Откуда есть пошли Пишпек и Алматы. 3. На джунгарской земле

Жан-Дамаскен Саллюсти, он же 安德義. Хурунгуйская битва. Конец 1760-х.
(Эпизод джунгаро-цинской войны, 1758 г. Главнокомандующий Чжао Хуй одерживает победу над войсками Амурсаны в ночной атаке на горе Хурунгуй к северу от реки Или — ныне в Алматинской области Республики Казахстан, — куда джунгары отступили после поражения при Хоргосе.)

В то время, когда граница наша с Китаем на востоке была определена еще в 1689 г. Нерчинским трактатом, а потом в 1727 году Буринским, на западе между р. Иртышем и Алтаем существовала совершенная неопределенность границ с Чжунгарией. Эта неопределенность, представлявшая важные неудобства в пограничных сношениях, была хотя и не вполне, но отчасти устранена в царствование императора Петра Великого, благодаря совершенно случайному обстоятельству. Слухи о значительных месторождениях золота в Малой Бухарии, в окрестностях города Яркенда, заставили Петра Великого, для разыскания этих месторождений, снарядить две экспедиции под начальством полковника Бухгольца и генерала Лихарева. Последний, пройдя на судах озеро Зайсан, успел подняться на 80 верст вверх по р. Черному Иртышу, впадающему, как известно, в восточную оконечность озера Зайсана. Несмотря на протесты и даже вооруженное сопротивление чжунгаров, результаты действий этих двух экспедиций заключались в занятии нами с 1716—1719 гг. линии по р. Иртышу и в построении крепостей и форпостов от г. Омска до г. Усть-Каменогорска. Таким образом, с этого времени р. Иртыш сделалась в сущности нашею фактическою границею с Чжунгарией, и Россия приобрела прочную пограничную линию на юге своих владений в Сибири. Легкость, с которою было сделано это занятие значительной части чжунгарских земель, подобно быстрому овладению нами Амурской страной в начале XVII-го столетия, объясняется кровопролитными войнами, веденными в это время китайцами с чжунгарами, отвлекавшими первых от р. Амура, а чжунгаров от р. Иртыша. Пользуясь этим, правительство наше, по-видимому, решилось тогда же твердо стать на р. Иртыше, представлявшей собою на значительном протяжении вполне удобную естественную границу.


По своему географическому положению р. Иртыш имела все свойства превосходной оборонительной линии, могущей служить охраной наших южно-сибирских границ от набегов киргиз и от враждебных покушений самих чжунгаров. В то же время р. Иртыш, с расположенными на ней крепостями и укреплениями, представляла собою надежный базис для наступательных действий вовнутрь Чжунгаро-Киргизской степи.

<…>

Занятие нами линии по р. Иртышу и возведение на ней крепостей и укреплений, а также устройство на этой военной линии русских поселений, не могло не озабочивать чжунгарских владельцев. Оно тем более им казалось опасным, что они видели, с какою быстротой наши поселения подвигались вперед по направлению на юг и, так сказать, врезывались в их владения. Возникшие по этому поводу переговоры не привели ни к какому соглашению о границах.

Сущность претензий, предъявляемых нам в то время чжунгарами, состояла в том, что, по их мнению, в прежние времена граница между Россиею и Чжунгарией установлена была по реке Иртышу до устья р. Оми и затем вверх по р. Оми до р. Оби. В этом месте будто бы были устроены засеки. От р. Оби под Кузнецким уездом граница шла к востоку по правому притоку ее Уепи (Иння), или Черной Оми. И притом постановлено было, чтобы обеим сторонам далее того не переходить и будто на тех местах жили их (чжунгаров) люди. Но с российской стороны, преступив оные границы, построены потом города Томск, Кузнецк и Красноярск и крепости по р. Иртышу и заводы.

На это с нашей стороны было поставлено на вид чжунгарам, что в этих местах границ, засек и вообще каких-либо пограничных знаков никогда не существовало. В противном случае сохранился бы акт или документ по разграничению. Но документа этого не существовало, да и надобности в нем никакой не было, потому что, по завладении Южной Сибирью сначала казаками и охочими людьми, а потом и самим правительством, тотчас же были построены города, называвшиеся в старину острогами, а все окрестные инородцы обложены ясаком, что по обычаю того времени служило признаком совершенной покорности. Таким образом постепенно распространялись владения России до верховьев р. Оби. Следовательно, не было никакой надобности ставить искусственную границу в землях, где эта граница, имея естественный характер, обозначалась, так сказать, сама собою р. Иртьшем, а в горах Алтая — линиею водораздела. Что же касается до живущих на этих землях кочевых инородцев, на право владения которыми чжунгары объявляли свои претензии, то родоначальники сих инородцев, находясь лишь в вассальной зависимости от чжунгарских владельцев и пользуясь слабостью последних, при каждом удобном случай отделялись от них и присягали на подданство России, присылая в то же время в знак своей покорности аманатов в наши тогдашние пограничные города Кузнецк, Томск и Красноярск. Следовательно, и в этом отношении претензии чжунгаров были неосновательны.

<…>

В сороковых годах XVIII стол. эти споры и недоразумения обострились до такой степени, что Галдан-Цэрен, один из замечательных по уму и дарованиям чжунгарских владельцев, прославивший себя несколькими победами, одержанными им в войне с монголами и китайцами, стал требовать от нас срытия Усть-Каменогорской крепости. Затем, видя, что все его домогательства остаются без всякого результата, начал вооружаться с целью вторжения в наши пределы. Для противодействия чжунгарам на случай этого вторжения, расположенные в Сибири войска были усилены и назначен начальником всех сибирских линий генерал-майор Киндерман.

Такое тревожное положение дел на наших границах с Чжунгарией продолжалось недолго: оно прекратилось со смертью Галдан-Цэрена в 1745-м году. Но домогательства чжунгаров о срытии крепостей и укреплений, построенных нами на р. Иртыше и образовавших собою так называемую Иртышскую укрепленную линию, продолжались и при преемниках Галдан-Цэрена. Аббат Шапп д’Отрош, отправленный в Сибирь в 1760 г. по распоряжению Парижской академии наук для наблюдения прохождения Венеры через Солнце, упоминает в своем сочинении о путешествии в Сибирь, что он видел в Тобольске в 1761 г., т. е. по окончательном разгроме Чжунгарии китайцами, двух посланцев, отправленных еще при одном из предместников последнего чжунгарского владельца Амурсаны в Петербург, с поручением требовать срытия всех наших укреплений на Иртышской линии.

Вообще, все споры и недоразумения с нашей стороны с чжунгарами по делам пограничным не имели никакого практического результата, главным образом потому, что, как ни пытались неоднократно чжунгары поддержать свои требования силою оружия, они были постоянно отвлекаемы от этого намерения частыми войнами с их непримиримыми врагами — китайцами. Вследствие чего все возникавшие усложнения между нами и чжунгарами не только не привели нас к полному разрыву с ними, но последние были даже поставлены в необходимость просить нас войти с ними в соглашение о совокупных действиях против китайцев. <…>

Последняя война китайцев с чжунгарами в 1757—1758 г. окончилась, как известно, почти поголовным истреблением чжунгаров. Только несколько тысяч успели избегнуть кровожадной мести китайцев, войдя в наши границы. Часть их была переведена на Волгу на соединение с их соплеменниками волжскими калмыками. Другая же часть, пожелавшая принять православную веру, водворена близ г. Ставрополя (ныне Самарской губернии), совместно с поселенными там крещеными калмыками. Обращенная же почти в совершенную пустыню прежняя цветущая Чжунгария была присоединена к Китайской империи под именем Западного края (Си-Юй).

Этот громадный политический переворот, окончившийся совершенным уничтожением одного из некогда сильных среднеазиатских владений и происшедший вблизи наших сибирских окраин, т. е. в стране, сопредельной с владениями России, и, так сказать, на наших глазах, прошел у нас, по-видимому, совершенно незамеченным.

Несомненно, что в Сибири скоро сделалось известным об этом перевороте от бежавших к нам чжунгаров. Но в Петербурге взглянули на это событие довольно равнодушно, и мы не успели извлечь для себя от этого переворота каких-либо существенных выгод в политическом отношении. В Западной же Европе об участи, постигшей чжунгаров, узнали гораздо позже.

Вот что писал Шапп д’Отрош об этом событии: «Там (в стране, сопредельной с Россией) происходят великие события, о которых мы не имеем никаких сведений. Политический переворот в Чжунгарии служит тому поразительным примером. Этот народ, занимавший обширную страну, пространство которой превосходит Францию, был уничтожен китайцами в 1757 году после продолжительной 10-летней почти непрерывной войны. Это событие сделалось известным в 1761 году и было опубликовано в Петербурге только 14 декабря 1762-го года. Так же мало осведомленный об этом политическом перевороте, как и остальная Европа, я узнал о нем во время моего путешествия по Сибири от калмыков, которым удалось избежать зверского озлобления китайцев, а также и от русских, живущих в Сибири» (Chappe d’Auteroche. Revolution des Calmouk—Zongares. T. I, p. 290—314).

Не подлежит сомнению, что, готовясь к войне с чжунгарами, китайский император правления Цянь-Лунь не жалел никаких средств для приведения к благоприятному окончанию этого важного предприятия. Но, с другой стороны, предлежавшая китайцам трудная задача значительно облегчалась тем, что пред открытием военных действий в Чжунгарии возникли внутренние междоусобия, которыми успели ловким образом воспользоваться китайцы.

Судя по показаниям современников и некоторым официальным сведениям тогдашнего времени, едва ли можно отвергать, что не будь этих междоусобий, китайцы, по-видимому, не были бы в состоянии одолеть чжунгаров.

По покорении Чжунгарии китайцы, избавившись от беспокойных соседей, с которыми вели столь продолжительные и кровопролитные войны, тотчас же обратили внимание на устройство вновь присоединенного края и на обеспечение его западного пограничного пространства. В этих видах император правления Цянь-Лунь сделал распоряжение о колонизации Западного края и о вооруженной охране его границы. Вся страна по северную сторону Тянь-Шаньского горного хребта названа была Северною линиею (Тянь-Шань-бей-лу), а по другую сторону — Южною линиею (Тянь-Шань-нань-лу). На р. Или в том месте, где находился курень чжунгарских ханов, заложен был город Хой-Юань, или Или (нынешний город Кульджа) и, вслед за тем, в местности Ур-Яр, близ нынешней Урджарской станицы, возник и город Тарбагатай, перенесенный впоследствии на 120 верст к востоку на нынешнее его место. Образованы два округа, Илийский и Тарбагатайский, с административными центрами Или (Кульджа) и Тарбагатай (Чугучак). На западной окраине этих округов, по черте предположенной границы с землями киргизов, устроена линия постоянных пикетов (Чан-чжу-карунь), вдоль которой в Илийском округе возникли военный поселения из чахаров, сибо, солонов, а впоследствии и калмыков. Казалось бы, что с покорением Чжунгарии и с переходом ее под власть китайцев должны были прекратиться и все споры, недоразумения и беспокойства, неоднократно возникавшие между нами и чжунгарами по делам пограничным. Между тем в действительности оказалось совершенно противное. Эти споры и недоразумения, когда нашими соседями сделались китайцы, не только не прекратились, но еще более усилились и превзошли все те столкновения, которые мы имели с чжунгарскими владельцами Цэван-Раптаном, а в особенности с Галдан-Цэреном. В упоении от одержанных успехов и торжествующего чувства победы над страшными некогда силами чжунгаров, китайцы, сделавшись нашими соседями и на западе их владений, тотчас же заявили свои требования по некоторым пограничным делам с крайним высокомерием и заносчивостью. Этим положено было начало новым пограничным спорам и несогласиям, подобно тому, как это было при чжунгарских владельцах.

Прежде всего, листом (официальною бумагою), адресованным прямо в Правительствующий Сенат, китайцы потребовали от нас выдачи последнего чжунгарского хана Амурсаны и всех зайсангов, вышедших в Россию, ссылаясь на статью Буринского трактата о перебежчиках. На это с нашей стороны им было поставлено на вид, что упомянутая статья Буринского трактата относится к перебежчикам из китайских подданных. Но так как чжунгары перешли в наши границы до окончательного покорения их китайцами, а следовательно, тогда, когда они еще не были китайскими подданными, то на них и не могут распространяться постановления этой статьи. А во время бытности китайских послов в 1731 г. в Петербурге не было заключено по этому делу никаких условий. Несмотря, однако же, на это справедливое возражение, а также и на то, что кости хана Амурсаны, умершего в Тобольске от оспы, были отправлены в Кяхту для показания их китайцам, они не прекращали своих несправедливых и крайне оскорбительных для нас требований. Так, в переписке по пограничным делам при каждом удобном случае они старались заявить свои претензии на земли, занятые киргизами Средней и Большой орды, и на право владения сим народом, выставляя на вид, что киргизский хан Аблай с подвластными ему киргизами Средней орды добровольно перешел в китайское подданство. В действительности же дело это происходило совершенно иначе. Приняв под свою защиту изменившего китайцам последнего чжунгарского хана Амурсану, киргизы этим поступком естественным образом возбудили против себя ненависть китайцев. Вследствие чего для наказания киргиз ведения хана Аблая были направлены в степь китайские войска. Потерпев от этих войск несколько последовательных поражений, хан Аблай, чтобы избавиться от окончательного погрома, несмотря на свою присягу на подданство России решился перейти в китайское подданство, которое вследствие этого было скорее насильственным, нежели добровольным, как об этот заявляли нам китайцы. Вообще, должно заметить, что вскоре по покорении Чжунгарии китайцы всемерно старались распространить и упрочить свою власть над киргизами. Для скорейшего же достижения намеченной цели, китайцы старались всячески привлекать к себе главных киргизских родоначальников, щедро наделяя их подарками и почетными титулами. Так, султан Большой орды Эрали, прославившийся своею храбростью в Китае, получил около 1770 г. от богдыхана правления Цянь-Лунь достоинство «придворного рыцаря». Султан Сарт-Южин, кочевавший со своими аулами на р. Аягузе, получил звание гуна, т. е. князя Китайской империи.

Между тем, в то же самое время султаны и почетные люди киргиз Средней орды, считавшейся с 1734 года в нашем подданстве, получали жалованье и подарки и от нашего правительства, по избранию которого назначались и самые ханы, с выдачею им грамот на ханское достоинство. С своей стороны и китайцы, считая киргиз также своими подданными, возводили в ханы избранных ими султанов, которые, несмотря на это, почти в то же время посылали в Петербург депутации с изъявлением покорности России. Был случай, что китайцы возводили в ханское достоинство таких киргизских султанов, которые изъявляли на это согласие нисколько не стесняясь тем, что они в то же время занимали официальные должности по назначению нашего правительства.

Так, Габайдулла Валиханов, назначенный в 1824 году старшим султаном Кокчетовского округа, отправился в Баян-Аул, куда прибыл китайский отряд для провозглашения его ханом Средней орды. Вследствие чего понадобилось послать в Баян-Аул казачий отряд для удаления китайцев и захвата Габайдуллы, что и было исполнено.

Из вышеизложенного видно, что хотя киргизы и считались в русском подданстве с 1734 года, но до введения между ними надлежащего устройства и управления и обложения их податями, они в действительности были лишь номинально нашими подданными.

Пользуясь таким неопределенным положением дел, киргизские султаны, изъявляя наружную покорность России, в то же время были явными сторонниками Китая. Вследствие чего и самое подданство киргиз, не имея никакого практического значения, в сущности было обманом. Этого мало: двуличные правители киргизского народа, служа китайскому и в то же время получая жалованье от русского правительства, весьма часто грабили наши торговые караваны, отправляемые в Ташкент, как напр. хан Валий, живший в Кокчетовском округе.

При тогдашних обстоятельствам нам было необходимо до времени воздержаться от принятия слишком крутых мер против подобного вероломства киргиз, в кочевьях которых на огромном пространстве степи мы не имели в то время никаких опорных пунктов. Между тем подобными решительными мерами мы могли возбудить ненависть в среде почти миллионного сплошного населения киргиз. С другой стороны, нам было необходимо в то же время избегать столкновений и с китайцами, хотя они и продолжали по-прежнему заявлять свои претензии на киргизские земли. Нам нельзя было упускать из виду, что в случае, если бы эти столкновения приняли большие размеры, то происшедшие осложнения могли бы, как показал опыт, неминуемо повредить нашей кяхтинской торговле, приносившей казне миллионные таможенные доходы. Кроме того, поддержание в то время миролюбивых отношений к Китаю могло бы значительно облегчить осуществление в ближайшем будущем и видов нашего правительства относительно устройства правильных торговых сношений с городами Западного Китая Чугучаком и Кульджой, что также могло обещать значительные таможенные доходы казне, как это и подтвердилось впоследствии. А потому и решено было соблюдать некоторую постепенность в действиях и осторожность, чтобы не встревожить китайцев, но в тоже время последовательно, так сказать, исподволь приучить их к мысли, что все земли за р. Иртышом по направлению к pp. Аягузу, Лепсе, Кокпектинке и далее к озеру Зайсану до самой линии китайских пикетов принадлежат России. В этих видах, на основании журнальных постановлений Сибирского и Азиатского комитетов, состоявшихся в декабре 1831 и январе 1832 года, определено было, между прочим, предписать генерал-губернатору Западной Сибири: 1) «содержать по-прежнему наши отряды на урочище Кокпектах и Аягузском округе на прежних местах, не передвигая их к цепи китайских караулов без особого на то разрешения», и 2) «если бы китайцы вздумали силою заставить нас оставить эти места, то, принимая сей поступок не действием правительства, но самоуправством местного начальства, с твердостию изъяснить ему, что, быв в мире и дружбе с китайским государством, наша местная стража имеет строгое повеление, с одной стороны, ни чем не нарушать сего мира, а с другой — и не отступать от занятых мест без взаимных формальных между обоими правительствами сношений. Если же эта мера останется без всякого действия, то не иначе отступить, как в случае превосходства сил».

Понятно, что все эти меры, имевшие временный характер, были в сущности переходными. Для того же, чтобы окончательно упрочить нашу власть и влияние над киргизами, нам было необходимо твердо стать в самой степи, для чего и возвести в ней ряд опорных пунктов, поселив при них вооруженное население, т. е. казаков. Начало этому положено было образованием в Киргизской степи так называемых внешних округов, на основании изданная в 1822 году Устава о сибирских киргизах, составленного по мысли и непосредственным указаниям сибирского генерал-губернатора графа Сперанского. Открытие округов производилось постепенно, и в период с 1824 по 1839 год были открыты округа в Кокчетове, Каркаралинске, Баян-Ауле, а также в Аягузе и Кокпектах. С открытием этих округов условная граница с р. Иртыша сразу подвинулась по направлению на юг с одной стороны к р. Чу, а с другой стороны к р. Кокпектинке, впадающей в озеро Зайсан, а с р. Аягуза перешла на р. Лепсу и постепенно подвигалась далее на юг к р. Караталу. Такое передвижение границы от тогдашних сибирских линий Горькой и Иртышской на юг обусловливалось § 316 Устава о сибирских киргизах, в котором сказано, что «сибирские линии в значении стражи не составляют учреждения на всегдашние времена; но, по мере распространения порядка в занимаемых киргизами землях, стража сия подвигается вперед и, наконец, должна кончить постоянным утверждением себя на действительной государственной границе».

С возведением укрепления на Копале и водворением в этой местности двух сотен казаков, переведенных с Бийской линии, условная граница передвинулась еще далее, а именно на р. Или. Таким образом, в течение 1846 и 1847 гг. был окончательно занят нами так называемый Семиреченский край, получивший это название по семи рекам, его орошающим: Аягузу, Лепсе, Аксу, Баскану, Коксу, Караталу и Или. Оставалось затем, перейдя реку Или, проникнуть далее на юг к озеру Иссык-Куль и утвердиться в богатом Заилийском крае. Между тем китайцы продолжали по-прежнему внимательно следить за каждым шагом нашего поступательного движения вовнутрь степи и всячески старались воспрепятствовать этому движению. Так, китайцы протестовали против занятия нами укрепленных линий по р. Бухтарме и Нарыму и с своей стороны старались выдвинуть свои пикеты вовнутрь киргизских земель, т. е. по направлению к западу от линии их постоянных пикетов. Таким образом образовалась линия передовых пикетов, по которой китайцы впоследствии настаивали вести государственную границу, вопреки указаниям Пекинского трактата. В 1825 г. был построен на р. Каратале дом для преданного России киргизского султана Сюка Аблайханова, для чего и был послан туда отряд под начальством полковника Шубина. Вследствие же протеста китайцев эти постройки были снесены нами в следующем году. Занятие в 1846 г. местности на Копале также не обошлось без протеста со стороны китайцев. Местные власти в Илийском (Кульджинском) крае, по своей всегдашней подозрительности, столь обычной китайцам, а также вследствие подстрекательств английских агентов, вознамерились было воспрепятствовать нашему дальнейшему движению к р. Или и занятию Илийской долины. Английский политический агент Аткинсон под видом ученого путешественника, которым он в действительности никогда не был, посетил в сороковых годах и устраиваемые тогда нами поселения на Копале. Аткинсон побывал также и в Кульдже, где, по всему вероятию, старался посеять раздор между местными китайскими и нашими властями. Подтверждением этому может служить то обстоятельство, что китайцы около этого времени вздумали совершенно неожиданно протестовать по поводу занятия нами местности на Копале и постройке укрепления и станицы на не принадлежащих будто бы нам землях. По этому делу был получен в Петербург адресованный в Сенат запрос из Пекинского трибунала внешних сношений (Ли-фань-юань).

Министерство иностранных дел находило, что притязания китайцев на Семиреченский наш край, где кочуют киргизы, подданные Государя Императора, конечно, не следует признавать с нашей стороны основательными: никакими трактатами не постановлено в означенных местах границ с Китаем. Цепь китайских караулов, по неимению другой, яснейшей границы, одна только в строгом смысле может считаться за пограничную черту. А построенное нами укрепление в Семиреченском крае на Копале далеко отстоит от черты их караулов. По этому уважению правительство наше, которое ни в каком случае не может согласиться на предъявленное китайцами требование, могло бы тогда же объяснить им всю неосновательность их домогательства и послать решительный ответ. Но, по разным соображениям, Министерством иностранных дел найдено за лучшее на первый раз ограничиться неопределенным еще ответом, и это с целью выиграть время и иметь возможность приготовиться к разным случайностям.

На основании этих соображений генерал-губернатору Западной Сибири генералу князю Горчакову было сообщено Высочайшее повеление обратить особенное внимание на положение нашей степи, прилегающей к китайским владениям, и принять нужные меры к ее обеспечению на случай каких-либо со временем враждебных покушений со стороны китайцев. Хотя Министерство иностранных дел находило, что в тогдашнее время сих покушений и нельзя было ожидать и, по всей вероятности, все должно кончиться миролюбивым образом, но тем не менее признавалось благоразумным принять необходимые меры осторожности, и, разумеется, без всякого шума и огласки, давая им какой-либо благовидный предлог. Дела наши с кокандцами, по-видимому, могли служить таковым благовидным предлогом для необходимых распоряжений и отклонить всякое подозрение на счет истинной их цели.

Князь Горчаков поспешил принять предписанные меры осторожности, соответственно местным способам степного края: Копальское укрепление приведено в оборонительное положение в течение 1850 года и на ближайших к китайской границе пунктах пополнены запасы продовольствия и усилены войска.

Последующие события вполне подтвердили правильность этого взгляда как вполне соответственного тогдашним обстоятельствам, тем более что в то время в министерстве имелось в виду отправить в г. Кульджу нашего уполномоченного для переговоров с китайцами об устройстве правильных торговых сношений с городами Западного Китая.

Осуществление этих важных видов правительства, обещавших несомненную пользу степному краю и всей Западной Сибири, задерживалось только тем, что тогда еще не была окончательно занята Илийская долина и водворен в среде кочующих в ней киргиз Большой орды надлежащий порядок и спокойствие, без которых правильный ход торговых сношений в степи оказывался невозможным.

Таким образом, вмешательство китайцев в дело поступательного движения нашего в земли Средней Азии и занятия Семиреченского, а впоследствии и Заилийского края было устранено дипломатическим путем. Повсеместное же открытие в Киргизской степи внешних округов, на основании Устава о сибирских киргизах, обошлось даже без всяких предварительных сношений с китайцами. Этому содействовало и то обстоятельство, что в сороковых годах прежнее обаяние китайской власти над киргизами не только в Средней, но и в Большой орде стало заметно ослабевать и постепенно перешло к кокандцам. Пользуясь их содействием и покровительством, хаджи, считавшиеся потомками Магомета, проникли в подвластный Китаю Восточный Туркестан и успели возбудить недовольство против китайцев в среде мусульманского населения тамошнего края. Эти события сильно пошатнули авторитет китайской власти в Восточном Туркестане и отвлекли внимание илийского начальства в Кульдже от событий, совершившихся почти в то же время на юго-востоке Киргизской степи.

Притом не только на окраинах Китая, но и в самом Пекине явно выказалась в это время слабость центрального китайского правительства. Первые признаки этой слабости начали обнаруживаться уже в царствование императора правления Дао-Гуан (1820—1850 г.). В разных местах империи возникли мятежи и восстания, порождаемые тайными обществами, сильно распространившимися в стране. Одним из наиболее значительных обществ было, по словам члена Лондонского миссионерского общества Макгована [Русский вестник. 1898 г. Кн. 5.], общество «Триада», вызвавшее в Китае известное восстание тайпингов, при преемнике Дао-Гуана молодом императоре правления Сянь-Фын. Целью восстания было низвержение царствующей династии Мин, которою были недовольны в стране. <…>

Наконец, война с Англией, а затем с Францией и уплата многочисленных контрибуций значительно ослабили Китай, потрясенный еще гораздо ранее этих событий кровопролитной войной с Чжунгарией. Разгром Чжунгарии в царствование императора правления Цянь-Лунь, требовавший значительного напряжения сил и громадных денежных затрат, по словам самих китайцев, был началом последовавшего после того постепенного упадка их прежнего высокомерного величия. <…>

Все это отчасти облегчило ход нашего поступательного движения за р. Или вглубь Средней Азии. Хотя здесь нам и пришлось встретить некоторое сопротивление со стороны кокандцев, но после взятия занятых ими укреплений и решительных ударов, нанесенных им в открытом поле, кокандские войска были совершенно уничтожены. Все это повлекло за собою занятие нами Зачуйского края, а затем и покорение всего Туркестана.

Таков был последовательный ход событий политического характера, отодвинувший нашу сибирскую границу от реки Иртыша вовнутрь Средней Азии. <…>

С занятием Заилийского края и горной котловины озера Иссык-Куль, когда мы придвинулись к северной окраине нагорной части Центральной Азии, естественно должен был возникнуть вопрос: где же мы должны остановиться?

На трудность решения этого вопроса указывал еще в 1864 году бывший в то время министром иностранных дел государственный канцлер князь А. М. Горчаков. В его известном циркуляре от 21-го ноября того года говорится между прочим, что [при] движении цивилизованных государств в землях Средней Азии, когда они, подобно России, приходят в соприкосновение с народами полудикими, бродячими, без всякой общественной организации, величайшая трудность состоит в уменье остановиться.

Если рассматривать этот вопрос собственно по отношению к Западному Китаю, то из изложенного выше исторического очерка постепенного передвижения Сибирской границы от р. Иртыша к югу нельзя не притти к заключению, что с занятием Семиреченского и Заилийского края, когда владения России на юго-востоке Киргизской степи примкнули к горам Алатау, а на юге к одному из колоссальных горных хребтов Центральной Азии — Тянь-Шаню, вопрос о том, где мы должны остановиться, разрешался, так сказать, сам собою. Время и обстоятельства, придвинувшие владения России к этим могучим естественным рубежам, ясно указали, что они как нельзя более соответствуют условиям прочной государственной границы с Западным Китаем. Оставалось занятые нами фактически земли Семиречья и Заилийского края присоединить на вечные времена к владениям России торжественным международным государственным актом. Цель эта была блистательным образом достигнута удачным заключением графом Н. П. Игнатьевым в 1860-м году Пекинского договора, на основании которого впервые была определена государственная граница между Россией и Западным Китаем.

Заключение этого договора в 1860-м г. состоялось как нельзя более кстати, потому что совпало со временем прочная утверждения русской власти в Заилийском крае и окончательным изгнанием, как было подробно изложено выше, кокандцев из наших пределов.

(Продолжение следует)
из блога rus_turk