagram, про Арбатову, про Вайнштейна и про харассмент, про однополые браки — все знаем! Теперь коллективный разум нации должен сделать свой выбор.
Только про войну многие не знают. Дети всерьез думают, что ее нет. А она есть. Она возникает и выясняется, что ты одна вообще не выживешь, с ребенком тем более. Пусть не война, пусть жизнь в пандемию. Это такая трагедия «лайт». А представьте, что пандемия, изоляция, еще и стреляют вокруг. И продуктовый магазин закрыт.
Это послезавтра по щелчку пальцев может произойти. Я всем желаю, чтобы не произошло.
Автор: Алиса Денисова
источник
источник
Свежие комментарии