Рассказы Алексея Иванова. Часть 5

О Божественной Троице
В Троических «отношениях» открывается
тайна Божественной жизни – одиночество
было бы чуждо любви…
Г.В. Флоровский
Хрустальные пруды приютили сиротливое небо в предрассветный час. На голубых куполах мечетей зажглись и засияли золотые полумесяцы. Листва на ветвях смоковниц, кипарисов и каштанов не шелохнется. По узким каменным дорожкам сада разгуливают важно расписные павлины. Сквозь сумрачную ткань отступившей ночи медленно проявляются на стенах дворца разноцветные узоры-письмена из Корана: «Он солнце сотворил, луну и землю и под свою управу их поставил. И не Его ли слово все творит и правит? Благословен Аллах, Господь миров!»; «Поистине, Господь мой милосерд, любви к творениям Своим исполнен!»; «И вам покажется, что между воскресением и смертью так мало времени прошло!»; «Ведь всякая душа склоняется ко злу, если Господь мой милостью ее не осеняет, Господь мой, истинно прощающ!»; «Ведь день один у Бога твоего, как тысяча годов, которым на земле вы счет ведете»; «Он – милосерднейший из всех, кто милосерд!»; «А тем, кто верует и доброе творит, сотрем Мы все их прегрешения и воздадим по соответствию их лучших дел».

Могущественный халиф Абд аль-Малик знал, что пришел к нему его визирь Мансур ибн Серджун Ат-Таглиби попрощаться. Заслуги рода, к которому принадлежал визирь, перед престолом были огромны. Его отец Серджун ибн Мансур, несмотря на свою христианскую веру, долгое время был «великим логофетом», казначеем и советником халифа. Сын учился точным наукам и музыке у некоего пленного инока Косьмы из Калабрии, потом стал серьезно заниматься богословием. В смутное для христиан время иконоборчества он написал «Три защитительных слова в поддержку иконопочитания», чем вызвал гнев

византийского императора Льва III Исавра. Теперь Мансур ибн Серджун твердо решил оставить высокую наследственную должность, уйти из мира и затвориться в славной обители Святого Саввы. Халиф не препятствовал этому, ибо полагал, что пути Аллаха неисповедимы. Как правоверный мусульманин он считал выбор визиря ошибочным, как мудрый правитель отнесся к нему снисходительно. Теплая, трогательная встреча подходила к концу, когда халиф позволил себе задать собеседнику теологический вопрос.

- Скажи мне, о славный сын Серджуна, что заставляет вас, христиан, вносить в единую Божественную сущность раскол, зачем вы Великого Творца миров делите на несколько личностей?

Вопрос этот никак не вытекал из канвы беседы и потому застал визиря врасплох. Раньше халиф никогда не обсуждал с ним спорные теологические проблемы, ибо всегда относился терпимо к людям иной веры и ценил в них, прежде всего, деловые качества. Визирь не стал отвечать сразу. Сделал паузу. Задумался. Он знал ответ, но не знал, как просто и ясно передать суть тринитарного догмата человеку другой веры, других взглядов, другой культуры.

Солнечный луч упал на мрамор колонны и облил ее прозрачно-золотым светом. Чернокожая рабыня рассыпала жемчужные бусы, белые шарики раскатились по полу. Тяжелая ладонь воина медленно опустилась на рукоятку меча. Маленькая трясогузка быстро пробежала по дорожке, остановилась, поднимая и опуская свой длинный чудесный хвостик. Слова Иоанна Дамаскина прошли сквозь все эти события и вписали их в один бесконечный узор мироздания.

- О, великий халиф! И в Коране, и в Евангелиях написано, что Всевышний – всемилостив и милосерден, полон сострадания, полон всепрощения. Эти качества не смогли бы в Нем возникнуть, если бы Он представлял собой непроницаемое, монолитное единство Сверхсущего Абсолюта. Скорее всего, в таком жестком единстве появились бы тоска, печаль, безысходность и одиночество. То, что Бог дарит своему творению любовь, подсказывает нам, что любовь существует внутри Бога, в Его сокровенной глубине. Любовь же возможна только там, где есть живое общение живых личностей. Именно поэтому мы должны предполагать в едином по сущности Боге разделение на некие бесконечные существа. Любовь является основным видом их сосуществования, их взаимодействия. Внутри Бога нет сплошного тождества застывшей каменной глыбы, там есть вечная жизнь в любви, представляющая собой гармонию между единством и множеством, между одним и тремя, между Я и Мы. Иисус Христос, являющийся одним из ликов единой Божественной Троицы, нашу человеческую природу включает в глубину Божественной сущности и делает нас соучастниками божественной любви, божественной жизни.

Речь богослова была одухотворенной и торжественной. Халифу понравилась искренность в ответе Иоанна, хотя принять его в свою систему взглядов, в свое мировоззрение, в свою веру он, конечно же, не мог. Сущность Аллаха совершенна, беспредельна, бесконечна, в нее невозможно проникнуть, ее невозможно разделить. Иса – один из великих пророков, посланных людям. Нельзя его уподоблять Всевышнему, нельзя создавать из него Бога. И все же что-то важное, глубокое, не поддающееся объяснению халиф для себя вынес из мыслей мудрого христианина и навсегда сохранил в своем сердце.

Бог есть не-Бог

Являясь Богом для нас, Сам для Себя Бог не является Богом, но именно это Его отношение к Себе и существенно. Таким образом, Бог есть одновременно и не-Бог. Бог есть в основе своей не-Бог. Бог есть Тайна Тайн.

Обратная сторона дождя

Черная-пречерная туча охватила полнеба. Солнечный свет смиренно отступил перед быстро надвигающейся мглой. Тени вещей сжались, съежились, свернулись. Молния блеснула над горизонтом и соединилась со своим отражением в озере. В помрачневших кленах прекратили суету воробьи, в зарослях полыни перестали стрекотать кузнечики. Несколько мгновений тишины. В них уместилась бы вся бесконечность времени c его прошлым, настоящим и будущим. В далеких далях загремели надрывно запоздалые раскаты грома. Первая капля, вторая, третья. Не успевший улететь шмель спрятался под лист сирени. Вновь вспышка молнии. Пушистый котенок, почувствовав опасность, забежал на крыльцо. Вновь громовой удар. Содрогнулась земная твердь. Жалобно завыла собака и, звеня цепью, скрылась в конуре. Полупрозрачные нити застучали по крыше. Разбегающийся дождь превратил поверхность луж в пузырчатый творог. Сырая прохлада с запахом смородины и вишни медленно вплыла в открытое окно.

Я спросил у самого себя: произошло бы все это, если бы меня не было? существовал бы мир таким, какой он есть, без нашего взгляда на мир, без наших попыток разгадать его загадку? И сам себе ответил: нет, не было бы ничего, ибо бытие только для того и возникло, чтобы кто-то осознавал бытие, оно и устроено так, чтобы его можно было осознавать, чтобы им можно было восхищаться. Есть глубочайшая связь между осознанием бытия и бытием, связь необъяснимая и таинственная. Одно здесь дополняет другое, одно нуждается в другом. Как мы существуем для мира, так и мир существует для нас. Без нас, без нашего сознания и осознания бытие мира было бы бессмысленно, бесцельно и, по сути, тождественно небытию.

Сопереживание миру

Даже познав все в этом мире, мы не обретем счастья, ведь счастье не столько в познании сущего, сколько в сопереживании ему.

Путь в небеса

Приплывший с края земли, снискавший за свою мудрость уважение у короля западных франков Карла Лысого, работающий над переводами творений святого Дионисия Ареопагита Иоанн Ирландец часто приходил к своему другу архиепископу Вульфаду и обсуждал с ним разные философские проблемы. В большой, просторной библиотеке монастыря ничто не могло помешать беседе двух богословов. Сегодня разговор коснулся одной из самых серьезных тем: способен ли человеческий разум, полагаясь только на самого себя, свободно исследовать Святое Писание и Святое Предание.

- Разум и истины святых отцов, - спокойно, с улыбкой на лице размышлял гость, - происходят из одного источника. Этот источник – несотворенная и творящая природа Всевышнего.

- Природа Всевышнего? Мы сейчас это проверим, - горячился Вульфад. - Ответь мне, друг мой, что, с твоей точки зрения, есть истина? Ведь ты же говоришь об истине святых отцов.

- Нет ничего проще! – вещал умный чужестранец. - Истина есть то, что согласовано и согласуется с правилами разума.

- Вот он твой источник, - радовался Вульфад попавшему в сеть философу, - скрывающийся под покровом слов обманщик-разум.

- Почему же обманщик? – недоумевал Иоанн.

- Потому, друг мой, что входит в храм божий в образе смиренного послушника, а потом вдруг выдает себя за Господа Бога.

- Не понимаю!

- Если разум должен признать за истину только то, что согласуется с его правилами, то это значит, истиной является он сам и признать за истину должен самого себя. Кто же откажется от такого удовольствия?

- От какого удовольствия?

- От удовольствия считать себя истиной.

- Что же удивительного, Вульфад, в том, что разум есть истина, если только благодаря ему мы узнаем, что есть истина.

- Это какое-то бесовское кружение. И не делай вид, Ирландец, что ты ничего не замечаешь! Ведь мы с тобой хотели определить, что выше – разум или авторитет великих отцов церкви. Ты заявил, что они равноценны, так как из одного источника. А теперь я узнаю, что источником этим разум и является. Получается, авторитет святителей всего лишь жалкое дополнение к разуму.

- К разуму с большой буквы! К Разуму Бога!

- К Разуму Бога? – Вульфат провел ладонью по своей бороде. – Но для того, чтобы взять в качестве меры истинности Разум Бога, надо им владеть! Надо иметь его в своем распоряжении!

- Мы его и имеем, - с абсолютной уверенностью заявил Иоанн, - только боимся себе в этом признаться.

- И где же он у меня?

- Это твой разум, дорогой мой друг!

- Помилуй Боже! Что ты хочешь сказать?

- Я хочу сказать, что мышление человеческое и мышление божественное тождественны. Иначе мы бы не смогли понять Бога, а Бог не смог бы понять нас.

- Они, конечно, пересекаются в наших душах, но не тождественны по структуре, по объему, по содержанию, по способу функционирования. Наше мышление расколото, разбито, растянуто во времени. Наше мышление вторично по отношению к предмету мышления. Оно скользит по поверхности бесконечного океана сущности. Мышление Бога интуитивно и схватывает в одном мгновении всю бесконечность того, что есть, и того, чего нет.

- Поверь! И человек способен испытать нечто подобное! Я много раз проверял это на себе.

- Ответь тогда мне, мудрейший из ирландцев, разве грехопадение не коснулось человеческой души? Разве оно не сковало ее законами логики? Разум - это паралич духа, обморок духа, тюрьма духа. Наше мышление говорит о нашем рабстве, а не о нашей свободе. Разум должен смирить себя перед тайной бытия, перед Божественным Откровением.

- Разум и Откровение – одно. Человеческий разум даже нечто большее.

- Не кощунствуй, Иоанн!

- Нечто большее по сравнению с твоим пониманием человеческого разума.

- Объясни!

- В наш разум, в нашу способность мыслить Бог вложил эйдосы существующих вещей, существующего мира.

- Согласен!

- Но вот, что тебе будет трудно понять, - Иоанн Ирландец поднял указательный палец вверх, - Бог не просто вложил эти эйдосы в наш разум, Он на их основе создавал мир и все, что есть в этом мире. Бог совершал акты творения мира в человеке, в человеческой душе. Поэтому не человек сотворен в мире, а мир сотворен в человеке, посредством человека.

- В человеке? Посредством человека?

- В его разуме, в его духе до грехопадения!

- Писание говорит нам о другом.

- Да, Вульфад, те, кто не способны философствовать, должны остановиться на уровне простого библейского повествования. Нам же с тобой следует пойти дальше.

- Дальше? Но куда?

- Туда, куда поведет нас философия.

- Куда же она нас поведет?

- В небеса!

- В небеса? Скорее, в бездну ада!

- Нет иной возможности достичь небес, кроме как с помощью философии!

- Прости, но с этими чудовищными мыслями я никогда не соглашусь!

Вульфад был удивлен, поражен и озадачен. Он не мог понять, как на затерянном в океане острове, вдали от Рима и Константинополя, сформировался такой глубокий, умный, самостоятельный философ, идущий до конца во имя истины, смело исправляющий Священное Писание, готовый спорить с великими отцами церкви, если их взгляды не выдерживают критики разума. Объяснение было одно – его другу помогает Святой Дух. Но божественные дары являются и великим соблазном для возгордившейся души, возжелавшей зайти за границу дозволенного. Вульфад подошел к старинной иконе греческой работы, которую всем своим сердцем любил, перед которой всей своей душой трепетал, и помолился за Эриугену.

Антропологический вопрос

Святая гора Афон. Жаркий, солнечный день. Волны бьются о берег, смывая человеческие следы, оставляя на песке разноцветные камешки.

- Для чего Бог сотворил человека, ведь Он – Абсолютная полнота бытия и ни в чем не нуждается? – спросил один набожный монах у юродивого.

- Для того, чтобы была возможность поспорить с равным Себе! – ответил юродивый и по-детски рассмеялся.

Из разных миров

У каждой цивилизации в истории были свои проклятые вопросы – вопросы, на которые не найти правильный ответ. Можно сказать, что любая культура и опознается по своим метафизическим тупикам, по своим рационально неразрешимым задачам. Они очерчивают горизонт ее интеллектуальных возможностей, ее духовных притязаний. За этот горизонт цивилизация не может заглянуть, поэтому вынуждена осуществлять акты мнимого трансцендирования.

Вчера, гуляя по осеннему парку с Андреем, мы решили сравнить средневековый Запад и средневековую Русь, чтобы определить для этих культурно-исторических типов принадлежащие только им духовные границы возможного, чтобы посмотреть на способы и приемы, с помощью которых они пытались овладеть невозможным.

Я всегда любил западноевропейское Средневековье, прочитал по данной теме много книг, поэтому взял на себя задачу очертить философский горизонт Европы. В рамках западноевропейской средневековой культуры мне удалось сходу назвать следующие неразрешимые вопросы: Существует нечто или не существует? Можно ли без противоречий познать сверхсущий объект, в котором сходятся, соединяются все противоречия? Сотворен ли мир на основе Божественной природы или на основе совершенного Богом волевого акта? Реально или номинально существуют десять категорий Аристотеля? Являются ли наши идеи идеями Бога, или между ними существуют логосы-посредники? Божественной благодатью или личными делами спасается человек? Вера находится в основе познания или познание в основе веры? Как, каким образом в процессе познания наши идеи совпадают с содержанием вещей? Прекрасное прекрасно само по себе или природа нашего созерцания его делает таковым? Свободна моя воля в своем выборе или предопределена? Является ли «ничто» чем-то непостижимым, находящимся вне бытия, или оно лишено всякого содержания и в себе пустое? Бог Себя в Самом Себе познает интуитивно или посредством законов логики? Может ли Бог нарушить созданные Им логические принципы и сделать бывшее небывшим? Может ли Бог сделать так, чтобы какая-то вещь существовала и не существовала в одно и то же время? Может ли Бог сделать камень, который не сможет поднять? Может ли Бог отменить Свое существование и не быть, ведь в противном случае Он подчинен необходимости и неотвратимости собственного бытия?

За русское Средневековье взялся Андрей. Он учился на последнем курсе московской Духовной академии, готовил диссертацию по православной литургии, поэтому мог выступить в роли надежного эксперта в области русского

средневекового мировоззрения. Ему удалось сразу же определить следующие неразрешимые для русского средневекового сознания вопросы.

«Где и когда на земле произойдет второе пришествие Христа? Если события в истории происходят по воле Бога, можно ли им сопротивляться (например, в ходе монголо-татарского нашествия)? Как защитить плоды с Древа Жизни (Евхаристию) от плодов с Древа Познания (книг). Для чего богословие, если сущность Бога непостижима, если Бог открывается тому, кому захочет, и тогда, когда захочет? Для чего внешнее знание, если есть соборное сознание церкви, обладающее всей полнотой истины? К познанию Бога или к общению с Богом должен стремится христианин? Есть ли пределы божественного прощения, ведь любовь Бога беспредельна? Где, как и в какой форме будет существовать ад, когда Бог станет все во всем? Как отличить в речи юродивого мысли Бога от мыслей человеческих? Если смерть настигла человека случайно, и он не успел осуществить акт покаяния, спасется ли его душа? Если человек, зная, что в лесу разбойники, поехал все же через лес и был там убит, то не совершил ли он тем самым самоубийство? Если на дороге был найден труп неизвестного странника, можно ли его похоронить по православному обряду? Обретут ли вечный покой души утопленников? Может ли нарушить райское блаженство убиенного младенца плач матери? Каким должен быть православный царь, что он должен сделать, чтобы вымолить у Бога прощение нам на Страшном суде?»

Итак, пределы обозначены, границы проведены. Читателю этой заметки предлагается самому решить: возможно ли взаимопонимание между современной Россией и современным Западом. При такой разницы интеллектуальных интересов и мировоззренческих вопросов в прошлом не смотрим ли мы и в наше время на происходящее из разных историй, из разных ценностных миров, из разных духовных универсумов?

О бессмысленности

Бессмысленное с точки зрения богословия и философии может имеет глубочайший смысл с точки зрения человека. Значит, богословие и философия не в состоянии исчерпать нас. Если мы этого не поймем, мы потеряем себя.

Облака

Обостренное восприятие действительности – следствие продолжительного запоя. Сознание фиксирует происходящее на атомно-молекулярном уровне. Обходя препятствия в виде вещей и людей, я выполз из автовокзала на свою платформу. Осень играла реквием дождя. Было холодно и тоскливо. На платформе завершалась посадка в автобус. Худая, костлявая контролерша, не торопясь, проверяла билеты. Ожидая своей очереди, я поставил тяжелую сумку на асфальт и развернул зонтик. День был пустой. События, в нем происходящие, бессовестно обворовывали мою жизнь. Хотелось поскорее сесть в теплое мягкое кресло и

уснуть. Уснуть, чтобы не просыпаться. Уснуть, чтобы исчезнуть навсегда. Передо мной оставалось всего два человека, когда ко мне подбежала, рыдая, маленькая девочка с косичками и попросила помочь довести до медпункта своего дедушку, которому почему-то стало плохо. Я вымолил у шофера пять минут времени и побрел за милым поводырем.

Каркали вороны. Дрожали сосны. Ветер срывал с березовых веток последние желтые листы. Мы завернули за гаражи. На скамейке сидел седой старичок и держался рукой за сердце. Его коричневый плащ был расстегнут. На пиджаке орден Отечественной войны. Передав зонтик девочке, я помог ему встать. В знак благодарности, преодолевая боль, старик улыбнулся мне доброй виноватой улыбкой. Медленно мы побрели в здание автовокзала. Дождь бил крупными каплями, мое пальто промокло. Тело изнывало от беззащитности перед всепроникающей водной субстанцией. В медпункте нас встретила молодая медсестра, она тут же вызвала скорую. Извинившись за нехватку времени, я побежал к автобусу, однако его уже не было. Моя сумка, забытая и никому не нужная, лежала на асфальте, вокруг нее друг за другом скакали три мокрых замученных воробья. Я вернулся назад, помог старику сесть в подъехавшую газель и пошел сдавать билет. Следующий автобус отходил через час. Потеря этого часа для меня ничего не значила. Я сходил в столовую, поел, выпил бутылку пива, купил в киоске газету «Новости футбола и хоккея», ответил на SMS-упреки своего работодателя, познакомился с двумя красивыми девушками, снова вышел на платформу, снова отстоял очередь, сел в автобус и отключился…

Мне снились облака. Мне снились облака, безбрежные и необъятные. Мне снились огромные белые облака, тихо плывущие над бездной. Откуда-то сверху из голубой дали небес их освещало ослепительное солнце, но я его не видел. Я находился в облаках, я летел в облаках. Я падал сквозь облака вниз с бешеной скоростью. Остановить падение, прервать его не получалось. Вот-вот покажется земля, и я разобьюсь, но ее все не было. Кружилась голова, болели виски, стучало сердце. Кожа от мороза пузырилась и лопалась. Я боялся сделать вдох: ледяной воздух испепелил бы меня изнутри. Лучше бы было поскорее упасть и разбиться, чем находиться без дыхания в этом непрерывном, бесконечном падении. Несколько раз я пытался проснуться, так как понимал, что сплю, но, просыпаясь, я попадал в тот же самый сон. Выйти из него было невозможно, ибо он являл собой саму безысходность – безысходность замкнутого в себе бытия, безысходность заключенного в себе сознания, безысходность моей жизни…

Проснулся я, когда услышал крики пассажиров. Сначала не понял, что случилось. Все смотрели в окна. Отдернул занавеску и увидел страшное зрелище: машины с мигалками, люди в форме, в белых халатах врачи, битое стекло, искореженные куски железа, разбросанные вещи, кровавые лужи, зеленые мешки. В быстром потоке реки перевернутый автобус. Над поверхностью волн поднималась его задняя сторона. Оказалось, что это тот самый автобус, на который я опоздал.

Нам не дали выйти. Мы быстро проехали это ужасное место. Заснуть уже не мог до конца пути. Сознание не могло освободиться от страшного зрелища. Вечером узнал, что в автобус врезался груженый щебнем КАМАЗ. Видимо, уснул

водитель. Автобус слетел с моста и перевернулся. Никто не выжил. Те, кто не погиб от столкновения, утонули в холодной воде…

Вечные осенние сумерки. Дождь. Снег. Грязь. Дождь. Снег. Грязь. Я ходил, как сумасшедший, по безлюдным улицам нашего поселка, не зная, радоваться мне или огорчаться. Я благодарил маленькую девочку и ее деда за то, что они изменили ход событий в моей жизни, и я проклинал этот мир за его абсурдность и бессмысленность. Почему это произошло? Почему повезло именно мне? Почему я – никчемный, пустой человек, пьяница, трижды женатый, не имеющий ни работы, ни собственного дома, остался в живых, а они все погибли? Они любили и верили, мечтали и надеялись. У них были планы на будущее, они стремились к каким-то высоким целям в жизни, их кто-то ждал, им кто-то сочувствовал. Со мной все не так. Со мной все по-другому. Исчезни я – никто бы не заметил исчезновения! Умри я – никто бы не расстроился! Почему Господь Бог отвел меня от смерти? Чего Он хочет от меня? Что мне делать? Как я должен теперь жить?

Ветки тополей стучатся в окно моей комнаты. Они хотят о чем-то поведать мне, что-то рассказать, но душа моя не понимает божественный язык природы, душа моя забыла имена вещей. Каждую ночь после того, что случилось, я просыпаюсь в бреду и вспоминаю несчастных. Их лица врезались в мою память острыми осколками сочувствия и вины. Они еще ничего не знают, они еще надеются на будущее, они наивно верят в незыблемость жизни. Вот мужчина с бородой: он попросил у меня закурить. Вот добрая старушка: она жаловалась на маленькую пенсию. Вот беременная женщина: ее-то за что? Вот влюбленная пара: кажется, они готовились к свадьбе. Вот отец со своим сыном: у мальчика в руках игрушечный самолетик. Моя жизнь включила в себя их жизни, стала продолжением их присутствия в этом мире. Моя судьба распалась на их судьбы. За каждого я должен теперь думать, любить, страдать. За каждого должен искать истину, делать добро. Но откуда взять мне силы? Моего сердца не хватит на всех, мое сердце поражено гнойными язвами себялюбия…

Сегодня я пришел в наш храм. Его основал великий старец Далмат. В него ходили когда-то мой дед и мой прадед. Долго стоял и смотрел на иконы, на печальные лики мучеников и святых. Я не молился, ибо молиться не умею. Я не молился, ибо считал, что не имею права на молитву. Мне нужно было получить ответ на вопрос. Нет, не от Всевышнего и не от священника, а от самого себя. Осталось ли во мне еще хоть что-то от Образа Божьего, или я окончательно превратился в социализированное животное, в биологическую машину с разрушительными для ее механизмов способностями любить, верить, надеяться, прощать? Шла служба, горели свечи. Я стоял в стороне. Я готовился. Я ждал. Мой разум был не способен вытянуть меня из вязкой трясины безнадежности. Минуты текли, как столетия, но ничего не происходило. В конце концов, я не выдержал, что-то во мне треснуло, надломилось, сломалось. Каким-то нечеловеческим усилием воли я разморозил правую руку, оживил ее, поднял вверх, перекрестился, поклонился, не понимая кому и зачем, развернулся и вышел из храма. Солнечный луч, пробив облака, осветил мой путь Божественной благодатью.

Невыносимая ноша

Бадараяна молвил, глядя на собственную тень: «добрые дела неизмеримо выше злых, вот только освободиться от них перед уходом в вечность значительно труднее».

Тень искушала мудреца: «Откажется ли праведник от своей праведности во имя фантома вечности?»

Благородное молчание

В одном немецком городке после берлинских лекций великого Шеллинга случайно встретились известный русский анархист Александр Михайлов и неизвестный датский теолог Серен Кьеркегор. Между ними завязался разговор, в конце которого атеист предложил верующему свое понимание смерти.

«Мы почему-то боимся собственного исчезновения и печалимся об умерших, придумываем всякие небылицы о загробной жизни. На мой взгляд, этого не нужно делать. Смерть как полное уничтожение – состояние более совершенное, чем вечная жизнь. В этом блаженном состоянии нет никаких желаний и стремлений, нет никаких ощущений и чувств. Не надо ничего бояться, не надо ничего вымаливать. Никто там не властен над тобой, никто от тебя ничего не требует, никто тебя ни в чем не обвиняет. Никто там тебя не накажет и не осудит. Никто тебя не проклянет, никто не предъявит тебе счет за дела, совершенные в земной жизни. Ты в абсолютном покое небытия, в абсолютной гармонии отсутствия. Ты ничего не помнишь, ни о чем не думаешь. Ты счастлив уже потому, что не осознаешь своего счастья, не осознаешь того, что оно недолговечно, что его можно потерять. Тебя нет, и, значит, нет беспокоящих тебя проклятых вопросов, нет сыпучей воронки самосознания, нет этой жуткой раздвоенности бытия на Бога и дьявола, на истину и ложь, на добро и зло. Чем-то это состояние мне напоминает экстазы древних мистиков, когда они сливались с Абсолютом и теряли в нем себя. Смерть такой же экстаз, самый сладчайший из всех экстазов»…

Анархист с нетерпением ждет ответа, ему нужен спор, но теолог не отвечает, вернее, отвечает благородным молчанием. Почему? Потому что давно разгадал тайну своего собеседника. Тот, кто отказался от веры и обожествил «Ничто», находится вне слов и понятий, вне философских взглядов и мировоззрений, ему уже ничего не объяснишь и ничего не докажешь. Он использует беседу с другим для разрушения бытия, для разрушения жизни и, значит, лучше с ним не спорить.



Продолжение следует

Часть 1, Часть2, Часть 3, Часть 4, Часть 6